Бред от инсомнии

С Апокалипсиса, который лопнул, как пузырь зубной жвачки, минуло чуть больше, чем почти год, и вроде бы все шло себе вполне по мирскому — люди эти странные события, что успели произойти, не усвоили, почти забыли о них — вот только те, кто это застал, приблизил, окончил, ничего не забыли — прекрасно помнили, хотя, откровенно говоря, пытались забыть — просто чтобы жить настоящим, не думать о прошлом, и стараться не заглядывать в будущее. Посто чтобы не разочароваться. Просто чтобы не думать, что они все еще могут потерять все, что им дорого. Однако Азирафаэль, этот чертов Азирафаэль, тот самый стахановец, туберкулезник, агевзик и инсомник, все прекрасно помнил — и оглядываясь через плечо, оглядываясь на минувшее, думал — а правильно ли он поступил остановив это все, буквально самолично подписав себе смертный приговор, хотя это затеял не он, а один вредитель-архангел Кроули? Задумывался Азирафаэль об этом потому, что… Он разочаровался. Он смел ожидать чего-то большего, а когда все кончилось, но он и Кроули — не кончились, вдруг понял, что… Он разочарован. Разочарован тем, что ничего особо-то и не поменялось — разве что один навсегда покинул Рай, также как и другой — Ад, оставив в нем свою небольшую империю, что он по крупицам собирал, выстраивал, ставя эдакую блокаду от этого Гавриила. Вся эта империя, а может и вовсе — оборона — сторилась в цехах адской черной металлургии, начало которой положил как раз Азирафаэль — и держалась она исключительно за счет него — конечно, те демоны, что были у Азирафаэля подчиненными, еще на какое-то время продлят этой империи, этим цехам, жизнь — но потом, без своего основателя, это все просто рассыпется. Закат у империи всегда самая тяжелая часть представления — и где-то даже стахановец был рад, что он, возможно, этого уже не застанет — хотя он и думал об этом, как о трагедии, улыбаясь во время этих мыслей как-то слишком вымученно. Что ж. Если это не трагедия, то вполне разумная плата за свое и чужое благо, не так ли? Вот только кроме ставшей внезапно эфемерной империи, Азирафаэль был еще сильнее разочарован в Кроули — а точнее в том, что он и не думал меняться, оставшись все таким же шебутным балагуром и гельминтом, дай бог, что по звериной форме он змея. Если так подумать, то это было где-то даже не честно — что в какой-то степени изменился только Азирафаэль — а все другие, что его окружали… Нет. Не особо. Впрочем, конечно, это их выбор, их право — однако демону все равно где-то хотелось поддержки. А еще защиты. Защиты от Кроули. Потому что, стоило это признать, но психованный архангел — ни чета демону низкого ранга, который, в прочем, когда еще был прикреплен к Аду, не особо-то и стремился повышать и развивать ранг, статус — цеплялся за то, что уже имел. К тому же, пусть и нельзя было сказать, что Кроули был без тормозов — но он ими определенно плохо пользовался — от того Азирафаэль его опасался — и тогда — и сейчас. Змий вполне был способен Азирафаэля растерзать самым бесчеловечным способом (а знали ли ангелы вообще, что значит быть человечным и бесчеловечным? Или для них ничего бесчеловечного, что делают они, нет?), а потом добраться до его души (если, конечно, у демонов она была), даже не дав ему возможности спуститься в Ад, попрощаться со всеми, кого он покинул, тем самым сильно облегчив им жизнь, и разорвать ее, просто стерев с полотнища мироздания, без права на воскрешение — и Кроули, крайне плохо скрывая натуру хищника, все еще держал демона подле себя. Обычно так делают кошки — ловят мышь, держат в поле зрения, но не убивают — Кроули, конечно, не кто-то из котов, а праотец всех змей и рептилий вообще, однако Азирафаэль мышью, в целом был — особенно совпадает, что на мышах ставили эксперименты, связанные с туберкулезом. Такой же белый, и вроде бы незаметный, но — вредитель… Змеи питаются мышами в основном тогда, когда они домашние, и всю жизнь живут в террариуме. Благо, что Азирафаэль