Копыто Маренго

      Этот гость был «лавандовым».       К гадалке не ходи.       Седрик не мог утверждать, что его чутье имеет безошибочную точность, но сейчас был готов прозакладывать субботние чаевые, что мистер – из «этих».              Когда работаешь в таком месте, поневоле учишься разбираться в людях – иначе вылетишь, как пробка из «Вдовы Клико». Желающих занять твое место — больше, чем песка на пляже, о чем начальство напоминает при каждом удобном и неудобном случае.       Джека Мозли уволили из-за залитой чернилами скатерти – он должен был это заметить! А он и заметил, но получил десять шиллингов на чай – и снова не заметил. Гость выписал фальшивый чек, и когда это выяснилось, влетело всем – и кассиру, и портье, и кастелянше, и горничным, а Джека и вовсе уволили, не спасло и то, что пять шиллингов перекочевали в карман портье.              Во взгляде, каким при увольнении Джека портье наградил Седрика, без труда читалось: «Ты следующий».              И как же он орал, когда Седрик на следующий день опоздал на две минуты! «Ты думаешь, долго тебя будут держать за красивые глаза?» Брызгал слюной, побагровел так, что впору лопнуть. Капелька слюны попала на щеку, едкая, словно кислота, невыносимо хотелось утереться, но Седрик не смел. Монти не лопнул… Ухватил стальными пальцами за руку над локтем, щипнул – и толкнул так, что Седрик свалился на скамейку.              — Вот сука! – выругался Таффи, ставший невольным свидетелем выволочки – он мылся в душе и по счастью уже выключил воду, когда Монти ворвался в раздевалку. – Чтоб ему сгореть!       — Чего он ко мне цепляется… — Седрик брезгливо вытер щеку и чуть не заревел. – Я в первый раз опоздал!       Таффи скроил сочувственную гримасу и прошлепал к своему шкафчику.       — Может, не поделился? – донеслось из недр шкафчика.       — Ха! Я что, спятил? — уныло ответил Седрик. – Полкроны каждую смену…       — А то наш Монти деньгу через одежду видит! С точностью до фартинга!              Насчет фартинга Таффи, конечно, загнул – гости отеля «Гранд Империал» наверное и не подозревали о существовании столь мелкой монеты – но портье действительно обладал мистической способностью угадывать, сколько тот или иной рассыльный получил за свежую газету, доставленную в номер, за конверты, цветы или марки, за вызов такси или отбитую телеграмму. За услугу особого рода. За намек, к кому следует обратиться (к Монти, конечно же!) если требуется другая услуга особого рода. Даже когда Стивен Руни получил двадцать фунтов от полковника Бредли за то, что посоветовал поставить на лошадь, которая пришла восемь к одному – Монти бестрепетно потребовал половину!              Те, кто пытался ловчить, долго в «Гранд Империале» не задерживались.       Седрик хотел задержаться и исправно отдавал половину чаевых в конце смены – везде свои правила, так уж заведено. Гости «Гранд Империала» не отличались скупостью, Брайтон вообще располагает к удовольствиям и, стало быть, к расходам, – хорошо отдохнув и пребывая в благодушном настроении, никто не жмотился. Исключая, конечно, костлявых господ с фамилиями на Мак – Мактавиш, Макдермот и прочие – ну так что взять с шотландцев! Тут был бессилен даже Монти.              — А где вазелин? – раздался гневный вопль Таффи, и над дверцей показалась его растрепанная рыжая голова. – Псы! Кто взял?       — Я не брал! – поспешил откреститься Седрик.       — Вот скотины! – Таффи в одном полотенце прошелся вдоль ряда жестяных шкафчиков, где рассыльные хранили вещи. Улыбаясь, он потряс один шкафчик, другой, третий – что-то звякнуло. – Ага!       Он треснул кулаком по замку и дверца послушно отворилась. Под ноги ему выкатилась плоская жестянка. Таффи сцапал ее, с грохотом закрыл шкаф и прошествовал к зеркалу.              Небрежно сдернув полотенце с бедер, он принялся тереть волосы. Глядя на белокожего, длинноногого Таффи, Седрик почувствовал неловкость. Он так и не привык переодеваться без смущения при других парнях и в душ тоже старался проскользнуть, когда в раздевалке никого не было – приходил пораньше, уходил попозже. И только сегодня опоздал – хотел одним глазком взглянуть на море. Второй день штормило, господа и дамы недовольно убрались с эспланады – к вящей радости барменов и официантов, а вот Седрик еще никогда не видел бури на море.              За те два месяца, что он служил рассыльным, погода, конечно, не раз менялась, но Седрик был так поглощен работой, что не мог даже думать о чем-то еще. Где купить цветы, откуда принести чернила и перья, когда пользоваться служебным лифтом, а когда – гостевым, как зовут шеф-повара, сколько дать лифтеру на чай – ведь всем нужно жить! – на сколько секунд допустимо задержаться в номере, чтобы не показаться навязчивым, как держать лицо неподвижно-приветливым при любых поступках гостей – словом, Седрику было не до курортных красот.              А сегодня он не выдержал и вместо того чтобы свернуть к служебному входу – тоже нарядному и величественному, как и все в «Гранд Империале» — прошел к эспланаде. Море шипело, выплевывая на песок кружевную пену, по темно-синим волнам до самого горизонта бежали барашки. Ветер крепко упирался в грудь, соль оседала на губах – Седрик хотел подойти к самой воде, но испугался, что замочит штаны и башмаки. Штаны-то он переоденет, но ботинки в форменный комплект не входили, а Монти и так уже устроил ему выволочку за побитые мыски. Если они будут еще и мокрые…       Бросив на горизонт последний взгляд, он заторопился обратно, но чуть-чуть не рассчитал.              