good kid: guidance

слишком маленькая. «слишком маленькая» — понятие жутко обширное и пересекающее, примерно, все континенты и океаны по кругу, потому что подстраивается идеально везде — точнее, там, где удобно тем, кто уже слишком взрослые. тем, кто не ходит в школу уже как лет двадцать, и тем, кто вышел на работу раньше, чем этого захотел. тем, кто стал родителем, иногда совсем не готовясь, а иногда прикладывая чересчур много безвозвратных решений о заботе и переживаниях. и не то что бы ынче не знает, к какому именно типу «слишком взрослых» отнести своих родителей, своих мам. потому что они ее часто понимают и дают даже перекусить после десяти вечера, а иногда запрещают разное. а запрещая, никогда не говорят, почему это делать ни в коем случае нельзя. какие последствия? какие причины? где связь? ынче крутит ручкой над учебником и не смотрит на доску, где распыляется золотой пылью знаний преподаватель. смотрит на учебник и ручку, которую крутит. корчит лицо от голода и щёлкает зубами от мыслей и ничегонеделания. и когда люди говорят, что ынче слишком маленькая, чтобы ей разрешили разное, это вводит ее в ступор и тупик, из которого не выйти из-за ограничительного родительского забора. не то что бы ынче неспособная найти выход в голове из трёх кирпичных стен, созданных из странного нежелания понять, и железными прутьями, созданных из неприлично крепкой заботы и осторожности. и ынче их любит. очень любит, потому что они обе делают все так, как стоило бы. но иногда, кроме запретов, кроме ограничений и отбирания компьютера — потому что он сильно нужен маме — ынче думает, что перестаёт быть «слишком маленькой». ее маленькость заменяется взрослостью. и ынче где-то на подкорках сознания шепчет самой себе, что стала просто слишком взрослой для безусловной младенческой любви. стала «слишком взрослой» для согласия с криками и желаниями, с поцелуями в щеку на ночь — даже если сейчас она сама от них отказывается —, и огромной любви, исходящей откуда-то из легких, из-за которой мамы не могут на неё насмотреться и перестать гордиться. потому что раньше, когда ынче для всего была слишком маленькой, каждый шаг и действие было впервой, и сакура подхватывала ее на руки и кружила. чевон хлопала в ладоши и скандировала ее имя, будто ынче выиграла в самой сложной олимпиаде по математике. ынче не знает, было ли так дословно и точно, но знает, что ее когда-то любили. а любят ли ее сейчас? — ало? заберёшь меня сегодня со школы? ынче пинает камень на крыльце школы, отталкивая его подальше, отправляя валяться где-то на периферии всех событий людской жизни. ынче слишком много думает, но даже при таких способностях умудряется ассоциировать себя с этим камнем — и, пока юнджин садиться в машину и не отвечает на вопрос, ынче уже чуть ли не представляет, как начинает рыдать прямо здесь — на крыльце. а живот от голода все ещё ноет, и как-то странно быть в таком положении, скрючившись на корточках, прижимая уже горячий телефон к уху и ожидая ответа, чтобы доказать самой себе, что ынче не камень и ее слышат. — я еду. и юнджин всегда именно такая будто бы даже родная тетя, а не случайно попавшаяся тете казухе любовь на всю жизнь. всегда милая и действительно спасающая из всех тревожащих ситуаций. ынче хватается за ручку двери автомобиля как за свою последнюю надежду, как за человеческую руку помощи, как за ласки и нежности действительно дорого тебе человека. юнджин спрашивает много раз, что случилось, и почему ынче не перестаёт тереть глаза, пытаясь стереть и сами глаза вместе со слезами. хотя чувства другие, чувства о семье, оценках и самой ынче притупляются из-за другой боли, сердце все равно сильно сжимается от переживаний. все, что ынче может сказать сквозь ноющие возгласы, выскакивает как — я очень хочу есть! пожалуйста-а, отвези меня покушать. юнджин даже слегка удивляется капризности, но всё-таки кивает и ведёт машину туда, куда надо — домой, туда, где ынче точно будет спокойна и накормлена. юнджин точно не удивляется, когда ынче роняет ложку на пол, а тарелку с едой чуть не переворачивает вверх ногами. она уже успокоилась, уже