для мышки слишком крупный — а ртуть змей природа не научила пить. Ни коты, ни змеи, никогда не лезут целоваться — а вот Кроули это дело просто обожает — и ладно бы, если бы целовал куда-то в плечо, ну или хотя бы в шею — было бы не так противно, ибо любимый свитер Азирафаэля достаточно крупный и плотный, чтобы поцелуи Кроули не пропускать — однако этот… Паршивец постоянно жестко стискивал агевзика, после чего впивался требовательным поцелуем в губы, обязательно перекрывая демону дыхание своим чертовски длинным языком. Сказать о том, что Азира это не любил — это ничего не сказать! Но он терпел, уже решив для себя, что ему это обойдется дешевле, чем проявлять сопротивление. Обычно звери к мертвым проявляют сравнительно меньше интереса, чем к живым — Азирафаэль мертвецов отчего-то до паники боялся, но прикинуться им мог. Иногда, конечно, у него так и возникало желание щедро осыпать свои губы хлором, чтобы обжечь губы Кроули, когда он в очередной раз полезет целоваться — вот только в этом случае, если Азирафаэль действительно когда-нибудь так посмеет сделать — поплатиться на месте. Демон знал наверняка — Кроули ему за это пасть уж точно разорвет. От Кроули спасения не было — да даже если бы Азирафаэль сбежал от него, Кроули бы просто нашел — так плотно прижал бы к себе, говоря, что все это от большой любви. Конечно от любви — когда ненавидят, с таким сильным желанием не обнимают. Демон это знал наверняка. Хотя нельзя сказать о том, что стахановец не пытался сбежать — вот только и побегом в его традиционном понимании это назвать сложно. Раньше было легче — не жить, нет, вы не подумайте, раньше жизнь была просто тяжкой каторгой, если ты хотя бы не дворянин — легче было в том плане, что из-за того, что начальство их постоянно куда-то отправляло, Азирафаэль постоянно мыкался по разным местам, и в любой момент мог быть просто вырван из лап Кроули — но это было тогда, не сейчас. А сейчас… Не для кого не секрет, что Азирафаэль, по сути, был сборником каких-либо болезней — и иногда его воспаленный лихорадкой и инсомнией мозг выдавал гениальные глупости — какие-то демон даже прочитать не успевал, а вот другие заедали надолго — и иногда, он, непонятно зачем, воплощал некоторые такие идеи в жизнь. И та идея, которой он едва ли не каждую ночь вторил достаточно продолжительное количество месяцев, все никак не воплощалась в жизнь — но отчего-то начало ее выполнялось. Сколько-то месяцев назад, Азирафаэль отчего-то забыл, сколько конкретно, они (он, его болезни, и Кроули) переехали в Нижний Тадфилд, поближе к Адаму и другим — во-первых для того, чтобы, на всякий случай, быть подальше от подозрительно притихшего начальства, а во-вторых для того, чтобы хоть немного контролировать адского мальчонку, да его верного пса — и, быть может, если такое случится — остановить всплеск адских сил. Гарантий, что это когда-нибудь случился, конечно, не было — но и отрицать это никто не спешил. Днем нечеловеческие существа всячески следили и развлекали Этих, став, по сути, эдакими няньками (или крестными отцами?), и чтобы дом не снимать, купили небольшой котедж — белый, деревянный, чистый-чистый — сразу видно, что выбирал Кроули, прежде всего, для себя. Азирафаэлю не было больно, нет. Ему было просто все равно — хотя он очень по своей сырой квартирке скучал. Интерьер, конечно, сильно мозолил глаза, ослеплял, но в целом — сильной боли, в отличие как раз от Кроули, не доставлял. Нижний Тадфилд был… Выглядел почти как из счастливой детской сказки — понятно, почему Эти, да и многие другие, когда-то облюбовали именно это место в качестве начала конца — от того вполне понятно, почему эстетиколюбивая натура Кроули избрала переехать именно сюда — вот только Азирафаэлю было глубоко все равно на то, как тут солнечно, тепло и хорошо, и как тут жить радостно — что-то, что внезапно воспалилось в его голове, облюбовало местный лес, что был сравнительно недалеко. Точнее, это даже не лес, а