Погруженный в свои мысли, Седрик не сразу заметил, что делает Таффи – а Таффи занимался тем, что основательно умащивал свой конец вазелином!       — Ты что творишь? – вырвалось у него прежде, чем он успел прикусить язык.       — Как что? На всякий случай! – нимало не смутившись, ответил Таффи. – Вдруг наш славный отель опять посетит миссис Уиттакер?       Миссис Гонория Уиттакер, веселая вдовушка из Манчестера, весьма привечала юных рыжеволосых служащих – в прошлый приезд ее расположения удостоились Таффи и молодой официант, прислуживавший ей за ужином, заказанным в номер. Говорили об этом шепотом и с оглядкой – за связь с гостями служащий вылетал мгновенно и с волчьим билетом. Но шестидесятилетняя вдова отличалась щедростью, а это важнее, чем возможность открыто похваляться успехами на любовном фронте. Монти, правда, и тут получил свою долю – но начальство осталось в неведении, так как никого не уволили.       Вспомнив эту историю, Седрик улыбнулся.       Таффи довольно хмыкнул, насупился. Словно в раздумье, подцепил комочек вазелина, выгнулся и несколько раз провел пальцем меж ягодиц.       — Случаи разные бывают! – подмигнул он оторопевшему Седрику и принялся одеваться.              Седрик сидел ни жив ни мертв, изучая выцветший линолеум – квадратик синий, квадратик красный, кружок коричневый … Тут на кружок наступили сверкающие ботинки и весь остальной Таффи – бежевые брюки, куртка с двумя рядами блестящих пуговиц, плоская шапочка, венчающая тщательно причесанную голову – образцовый рассыльный!       — Давай живей, а то Монти опять развоняется, — сказал Таффи и ушел.              Седрик торопливо принялся переодеваться. Как во сне, он застегивался, прилаживал шапочку, завязывал шнурки – в голове плавал какой-то туман. В раздевалку набились ребята, Седрик машинально пожимал руки и отвечал на приветствия, но вернулся в мир только когда Брайан Аберкромби закричал:       — О, вазелин! Ожидается нашествие миссис Уиттакер?       — Тише, придурок! – ткнул его бок Стивен Руни – его друг и первый силач. – Не ори.       — Ладно, ладно, — понизил голос Аберкромби. – Я просто хочу узнать, частная ли это собственность или можно пользоваться всем желающим?       Широкоплечий кряжистый Руни с серьезным видом рассмотрел находку и вынес вердикт:       — Адрес не указан. Пользуйся, друг!       Аберкромби взял у него баночку, прижал к сердцу и поклонился:       — Спасибо, Стив! Говорят, наш Монти сегодня не в духе – если что, я воспользуюсь.       — Всё не изводи – вдруг Монти СИЛЬНО не в духе!       — Или ожидается нашествие лавандовых!       — Или орхидейных! – галдели парни.       — Словом, работник отеля «Гранд Империал» должен быть готов ко всему! – подытожил Аберкромби. – Индивидуальный подход к каждому гостю – наш принцип!              Наконец парни убрались. Перед тем как выйти, каждый прекращал смеяться, придавая лицу рабочее выражение сдержанной приветливости.       Седрик отправился исполнять обязанности дежурного — проверил, закрыты ли краны в душевой, не валяется ли что-то на полу. Лампочка мигает со вчерашнего дня, а так все в порядке.              Вернувшись в раздевалку, он с досадой заметил, что злосчастная жестянка так и осталась на скамейке. Раздумывая, куда бы ее положить, он услышал зычный голос Смита, заметался, но было уже поздно – тот стоял на пороге, загораживая стремянкой выход.       Седрик не любил высокого седого электрика, сам не зная почему. Бодрый, улыбчивый, любящий громко петь за работой – разумеется, не там, где его могут услышать гости, – Смит был неприятен Седрику. Может, потому что Смит дружил с Монти? Ну так все, более-менее долго работающие в отеле, были с портье в более-менее приятельских отношениях – или быстро вылетали.       У них с Монти были одинаковые глаза – белесые, с каплей серой водички, но кроме этого в облике не было ничего непривлекательного, наоборот. Когда Монти стоял за конторкой в центре вестибюля – высокий, статный и щелкал каблуками — гостям нравилось. Некоторые дамы принимали его за офицера в отставке: «Конечно, это не место для джентльмена, но вы же понимаете, какое сейчас время…»              — Что это у тебя в руке? – осклабился Смит.       Седрик так и не придумал, куда деть эту чертову жестянку! Открывать шкафчик было некогда, и он с независимым видом сунул вазелин в карман.       — Кто-то балуется под хвостик! – жизнерадостно возвестил Смит и загромыхал стремянкой, направляясь в душевую. – Под хво-о-стик, под хво-о-стик!       Протестовать было бы глупо – Смит не обращался к нему, просто как всегда окружал себя громкими звуками, и Седрик счел за лучшее поскорее уйти.       Покидая раздевалку под его пение, Седрик еще не знал, что неприятности только начинаются.              В коридоре он едва не запнулся о Брайана – тот завязывал шнурок.       — Смена еще не началась, а ты уже с монетой? – взгляд Брайана уперся ему в карман, и Седрик смекнул, что и у Монти может сложиться подобное впечатление – форменные штаны были такие тесные, что содержимое карманов прекрасно обрисовывалось сквозь ткань.       