не плачет и не трёт глаза, не чешет ладони и не всхлипывает. юнджин улыбается и заглядывает к себе в телефон. пишет казухе. пишет казухе, что ее кимчи ынче как всегда по душе. пишет это, потому что казуха просила отписываться, как ынче себя чувствует, пока сама казуха домой приехать из-за работы не может. юнджин отправляет три смайлика поцелуя и блокирует телефон, поднимая взгляд на ынче снова. спрашивать немного неловко, но это ее обязанность как старшей и любящей. — так что случилось, детка? ынче поднимает взгляд, удивительно спокойный, на юнджин и прожевывает еду, запивает водичкой. прокашливается. — мамы- — мамы, что? не то что бы юнджин всегда сбрасывает какую-либо вину в воспитании и травмах людей на родителей, но… она это делает. проходит полсекунды для того, чтобы напрячься, в которые юнджин уже успевает обдумать, что скажет сакуре или, скорее, чевон. — мне кажется, что они меня… не любят… ынче опускает взгляд в тарелку и снова копается в своей порции. да, наверное, ее не любят. потому что доказательств этого у ынче очень много, а опровержений не соберётся и пяти. — что? это почему это? юнджин не уверена, что стоит полностью принимать это всерьёз. но ынче снова хочет заплакать, и режим защиты включается как-то самостоятельно: как кто-либо в этом мире вообще может не любить ынче? тем более эти две женщины? юнджин встаёт ближе к ынче и обнимает со спины, пока та не отвечает. ынче прижимается и замирает на несколько секунд, потому что объятия юнджин точно самые крепкие за последнюю неделю. или ынче не все объятия запомнила? — я для них… я для них точно какая-то недостаточная. меня не хватает, хорошего во мне им не хватает. я тяжесть? юнджин поднимает брови и вглядывается в слегка намокшие глаза ынче, когда она поворачивается к юнджин лицом. потому что юнджин не ожидала, что в этот светящийся луч можно вселить подобные мысли, потому что юнджин казалось, что сакура точно умеет справляться с негативными эмоциями, подобно казухе. юнджин казалось, что чевон всегда внушает доверие и дарит свою любовь через заботу и касания. как будто бы они всегда казались полноценной родительской стеной, сотканной из разного. может, разного не хватило? — ты не тяжесть, ынче… это сложно объяснить человеку, который уже погрязает в подобных мыслях. и юнджин это сама знает, но от растерянности и шока теряется в том, что нужно говорить. она гладит ынче по голове. ынче стопроцентно любят, потому что юнджин знает сакуру по казухе, а чевон по дружбе. она знает, как они ынче дорожат. но то, что их родительская любовь довела ынче до подобных мыслей для юнджин неприемлемо. наверное, чересчур, поэтому юнджин так злиться и просить ынче подождать, чтобы появились доказательства их любви. — ало, чевон? — юнджин стучит ногтями по раковине в ванной комнате и старается сильно громко не говорить, — у меня разговор к тебе. чевон где-то в шуме и недовольстве снова, потому что работает. юнджин старается шум переговорить так, чтобы ынче не слышала шум от юнджин. — во-первых, ваша дочь сейчас у меня… — что? почему? сакура должна была ее забрать со школы. — так, послушай меня дальше, не перебивай. во-вторых, ваша дочь, дорогая моя, сообщила мне пренеприятнейшую новость. вы, оказывается, ее не любите. объяснения имеются? и юнджин не то что бы успевает договорить все, что хотела договорить, потому что по ту сторону что-то взрывается, — внутри чевон — что-то трескается и по-родительски злится. юнджин понимает, что вряд ли договорит сегодня. — что? что она сказала? МЫ ее не любим? юнджин, ты уверена, что так? — да, уверена, но у меня больше вопросов к вам. чевон вздыхает громко в трубку и больше, наверное, не слушает. потому что она переспрашивает ещё разок и после говорит, что перезвонит. юнджин остаётся со своим вопросов один на один, повиснув в воздухе ванной комнаты с нотками аромата гор и моря одновременно. горы и море не успокаивают, и юнджин думает, что теперь делать. потому что ынче хотела сделать кое-что, что юнджин боится ей позволить без предупреждения хотя бы одной из мам. а звонить сакуре после такого разговора с чевон — ещё