широкая лесополоса, в которой часто шарились Эти — иногда к ним присоединялись как раз Кроули и Азирафаэль, и, не особо слушая детишек, вспоминали прошлое — в частности то, какими же леса были раньше. — Раньше было гуще, — как-то мотнул головой Азира, сложив руки за спиной, да смотря куда угодно, лишь бы не на Кроули, несколько удивляясь, насколько почва не ощущалась под его модифицированной обувью. — Определенно, — отвечает змий, вроде бы взглядом держа перед собой детей, а вроде бы боковым взглядом и демона — Но ведь и сейчас густые остались. Хотя здесь и без этого красиво, не думаешь? — Главное, что тепло, — суховато мыкает туберкулезник — Хотя раньше в лесах было… — Интереснее? — перебивает его Кроули с зубастой улыбкой. — Опаснее, — огрызается Зира — Весело было только тебе, а я не одну пару сапог стоптал, пока от тебя по их зелени и камням бегал. — Да ладно, бесенок, — Кроули смеется так, словно захлебывается своим же токсином — Было весело! Признайся! «Никогда» — злобно думает Азирафаэль, поджимает губы — но молчит, отчаянно пряча лицо за белой копной волос. Забыл ли бы он это, будь у него такая возможность? С радостью, на самом-то деле. Он был обязан помнить — всё самое плохое. Хорошее от чего-то быстро забывалось — а может и вовсе — не запомнилось. Собственно, днем эта лесополоса его действительно никак не трогала — Азира ее просто не замечал, без особого желания передвигая ногами в определенном направлении — просто чтобы дома не стухнуть от скуки. Но когда наступала ночь… Как только темнота охватывала собой землю, и в коттедже гасился последний свет, погружая дом в такую же темноту, а Кроули проваливался в крепкий сон, Азирафаэлю редко спалось — черт знает отчего образовавшаяся инсомния не позволяла ему сомкнуть глаза и упасть в объятия Морфея — от того он пялился в белый потолок, не шевелясь в объятиях архангела, трагично расположив руки по бокам, едва дыша — не то, чтобы ему это дыхание было физиологически нужно, однако, пережив легочный туберкулез однажды — начинаешь ценить спокойное дыхание без боли уже навсегда. Он лежит так долго — может час, а может два, чего-то выжидая, стараясь ни о чем не думать — лишь бы не остановиться, не затормозить. В какой-то момент берет — и без задней мысли становится небольшой лужицей ртути, что слабо поблескивает в темноте, после чего начинается даже не капать — падать шариками различных размеров на пол, глухо стуча — у Кроули сон достаточно глубокий, от того он этого не услышит. Оказавшись на деревянном полу — снова собирается в одну лужицу, и спешит к всегда любезно приоткрытой двери — словно бы сам дом не желает терпеть присутствие демона в себе, на архангельской территории — от того и без лишних вопросов выпускает. Иногда быть жидким металлом было лучше, чем «человеком» — от того ртуть быстро скатывается по лестнице, по её лакированым деревянным и острым ступенькам, а после, легко преодолев щель закрытой входной двери, оказывается на улице. На улице — темно, иногда встречаются животные, еще реже — люди, однако демон для удобства все равно обратно становится «человеком», как-то неловко щелкая пальцами — белые, кривы, как будто были много раз переломаны, они хрустят слишком громко, отчего Азирафаэль нервно дергается — словно бы проверяет, следит ли кто-нибудь за ним. Но, ах, кому он нужен? Разве что паразитам — Кроули, да печоночным сосальщикам Гавриила, однако последние остались там, в Аду — те же, что водились на земле, были от Азирафаэля охренеть насколько далеко. Убедившись, что за ним никто не следит, Азирафаэль суетится, спешит к той лесополосе. Инсомния, а точнее мозг, воспаленный инсомнией вторил — в коттедже (Азирафаэль отказывался говорить «в его», и уж тем более «в их», ибо меньше всего ему хотелось принадлежать этому месту) хищник. Наличие хищника — есть опасность. Место в одно мгновение становится небезопасным. Надо бежать — куда подальше от хищника. Да, пожалуй, сейчас мозг был