Еще решит, что Седрик утаивает чаевые! А куртка рассыльного лишена карманов. Вот Монти хорошо – у него в карманах форменной тужурки чего только нет! О-о-о! Все рассыльные знали, что если клиенту в неурочный час требуется бутылка виски, или персик, или партитура «Лунной сонаты», или кондом, или дама легкого поведения – это к Монти. Виртуозно все обстряпает. Причем все, кроме дамы, найдется непосредственно в карманах.       — Нет, — пробормотал Седрик. – Это… другое…       Он отстегнул от околыша ремешок и засунул вазелин под шапку. Проклиная все на свете, еле приладил ремешок обратно.              Рабочий день катился как обычно.       Кастелянша миссис Норрис опять возмущалась из-за залитых красным вином скатертей, на кухне из-за не вовремя открытой духовки не поднялась ромовая баба – поэтому за обедом каждый получил по кусочку. В сто восемнадцатом гость уронил окурок на ковер и отказался платить. Гостя отпустили с миром, но Монти занес его фамилию в черный список для мистера Таббса – управляющего. Скобяной фабрикант из Манчестера дал Таффи полкроны за то, что тот принес из аптеки мозольный пластырь. После обеда наступило затишье, лишь редкие телефонные звонки из номеров нарушали тишину в закутке, где на длинной скамье сидели рассыльные.              — Очередной! Звонок из сто сорок третьего номера – узнай, чего он хочет.       Рассыльный, сидящий на краю, вскочил и побежал.       Через полминуты телефон опять зазвонил. Монти снял трубку, послушал и звякнул в сияющий латунный звонок, стоящий перед ним на конторке:       — Очередной! В сто четырнадцатый номер просят «Таймс»!       Брайан порысил к газетному киоску. Седрик проводил его взглядом – до чего ловко он лавирует между гостями, не теряя при этом плавности хода! Словно вальсирует, огибая нарядных дам, тучных джентльменов, старушек в креслах и снующих туда-сюда посыльных с багажом – ну, этих-то можно и зацепить плечом, свой брат все понимает – но Брайан никогда никого не цеплял. Вот уже летит с номером «Таймс» в свой сто четырнадцатый – высокий, стройный, с прямой спиной и легкой улыбкой на губах. Брайану было уже двадцать три – на пять лет старше Седрика и остальных рассыльных. Седрик вздохнул. Сам он передвигался пока довольно неуклюже, но надеялся со временем приобрести сноровку.       — Я бы поставил на Ловкача, это дело верное, — с края скамейки раздавался бубнящий голос Стаута. – Стартует в третьем забеге.       — А я бы не пожалел полкроны на Золотого Джолли, — возразил Таффи. – Он приходит первым девять раз из десяти.       — И выплаты на него пять к шести, — хмыкнул его собеседник. – А если Ловкач его обставит, получишь двенадцать к одному!       — Я б рискнул, — пробасил Руни, — только на мели, еще с прошлых скачек не рассчитался! Черт бы побрал этого Соверена!       Парни хором вздохнули – грандиозная неудача Руни в прошлую пятницу еще не успела забыться. Рыжий Соверен покинул дистанцию, сломав ногу, и двадцать фунтов, из которых половина была заемных, пропали вместе с ним.       — А вот надо было меня слушать, — наставительно прогудел Стаут – бывший жокей со сломанным носом, щуплый и кособокий. – Не на лошадь смотри, а на наездника. Этому клятому Панчеру только на крысах ездить – а Соверен не виноват.       — А только я на мели, ребята, — сказал Руни. – Если никому до ужина не понадобятся особые услуги.       — Очередной! В пятьдесят второй нужна бумага и перья!       Руни вскочил и побежал в контору за бумагой.       Седрик вслед за Стаутом переместился по скамье ближе к стойке. Скоро и до него очередь дойдет. Будет ли это какая-нибудь красивая дама в мехах, что попросит разжечь камин, или семейная пара откуда-нибудь из Ковентри, которым надо объяснить, как пользоваться телефонным аппаратом? Или пожилая леди, которая не поскупится на добрые слова вдобавок к монетке, или фабрикант из Бристоля, дающий шиллинг чаевых за пустячное поручение? Седрику нравились эти моменты – ждать своей очереди, разглядывать роскошный вестибюль – мраморный камин, пальмы в кадках, розы, орхидеи и пионы в цветочном киоске, бархатные диваны, окна с цветными стеклышками в частых переплетах — словно в книге сказок или старинном замке.       Звяканье вывело его из мечтаний.       — Гость! – на этот раз Монти не сказал «Очередной», а ткнул пальцем в Седрика. – Живей, живей!       Седрик одернул курточку и кинулся к гостю.       Важного вида иностранец стоял посреди вестибюля с таким выражением лица, словно этот зал, да что там – весь отель принадлежит ему! А может, и весь Брайтон.       Седрик мечтал когда-нибудь стать таким – джентльменом из общества! Носить не потрепанные обноски и не форму отельного мальчика, а красивый костюм из дорогой ткани, часы с цепочкой, трость с серебряной рукоятью… Перчатки из хорошей кожи – как и чемодан, непременно с монограммой.       Поразительно, как много всего успевает промелькнуть в голове, пока спешишь к дверям.       Седрик подлетел к гостю и тут выяснились две вещи: во-первых, господин, хоть и выглядел надменно, был очень вежлив. Его не по-английски темные глаза словно укололи тысячью мельчайших иголочек — а потом гость улыбнулся. Приветливо и уважительно. Седрик любил таких гостей. Их все любили – никому не нравится, когда на тебя смотрят, как на мусор, и никакие чаевые это не исправят.       