страшнее. будто чевон и не подруга вовсе, а мама юнджин тоже. и выходить к ынче с нулевыми новостями тоже тяжеловато, потому что во взгляде ее четко читается надежда. и юнджин улыбается. потому что сакура и чевон, на самом деле, хорошие мамы, но иногда им не везёт в выборе способов воспитания. — ну что? что они сказали? — ынче, детка. ты же все ещё хочешь покраситься? и когда ынче кивает, вечер становится точно безвозвратным. в красную краску подмешивают явно что-то вместе с маками и кровью, что-то типа горьких слёз и переживаний. потому что ынче верит, что волос есть память, и этот вечер они запомнят не только покраской. ынче верит в юнджин, потому что она хорошая тетя, потому что она жена казухи, а казуха точно самая лучшая тетя, которая не даст ынче в плохие руки. поэтому ынче без лишнего страха расчесывает волосы и готовит себя к какой-то своеобразной мести своим переживаниям и страхам. она не знает, мстит ли за что-то родителям, потому что это другое. виноваты ли они в чём-то? отчасти да, потому что ынче чувствует себя нелюбимой. но ынче винит, наверное, себя. родители из другой вселенной. и ынче понимает, что сама себя она бы не поняла, будучи на месте чевон или сакуры. юнджин успешно делает вид, что понимает. потому что она включает любимый плейлист ынче и иногда даже подпевает. и это приятно. приятно знать, когда что-то родное для тебя други запоминают. ынче надеется, что ее запомнят навсегда хорошей дочерью, сколько бы проколов — судьбоносных и ушных — она не решила сделать. даже если волосы ее будут красными, а шея повторит их оттенок из-за того, что юнджин неаккуратно смазывает вниз. извиняется. ынче знает, что все будет хорошо. относительно. юнджин вытирает шею ватным диском и поворачивает навороченную полотенцами голову ынче. — ну, шаг назад мы точно сделать уже не сможем. ещё и цвет ты выбрала, конечно… чуть ли не вечный. и ынче даже чуть-чуть радуется впервые за всю покраску. потому что гордится своим решением. вспоминает все, что заставило ее к этому придти, и думает, что волосы того стоили. — а почему ты решила… так резко покраситься? юнджин наблюдает за бегающими глазами ынче и кладёт руки на столешницу кухни, ожидая, пока закипит чайник. у юнджин уже были предположения, кроме родительско-ребеночьих драм, ведь у ынче могло произойти что угодно: влюбленность, ненависть, ссора с близкой подругой. а если все сразу? юнджин помнит, как впервые осветлилась, потеряв качество и количество волос от дешевой краски и неумелых рук. а осветлилась, потому что думала, что никому больше не нужна, и сможет уйти привлекать внимание у кого-то чужого, если близкие внимания не дают. это странно. обычно, это странно. — да как-то все навалилось. юнджин половину из этого, честно говоря, знает. казуха знает чуть меньше из-за банальной занятости, поэтому юнджин старается полностью отрабатывать тетины обязанности за двоих. — я ведь правильно понимаю, что это не только родители? ынче кивает. и ынче знает, что юнджин знает. потому что жизнь в школе может быть также сложна, как жизнь офисных работников со своими страстями за дверью дома. потому что школьники тоже чуть-чуть думают, а кто-то и не чуть-чуть. ынче не чуть-чуть. потому что внезапно все поменялось: родители перестали любить как-то тоже резко, пока в школе мимо ходит та, на которую «стоит равняться» или даже быть круче неё. и потому что одна из подруг, помогающая справляться с переживаниями о соревнованиях в крутости, внезапно становится равной «самой крутой». ынче чувствует себя побитым котёнком. чуть-чуть хочется поныть и поплакаться, но ынче считает себя сильнее. она всего лишь смахивает пару слезинок, пока юнджин отворачивается и наливает чай. все исправиться, наверное? — гарам? — кивок, — вонен? — мини-кивок, — учеба? — ынче отрицательно мотает головой. нет, из-за оценок она пока рыдать не планировала. тетя ее всегда учила класть что-то потяжелее на то, что не отразит прямых знаний. типа оценок. — правильно, учеба того точно не стоит. и юнджин смеётся. и ынче смеётся.               — да нет, подожди… — юнджин заглядывает в капюшон к ынче и проверяет надёжность конструкции, — ну ты сильно-то не дергайся. так, ну… не должны сразу заметить. зуха, оценку! — оценку тому, какая же ынче прелестная с высунутыми из-за капюшона ушами, или тому, как хорошо ты скрыла наше главное преступление на сегодня? ынче стучит казухе по плечу и улыбается. — конечно второе, ынче и так знает, какая она хорошая. да? — ынче кивает, — да. ну что, может хоть в подъезд зайдём? немного трясёт. ынче складывает замёрзшие руки в карман худи и закрепляет их в замке. так чуть-чуть теплее. она оделась слишком прохладно для позднего вечера, но она так и не рассчитывала изначально. казуха открывает дверь дубликатом ключей и ведёт ынче и юнджин к двери, предвидя этой опасной красноволосой группировкой. это даже забавно, смотреть на то как ынче — да ладно ынче, взрослая юнджин! — косится по сторонам и проверяет, не видно ли лишний раз волос. казуха открывает дверь и не ожидает увидеть на пороге кого-то, пока не замечает чевон, сложившую руки на бока. удивительно бытовая картина. — привет, казуха, — из кухни выглядывает сакура. — где они? — чевон не даёт и шанса поздороваться и смотрит казухе за спину. сакура подходит ближе, и даёт чевон расслабить напряженную стойку. спрашивает не хочет ли кто-нибудь покушать. никто не отвечает. — так, чевон, я сейчас их запускаю, передаю аккуратно к вам в руки, а мне на руки деньги за бейбиситтинг и траты на продукты, — казуха пятится к двери, пытаясь пропустить ынче вперёд, — юнджин тоже можете забрать, если хотите. — чего? и тут перед ынче наконец появляются силуэты родителей. уже не такие напряженные, даже улыбающиеся, и готовые на переговоры. они ведь не такие, какими ынче и же представила мам? совсем иные, и всегда такими были. а может…? — ынче, солнце… сакура целует в лоб первее. чевон смотрит ласково на уши и в глаза ынче. переводит взгляд на юнджин. — так что ты мне сказала, хо юнджин? какие у тебя к нам вопросы? — ну мам… — ну чевон, правда, — юнджин слегка трусливо прячется за ынче. и ынче смотрит к маме в глаза со всеми мыслями, которые грызли голову все это время. не знает, как, но передаёт все переживания атомами молекулами, протонами и нейтронами. чем-то ещё, наверное, но у ынче по физике три. чевон обнимает ынче и прижимается сильнее, чем прижималась ща последние лет пять к своему ребёнку. что-то типа перерождения в их отношениях ынче точно ощущает. сакура шепчет на ухо приятности и ласково гладит по голове. чевон отдаляется и смотрит на внезапно красную голову ынче. — это… что? на пороге уже никого нет. юнджин и казуха испаряются в мгновение ока, пока казуха шутливо не отворяет дверь из подъезда снова, показывая на присевшую трусливо юнджин. — это… это наш новый имидж, я разрешила… да, я разрешила ынче. — и вы из-за этого переживали? — сакура поглаживает волосы и оценивает степень их пропеченность и испорченность. и кажется, волосы целее в таком цвете сакура вспомните не сможет. ынче хвалит в головн юнджин за работу, а себя за усидчивость и идейность. и чувствовать мамину руку на голове все-таки приятно, хоть и немного переживательно, потому что ынче все ещё не уверена. так ее любят? или как? этот грустный, печальный, шестнадцатилетний период вряд ли кончится прямо сейчас, но родители-то… должны дать хотя бы один ответ. и пока в мире происходит суматоха, у ынче на уме только свои проблемы. в дополнение ее чуть-чуть заботит уже задыхающаяся от щекотки юнджин, потому что чевон, мягко говоря, оказалась раздосадованной. ынче слегка стыдно, что тете достаётся сильнее, но вспоминает о том, какие у юнджин есть привычки, и как она играет в симс. а ещё то, как она любит убивать своих персонажей от переполнения эмоциями, если под рукой нет бассейна. так что юнджин сегодня на «очень игривом» с мудлетом «помогите, ради бога». — классно, да? — и ынче кажется, что она может вылечиться от чего-то болезненного внутреннего от одного маминого ответа. она чувствует давление на правом плече и парфюм казухи, которая поглаживает успокоительно ынче по спине и нахваливает юнджин вместе с тем, потому что юнджин очень-очень старалась. ынче ждёт лишние пару