прав — однако подобное стоило вторить раньше, сейчас — крайне поздно. Азирафаэль выдвигается — спешит, но не бежит, ибо от смерти судьбы все равно не сбежишь, не так ли? Опускает голову куда-то вниз, под ноги, ступая мягко, безумно — подушечка-подошва была в меру упругой, в меру мягкой, а металлический каркас всего того, что выше подушки-подошвы, не скрипит и не мешает — комфортно и со вкусом, не так ли? Почти каламбур для того, у кого этот самый вкус отсутствует вовсе. Дома и многое другое мелькает слишком быстро — однако Азирафаэль не обращает на них внимание, также как и то, что пока он бредет, уже начинает потихоньку светлеть — странная пелена застилает глаза, поднимая в груди градус беспокойства. «Ты делаешь все правильно, Азирафаэль», — оглушительно стучит в височных костях — «Ты не совершаешь ничего плохого, ты просто бежишь от хищника». Просто спасаешь свою шкуру. В этом нет ничего плохого. Приходит туберкулезник в себя буквально у границы с этой лесополосой, стоит с глупым выражением лица, пытается понять, какого черта он делает все это из раза в раз. Азирафаэль… Просто немного не в себе. Из-за разрушительного влияния инсомнии, да какого-то внутреннего страха. Раньше этого страха не было — просто потому, что он не жил с Кроули бок о бок, и, собственно, поводы для беспокойства ему давали совершенно другие вещи — с тех пор, как стал жить с Кроули — переживания шли только из-за него. «Что же я творю?» — нервно думает демон, приваливается спиной к дереву, запускает пальцы в волосы, делает очень большой и тяжелый вдох — успокаивает себя, пытается снизить тахикардию до брадикардии. Когда сходит первый шок — с тоской вдыхает сквозь плотно стиснутые зубы, в очередной раз подводит итог, что стоит рассвету осветить его маленькое преступление — и он, поджав хвост, которого у него нет, уходит. Точнее, по сути, позорно возвращается — для быстроты снова становится ртутью, стыдливо отливая металлическим. До того, как Кроули проснется, он отсиживается на кухне, с пузатой и очень горячей кружкой — не кофе, не чая, а какими-то травками, которые Кроули купил персонально для него. Происходящее происходит уже давно — агевзик каждую ночь пытается сбежать, но постоянно дает отворот-поворот — не может решится, чего-то боится. Как будто его кто-то может осудить. Адам, конечно, если узнает — осудит. Но только потому, что мальчишка просто не захочет понять все те тонкости, о которые Азирафаэль постоянно режется, как о лист бумаги. Иногда Азирафаэль удивлялся, что и этот парень, и эта банда, и Кроули тоже, его бесили — им бы всем коллективно спустится в Ад, да стать верными приспешниками биологического папашки Адама. Чай — очень горячий, нормальный бы человек уже получил ожжог — но чтобы разогреть тело, что переродилось в адском пламени, тех градусов, что едва держит керамика, и вовсе не хватает — Азирафаэлю не горячо, но, благо, что и не холодно — однако душевный и очень холодный страх чем-то травяным просто так не изгонишь — также, как и по своему пугающие мысли, коих в его воспаленных извилинах много. Черт его знает, что в Азирафаэле износилось именно, отчего его инсомния вышла на тропу войны — стахановец механику тел никогда не понимал, вместо этого понимая станки металлургов, — вот только эти его ночные полупобеги сильно мешали и нервировали, а самое неприятное, что демон даже не мог предсказать, куда это заведет его дальше. Кроули… Он не знал, знал ли архангел наверняка — но ведь когда узнает — страшно разозлиться, определенно вскроет ему глотку. Губы туберкулезника дергаются в истеричной улыбке — это было так в их стиле, на самом-то деле — любить, но страшно бояться. Сопротивляться — но не доводить до логического конца. Азирафаэль хмурится, смотрит в кружку — а потом просто выливает горячую жидкость в какое-то растение, что стояло на кухне, на подоконнике. Это ведь он не по своей воле, правда? Это же просто инсомния, да бред, что она вызвала, так ведь?