А во-вторых, господин был «лавандовым».       Их много наезжало в приморский Брайтон – и из Англии, и с континента.       Никто не мог точно сказать, что их отличало: крайне немногие говорили жеманными голосами, подводили глаза и уж точно никто, упаси Всевышний, не обряжался в платье. Некоторые носили в петлице орхидею – как и десятки совершенно нормальных мужчин. Брайтон вообще располагает к излишествам. Двое джентльменов, живущих в номере с двумя спальнями, тоже никого не удивляли: сюда постоянно приезжали министры и даже члены Палаты Лордов – и многие с секретарями, ведь государственные дела не терпят отлагательств. Некоторые приставали к рассыльным, щипали, трепали за щеки… Но чаще всего это были женатые мужчины, путешествующие с женой. Некоторые даже с женой, детьми и тещей! Точно так же они досаждали горничным – если девушки случайно попадались им на пути.       — Сам поймешь, — отмахивались от Седрика парни, утомленные его расспросами. – Этого словами не передать.       — А почему одни «лавандовые», а другие «орхидейные»? – уныло спросил однажды Седрик, отчаявшись добиться ответа по существу.       К его удивлению, на этот вопрос ответили охотно.       — Смотри, — Таффи подвел его к цветочному прилавку и показал роскошный желто-крапчатый цветок – зев, обрамленный прихотливо изогнутыми лопастями. – Это орхидея. Понял?       — Орхидея, — повторил мудреное название Седрик.       — А это – лаванда, — Таффи показал на сноп лиловых колосков в соседней вазе. – Понял?       — Понял.       Таффи украдкой взял один колосок, ухмыльнулся и вставил его в зев орхидеи:       — Понял?       Седрик сумел только кивнуть – волна жара лишила его способности говорить. Он действительно все понял, и это вызвало в нем стыд, которого он доселе не испытывал. Хорошо, что продавец цветов готовился к началу рабочего дня и не видел манипуляций Таффи. А тот как ни в чем не бывало стал рассказывать о вчерашнем походе в кино.       Так вот, этот гость был «лавандовым» — Седрик был в этом совершенно уверен, хотя не мог бы объяснить, почему.       Чемодан украшала монограмма — сплетенные буквы «ЭП».       — Мсье Пуаро? – по тону и улыбке старшего портье Седрик понял, что гость – важная птица. — Вы здесь по делам службы или…       — К счастью, не по делам, — вежливо ответил гость. – Решил подышать морским воздухом.       — О, от лица отеля «Гранд Империал» надеюсь, что вам у нас понравится! – ответил портье. – Вот ваши ключи, пожалуйста, триста первый номер, наш лучший люкс.       Седрик посмотрел на подпись мсье Пуаро – прямой, без наклона, твердый почерк. Вот, значит, как пишется его фамилия. Совсем не так как произносится.       Самый страшный грех – исковеркать фамилию гостя. Тем более гостя из люкса. К счастью, у Седрика была хорошая память, особенно если удавалось не только услышать, но и заглянуть краем глаза в журнал регистрации. А имя у мсье Пуаро было под стать фамилии – Эркюль. Интересно, чем он знаменит? Старший портье так выгибается только перед знаменитостями. Может, актер? Или модный адвокат? Покойный отец Седрика, читая газеты, все костерил какого-то француза по фамилии Пуанкаре – с грандиозными усами. У мсье Пуаро усы тоже будь здоров – может, он какой-то иностранный политик? Да нет, слишком хорошо говорит по-английски.       — Третий, — вежливо сказал Седрик старичку-лифтеру. Зеркала многократно отразили седого лифтера, мсье Пуаро с браво торчащими усами и худого мальчишку с растерянными голубыми глазами, затянутого в куртку с двумя рядами сияющих пуговиц.       По коридору третьего этажа, устланному толстым винно-красным ковром, они неспешно дошли до третьего люкса – всего на этаже их было четыре, все с видом на море.       Поставив багаж в центре гостиной — так, чтобы угол чемодана совпал с углом изумрудного квадрата на ковре – была у рассыльных такая примета, для больших чаевых, Седрик, следуя правилам, показал гостю номер, поочередно открывая двери спальни, салона, кабинета и ванной. Показал, что задвижка на двери в смежный триста второй номер закрыта. Как правило, соседние люксы имели смежную дверь и задвижку с каждой стороны, чтобы запереться. Или, наоборот, отпереть – смотря кто занял соседний номер. Сколько сплетен порождала эта система – не передать словами! Мсье Пуаро вежливо кивал.       — Прекрасный вид, сэр! – произнес Седрик очередную фразу из заученного списка, раздергивая портьеры в гостиной и открывая балконную дверь – третий этаж, где располагались люксы, опоясывал балкон, а квадратики стекла во всех окнах в центре были разноцветными – красотища! Но мсье Пуаро не заинтересовался ни витражами, ни видом – он занимался тем, что тщательно выравнивал на каминной полке бронзовые фигурки борзых – так, чтобы они встали на одинаковом расстоянии от вазы с розами, левкоями и пионами.       Так что Седрик взглянул-таки на море: волнение усилилось, барашки резвились до самого горизонта, где неспешно шел буксир «Саунтгемптон».       — К вашим услугам два бара и ресторан отеля, с прекрасной французской кухней! – продолжил Седрик, отрываясь от буксира. – Если желаете, можно заказать ужин в номер, кухня работает до полуночи. Если захотите поужинать в более позднее время, то через дорогу рестораны «Савой» и «Морская красавица», они работают до четырех утра, сэр.       Мсье Пуаро бросил беглый взгляд на чемодан, вскинул бровь и перевел на взор на Седрика:       — А кухня в «Морской красавице» тоже французская?       — Континентальная, сэр, — поведал Седрик. Ему стало не по себе: глаза гостя – очень темные и очень красивые – рассылали по телу хоровод мурашек. Щекотно, жарко и приятно.       И совершенно неуместно.       Это был не страх, а новое и очень странное чувство.       — Не угодно ли затопить камин? – спросил Седрик, пытаясь освободиться от наваждения. Англичанину он, разумеется, не стал бы предлагать разжечь огонь, ведь стоял конец июня, но мсье Пуаро, как иностранец, мог иметь другое представление о комфорте.       Иностранный мсье Пуаро чуть улыбнулся.       — Не стоит. Просто закройте балкон.       Исполнив просьбу мсье Пуаро, Седрик встал посреди гостиной и еще раз все оглядел. Оставалось задать последний вопрос, подождать чаевых и сматываться.       — Не угодно ли еще чего-нибудь, сэр?       Не угодно ли принести свежую газету? Бумаги и перьев? Конвертов и марок? Свежих цветов для бутоньерки? Отбить телеграмму? Не угодно ли снять с вас пиджак и распустить галстук-бабочку? Стянуть ботинки и гамаши на пуговицах и растереть вам ступни? Набрать ванну и потереть спину?       Немыслимое, запретное проносилось в голове Седрика со скоростью курьерского поезда. Сердце прыгало. Он не мог остановить нелепые, ненужные, опасные мысли – просто хотел поскорее уйти.       Дожидаясь ответа, он смотрел в подбородок мсье Пуаро и повторял про себя «Джек Робинсон, Джек Робинсон, Джек Робинсон». Всему этому научили его ребята в первый же день – и куда смотреть, чтобы не показаться ни наглым, ни невнимательным, и сколько времени выждать, прежде чем уйти. Уставиться гостю в подбородок и три раза повторить про себя «Джек Робинсон».       Мсье Пуаро смотрел на него, слегка улыбаясь, и, кажется, не собирался раскошеливаться. Ну что ж. Упаси Всевышний показать, что ты недоволен! Убирайся и все. К тому же некоторые гости предпочитают расплачиваться при выезде – за все разом. Может, и этот из таких. Из «лавандовых» он, из них, вот из каких, это сейчас главное, это. Но ты-то нет! А если бы и да – зачем ты нужен такому богатому, красивому, важному господину? Да ему только мигнуть – примчится… Кто примчится? Ну, кто-нибудь такой же шикарный – а не отельный мальчик на побегушках.       Седрик взялся за ручку двери, когда услышал:       — О, прошу прощения! Я совсем забыл про чаевые!       Мсье Пуаро зашарил в жилетном кармане и вытянул два трехпенсовика и полупенни.       Ого, полшиллинга!       Седрик протянул ладонь чашечкой, гость опустил монеты, мимолетно прикоснувшись горячими пальцами. У мсье Пуаро на фалангах растут черные волоски…       Седрик рассыпал деньги, как последний болван.       Рука дернулась, словно от электрического тока, монеты раскатились по ковру, а полупенни вообще улетела под диван.       Седрику казалось, что он сейчас провалится сквозь землю. Невнятно бормоча извинения, он кинулся собирать чаевые, лицо горело, на глаза даже слезы навернулись.       Чтобы вытащить полупенни из-под дивана, пришлось стать на карачки – монета укатилась к стене. Болван! Недотепа! Верблюд неуклюжий! Как он посмел даже подумать… Да мсье Пуаро просто посмеется над растяпой-рассыльным, что елозит на коленях перед его диваном, и тут же о нем забудет!       Где же эта монета! Ворс ковра защекотал щеку – а, вот ты где, у плинтуса! Седрик нащупал полупенни, торопливо рванулся из-под дивана – и, словно с ним сегодня случилось мало несчастий, – стукнулся головой о край, сбив шапочку.       Проклятая банка с вазелином звякнула о паркет, встала на ребро и прикатилась прямо к ногам мсье Пуаро, да еще и подло упала надписью вверх.       Глаза у того стали дикие – на миг, пока Седрик, рванувшись, не сцапал банку обратно. Тяжело дыша, он сунул вазелин в карман и кинулся к двери.       — Вы забыли шапочку, — остановил его спокойный дружелюбный голос. – Заберите.       Привычка слушаться клиента заставила Седрика замереть и повернуться к мсье Пуаро. Поднять голову сил уже не хватило. Тот протягивал ему шапку. У Седрика дрожали руки, на бежевом околыше расплылось темное пятно. Он шмыгнул носом, пытаясь удержать слезы.       — Не волнуйтесь, мон ами, — ласковый голос приблизился, теплая рука мягко взяла за локоть и усадила на диван.       — Я-а… простите… — пробормотал Седрик, но его вновь остановили:       — Пустяки, мон ами. Если вы по какой-то причине не можете носить вещи в карманах – то есть еще носки.       — Носки? – от удивления Седрик даже на миг забыл о своем позоре. – В самом деле!       Он задрал штанину и запихнул злосчастную жестянку за резинку носка. Резинка плотная, широкая, вывалиться не должно. Сам бы ни за что не догадался!       Седрик вскочил, бормоча неловкие слова благодарности.       — Ничего, ничего, мон ами! Прежде чем вы уйдете, я хотел бы узнать побольше о здешних театральных постановках. Расскажите мне, что знаете.       