секунд замирательно, потому что знает — похвала точно лечит! пожалуйста… — выглядит. просто. отпад. и чевон это почти прокашливает от усталости, но звучит так искренне, что ынче даже чуть-чуть краснеет, потому что это приятно — оставаться для мам красивой. даже если была вероятность, что это им не понравится. юнджин шепчет гордое — не благодари, чевон… между щекотками и слабыми хлопками ладонями по животу. чевон-то, может быть, и поблагодарит, но не сейчас. ынче борется с желанием остановить мракобесие, но остаётся один на два с казухой и сакурой в объятьях, и понимает, что она их — точно любит. а не хватает ынче довольно банальных вещей, но система мире из-за таких новинок ломается. потому что в ынче есть все: и ненависть, и влюбленность, и потерянность. эти чувства неловко связались, почти все, в одном человеке. но… нет, ынче не говорит о влюблённости. это слишком маленько, или слишком взросло, ынче точно не в том возрасте. а даже если и в том, то ынче отказывается принимать что-либо, кроме ненависти. потерянность золотым кубком от ынче получает гарам, и остаётся все ещё закреплённым контактом, последнее сообщение которому было отправлено почти двое суток назад. ненависть, как кубок, забирает кто-то идеальный и слишком «не такой», из-за кого ынче распространяет ненависть не туда. родители и гарам от цунами пострадали, так что ынче не даст себе верить в то, что… в то что влюбленность, как кубок… влюблённость, как кубок, ынче пока оставляет у себя. себя ведь любить тоже надо? внутри груди огнём разжигается осознание, что юнджин все-таки помощь нужна. казуха странно по-женатому не реагирует на возгласы, а сакура даёт своей жене будто бы фору. ынче даже слегка забавно от всего того, что происходит, но осознание, что сейчас нужно будет все обсудить и сказать так — прямо четко, с прямыми линиями и без странных заворотов в никуда — пугает. сама мысль пугает. не мамы, не тети. а корень, откуда это все поросло, и вдруг, окажется правдой. — мама! стой, пожалуйста! сакура все ещё стоит и нежно поглаживает по спине, отчего поворачивающаяся медленно в сторону ынче чевон и не выглядит так безумно защищающей. да и юнджин не то чтобы очень сильно страдает, хотя эти пару секунд на передышку идут ей на пользу. ынче сдерживается, чтобы не измениться в лице и в мыслях, опускает глаза в пол на пару секунд и понимает, что нужно продолжить говорить, потому что — это я сказала, что вы меня не любите. а она… передала просто, — ынче замечает, как с ее каждым словом в лице чевон что-то меняется, и от этого сердце что-то выжимает, словно губку. все-таки она любит и маму, и маму. очень любит. и надеется, что ее никогда не перестанут любить также сильно, — ты не бей ее только. и в следующие десять секунд ынче чувствует только тёплые руки на щеках, пропадающую тревогу и много слов, которые не все может расслышать из-за чувственности происходящего. потому что мамы готовы ее защитить и поддержать — даже сейчас, когда начало казаться, что она на самом деле маленькая, и проблемы ее еще меньше. ынче переживает, что преувеличила или сказала что-то не так, думает, что отвечать на бесконечные объятия и тёплые слова шепотом на ухо, но решает промолчать и плотно прижаться. потому что ей такого и не хватало — в этот период почувствовать, что она может прилечь на плечо и плакать так, чтобы никто не увидел. плакать так, чтобы не поняли без лишних слов и не просили разъяснять то, что она разъяснять сейчас не хочет. потому что ынче доверяет мамам и верит, что они ее не ранят, но все лишние слова точно не для сегодня. потому что после теплоты объятий на тело сваливается груз и усталость эмоциональных пережиток этого дня. руки чешутся от избытка энергии, а голова слегка ноет из-за того, что уже хочется спать после стольких слез и переживаний. всё-таки ынче слишком маленькая, чтобы тянуть все в одиночку. ынче ещё недостаточно взрослая, чтобы не давать себе расстраиваться по очевидным пустякам. ынче такая — возможно, думает, глупая и странная, но всё-таки она их дочь. которую они любят. и ынче постарается это принять и никогда не думать иначе.