Пока Седрик перечислял самые модные спектакли и ревю, голос окреп и перестал дрожать, руки больше не тряслись и лицо приобрело нормальный, а не помидорный цвет. Мсье Пуаро стоял у окна, изучал открывающийся вид – судя по всему, не испытывая ни восторга, ни отвращения – и иногда кивал.       — Вот, все, — выпалил Седрик. – А еще можно сходить на скачки!       — О нет, лошади Пуаро не интересуют. Что ж, благодарю!       Мсье подошел к Седрику, придирчиво оглядел со всех сторон и снял с воротника еле заметную пушинку:       — Вы можете идти.       — Спасибо, сэр! – выскочив из люкса, Седрик понесся к лифту, словно на крыльях.              Его долгое отсутствие не осталось незамеченным – Монти скривился, на что Седрик ответил спокойным, твердым взглядом.       Сев на край скамьи, Седрик вполуха слушал, как Брайан вновь рассказывает сюжет «Дракулы», пока вернувшийся Таффи не взял его в оборот.       — Говорят, в люкс заселился папик – роскошный папик, от которого булки сами раздвигаются! И как он тебе?       Седрик пожал плечами. Не привыкший к такому Таффи, конечно, принялся зубоскалить:       — Так вот куда пропал мой вазелин! Осваиваешь новое ремесло со страшной силой?       — Может, ему рыжие нравятся, а, Таффи? – подмигнул Брайан.       — Захлопнитесь, мозгляки! – приосанился Руни. – Вдруг он предпочитает крепкое?       Руни напряг бицепс и замер в картинной позе силача.       Парни покатились со смеху.       Седрик лишь хмыкнул – после взрыва чувств в голове осталась приятная легкость, испортить которую не удалось бы даже дюжине Таффи.       К счастью, вскоре внимание отвлек новый гость.       Он вошел, сопровождаемый кучкой репортеров с блокнотами и даже одним микрофоном – по виду обычный сквайр из Девоншира или Глостершира, с красным обветренным лицом и в твидовом пиджаке.       — Мистер Роджерс, правда ли, что ваша реликвия оценивается в двадцать тысяч фунтов?       — Почему вы решили продать ее?       — Это настоящее золото?       — Вы гордитесь своим предком, победившим Наполеона?       Все присутствующие в холле навострили уши, даже Монти отвлекся от телефонного разговора. Седрик заметил, что из своего кабинета вышел управляющий – мистер Таббс, присоединившись к зрителям.       Сквайр откашлялся и ответил сначала репортеру с микрофоном:       — Конечно, мне нелегко далось решение продать реликвию, которая сто лет хранится в нашей семье! Мой предок, кирасир Джон Роджерс, привез два копыта знаменитого Маренго – с одним он расстался вскоре после смерти Бонапарта, а второе, оправленное в золото, до сих пор переходило в нашей семье из поколения в поколение.       — Маренго – это один из коней французского императора Наполеона? – ввинтился в беседу еще один микрофон.       — Это любимый конь Наполеона Бонапарта! – подчеркнул сквайр. – Арабский скакун, который был с ним во многих решающих битвах. Наполеон считал, что Маренго приносит удачу.       — Значит, на Ватерлоо был другая лошадь? – спросила девушка-репортер, усиленно строча в блокноте.       — Да, тогда Маренго повредил ногу, и Наполеону пришлось сесть на другого коня.       — Сколько стоит ваша находка? – выкрикнул кто-то сзади.       Зрители зашушукались.       — Это приватная информация, — сказал сквайр, — но другое копыто было продано за тысячу фунтов сто лет назад. Конечно, оно было оправлено в серебро, но главная ценность – это копыто Маренго.       Вперед протолкался лохматый, развязный малый в кепке.       — Вам не стыдно разбазаривать национальное достояние? – спросил он громко. – Разве эта реликвия не должна остаться в стране, победившей узурпатора? Зачем продавать ее американцу?       Репортер потряс газетой, где красовался портрет какого-то чудака с громадными бакенбардами – должно быть, того самого американца, что вознамерился купить копыто       Седрик думал, что сквайр разозлится, но тот лишь хмыкнул.       — У лошади четыре ноги, молодой человек! – наставительно заметил он. – Копыто с передней ноги Маренго вы можете увидеть в Национальной галерее. Мой покупатель – человек, увлеченный Наполеоном, и получить в свою коллекцию копыто любимой лошади императора – вершина его мечтаний.       — А вы хорошо обыскали кухню – может, там и третье найдется? – выкрикнул тот же голос из-за спин.       Все засмеялись.       — Нет, я решил дать шанс своим потомкам, — усмехнулся сквайр.       — Вы не боитесь, что ценную реликвию похитят? – спросила девушка-репортер.       Прежде чем сквайр открыл рот, мистер Таббс произнес:       — Как управляющий отелем «Гранд Империал», могу сказать, что безопасность у нас на высочайшем уровне! Это лучше место для встречи продавца с покупателем исторической реликвии! Нашим гостям нечего опасаться – каждый номер люкс оборудован портативным сейфом новейшей модели, а служба безопасности следит за порядком. К тому же сегодня в нашем отеле гостит всемирно известный частный детектив – мистер Эркюль Пуаро!       Седрик снова дернулся, как от тока. Детектив? Он детектив?       — Всемирно известный, — присвистнул Таффи. – Ишь ты!       — Очередной! – раздался недовольный голос Монти. – Взять у гостя чемоданы!       Таффи подмигнул и понесся к сквайру. Сегодня был решительно опасный день – Таффи запнулся о кабель, змеившийся по краю ковра, споткнулся и упал, схватившись за лодыжку. Его лицо исказилось отчаянием. Со стремянки, скрытый колонной, ему что-то сказал Смит. От этого голоса Седрик поморщился — словно тронул коросту на ране, которая почти зажила.       — Очередной! – прошипел ему Монти. – Чего ждешь, олух?       Седрик вскочил и побежал в центр вестибюля.       Сегодня ему судьба бегать в люксы — у мистера Роджерса оказался забронирован триста четвертый, через два номера от мсье Пуаро. Подхватив чемоданы – самый маленький саквояж сквайр нес сам – Седрик опять отправился на третий этаж.       Конечно, он надеялся снова увидеть мсье Пуаро – хоть и боялся, что покраснеет. Но нет, всемирно известный частный детектив сидел в своем номере. А может быть, спустился в ресторан, пока Седрик слушал историю про удивительную находку. Ест там утку с трюфелями, гратен дофинуа и бланманже с клубникой – кухня в отеле и впрямь умопомрачительная.       Показав мистеру Роджерсу номер – бело-голубая гостиная, балкон, витражные окна, вделанный в стену кабинета сейф, золотисто-бежевая спальня, проверив задвижку на двери в смежный люкс, Седрик спросил, не нужно ли еще чего-нибудь.       Мистер Роджерс задумался. Подошел к столу, где на подносе стоял графин с бренди и стаканы и сказал:       — Американцы ведь пьют со льдом?       — Да, сэр! – подтвердил Седрик. Ему самому еще не приходилось обслуживать американцев, но он слышал об этом и даже знал, к кому на кухне надо обращаться, если нужен лед.       — Тогда сбегай за льдом – да поскорее, мистер Донахью будет в восемь!       Седрик со всех ног кинулся на кухню.       — Ну что, видел копыто? – спросил у него поваренок, насыпая лед в серебряное ведерко. – На что похоже?       Седрик помотал головой, удивившись, как быстро разнеслись слухи, и помчался обратно.              Копыто было похоже на копыто.       Маленькое, как у жеребенка. Сверху закрыто золотой крышкой, как чернильница. Странно было видеть этот предмет на столе, в окружении бокалов. Солнечные лучи, пройдя через витраж, раскрасили копыто в золотой, малиновый и синий, но на двадцать тысяч фунтов оно, на взгляд Седрика, не тянуло.       Долго глазеть ему не дали – сквайр подошел и заслонил собой стол.       — Благодарю, — благодушно сказал он и вручил пять пенсов. Седрик сунул монеты в карман и покинул триста четвертый.              Далеко он не ушел.       Дверь в триста третий люкс распахнулась, и на пороге возник Монти.       — Иди сюда! – скомандовал он недовольно.       — Да, сэр? – Седрик вошел на подгибающихся ногах – тон Монти не предвещал ничего хорошего, глаза побелели.       Когда Монти с хрустом повернул в замке ключ, Седрик совсем сдрейфил. Глянул на дверь в смежный люкс – заперто. Задвижка тугая, ее так просто не отодвинуть, да и с той стороны заперто. Не бросаться же с балкона!       — Ты что же, пирожок, совсем страх потерял?       Седрик отшатнулся к стене, портье навис над ним, упираясь рукой в обои.       — Ч-ч-что?.. Ч-ч-то я сделал?..       — Ты знаешь, что служащим запрещено связываться с гостями, а?       — Я не связывался! – от облегчения у Седрика даже прошел страх. – Ни с кем! Не думал даже!       — А что ты делал в триста первом люксе, у сыщика?       Седрику стало жарко, но он решил держаться.       — Ничего.       — Для ничего полчаса – слишком долго, пирожочек, — осклабился Монти. – Чем ты там занимался?       — Я… рассказывал ему, что идет в театрах… «Как важно быть серьезным», «Пигмалион» и «Похищение бриллиантов раджи», потом варьете на набережной, и еще оркестр в Королевском павильоне… — Седрик поскорей добавил: — Мсье Пуаро дал мне шесть с половиной пенсов, сэр, и все!       Он из всех сил заставлял себя таращиться в пустые белые глаза портье. Монти молча выпрямился, но тут же снова наклонился.       — А зачем тебе вазелин? – вкрадчиво сказал он почти в ухо Седрику. – Где ты его прячешь?       Его рука прошлась по карманам, слева и справа, потом по бокам – оторопевший Седрик не мог вымолвить ни звука и даже не пикнул, когда ладонь переместилась на его пах и слегка сжала. В ушах застучало, во рту пересохло. Голоса не осталось.       — А может, ты сам не прочь задницу подставить? – рука стиснула бедро, поползла вниз, потом вверх, горячая и влажная, щека Монти почти соприкасалась с его щекой, в ухо лез настырный шепот. – Как нагнет, как засадит – а ты и не против? Уж и булки распустил?       Тяжелая волна поднялась в Седрике – да как он смеет?       — Пустите! – рванулся он.       — Нет, пирожок, не уйдешь! – шея попала в стальной захват, Седрик закашлялся. Монти удерживал его локтем, притиснув спиной к своей груди, продолжая хватать за ноги и гладить. Седрик мотал головой, пытался укусить за плечо, лягнул, промахнулся… Рука сдавила горло сильнее, и Седрик обмяк.       — Вот так-то лучше… — бормотал Монти. – Не вздумай так делать, паршивец! Как бы не уговаривали! Что бы не сулили! Даже если будут делать так!       Его ладонь вновь легла Седрику на член.       — Или так! – начал он гладить и стискивать. Это было так сладко и так мерзко, что Седрика затошнило.       — Не спи! – встряхнули его, как щенка. – Так и знал, что ты даешь под хвостик!       Седрик вдарил локтем назад – чтобы тот подавился своими словами! Куснул душащий рукав – Монти взревел.       И тут погас свет.       Седрик рванулся, кинулся к двери, с быстротой молнии провернул ключ и помчался по коридору. Было больно и неудобно, штаны неприлично оттопыривались спереди — к счастью, в темноте его никто не видел.       Он был уже почти у цели, до служебной лестницы оставался какой-то десяток шагов – когда свет снова вспыхнул, лифт загудел и открыл двери, выпустив целую толпу – чудака в бакенбардах, обмотанного пледом, двух молодоженов с мансардного этажа – и его! Мсье Пуаро… Провожаемый изумлением в темно-коричневых глазах и негодованием – в остальных, Седрик перешел на галоп, даже не догадавшись закрыться сложенными руками – и вылетел на лестницу.       Вцепившись в перила, Седрик тяжело дышал, приходя в себя.       Что ему делать?       Бежать! Неизвестно, что нашло на Монти – но жизни он теперь не даст. Седрик передернулся при мысли о потных руках. А как же остаток жалованья за неделю? Рекомендательное письмо?       Можно подойти к старшему портье, минуя Монти, а то и к самому управляющему… Но что-то подсказывало Седрик, что дело его гиблое. Наверное, лучше всего потихоньку забрать свою одежду – чтобы не обвинили в краже формы – и дать деру куда подальше. Немного денег у него скоплено, к тому же можно не отдавать Монти половину сегодняшних чаевых – не пропадет. Надо только убраться подальше от Брайтона.       Седрик по опыту знал, что сейчас, в час ужина, гости двинутся в бар и ресторан, на променад, вестибюль заполнится людьми, на берегу заиграет духовой оркестр – в этой сутолоке ему наверняка удастся проскользнуть в раздевалку незамеченным. Или поймать кого-то из ребят и попросить, чтобы вынесли его вещи.       Посидев еще немного, он дождался первых тактов «Брайтонского марша» и начал спускаться вниз.       Затаившись у двери в вестибюль, он осторожно огляделся – Монти стоял за конторкой спиной к нему и что-то писал в тетради регистрации вызовов. Парни сидели молча, нахохлившись, и тоже не поворачивались. Тихо-тихо Седрик прокрался в раздевалку и подошел к своему шкафчику. Вынул ключ, отпер замок и протянул руку к висящей на крючке рубашке.       — Вы арестованы! – прогремело сзади и руку ему заломили чуть не к затылку.                     От изумления Седрик не мог поверить, что это происходит с ним – его ведут в кабинет управляющего в окружении двух полицейских, а там заставляют вывернуть карманы, снять шапку и вытерпеть прикосновения чужих рук через одежду.       — Ничего, — коротко говорит один полицейский другому. Как ни странно, вазелин в носке остается ненайденным. К счастью. Седрик и так на пределе, кажется, достаточно еще одного, всего одного легкого толчка – и он не удержит равновесие, начнет орать, визжать, рыдать и бросаться с кулаками – куда попадет. И тогда – конец. Как ни скудны его представления о жизни, он инстинктивно чувствует, что истерика – худшее из всего.       У него ничего нет – ни семьи, ни влиятельных друзей, ни денег. В чем бы ни состояло обвинение, рассчитывать, кроме себя, ему не на кого. Вдруг вспоминаются темные глаза мсье Пуаро. Это странным образом помогает. Этот человек проявил участие, а его совет про носок оказался очень дельным!       Седрик страшным усилием не дает себе заплакать. Он втягивает носом готовые вылиться слезы и говорит:       — Что происходит?       — Где копыто, сынок? – спрашивает полицейский – тот, что постарше. Не кричит, а вроде бы даже с участием интересуется. Глаза колючие и холодные, так и въедаются в лицо.       — Ч-что? – слова констебля кажутся настолько нелепыми, что Седрик пугается еще сильнее: он ничего не понимает и значит – вдесятеро больше уязвим.       — Копыто лошади Наполеона, — говорит констебль. – Оправленное в золото. Хозяин ценной вещи, мистер Роджерс, обвиняет тебя в том, что ты похитил копыто из его номера.       — Я не похищал! – но толку от его отрицания! Седрик наслышан о таких штуках – любую пропажу в отеле стараются первым делом свалить на младший персонал – горничных и рассыльных.       — Как это не похищал? – скалится полицейский. – Сынок, тебя видело шесть человек – как ты идешь по коридору третьего этажа, а в штанах у тебя выпуклость размером аккурат с похищенное копыто!       Стыд накрывает Седрика лавиной. Становится так жарко, что мигом высыхают и слезы, и вспотевшие виски.       — Говори, где копыто? Сынок, ты пойми – продать его не удастся, тебе самому оно ни к чему. Верни ценность – и получишь минимальный срок. А станешь запираться – себе же хуже сделаешь.       — Я не брал никакого копыта, – из последних сил спокойно отвечает Седрик. – Я принес мистеру Роджерсу лед, как он сам попросил, получил пять пенсов и ушел! Никакое копыто я не брал!       — Обыскать отель? – обращается констебль к коллеге.       При этих словах мистер Таббс меняется в лице. Невероятно, но Седрик ему сочувствует: скандал – худшее, что может случиться с отелем, не говоря уже о времени, которое уйдет на обыск кучи номеров! А почти все номера заняты, куда деть постояльцев?       Лицо главного в паре полицейских постепенно мрачнеет – видать, думает о том же самом.       — Пока получим ордер – это копыто будет уже на континенте, — мрачно изрекает он наконец. Здесь чертова уйма народу, куча номеров и всяких укромных местечек – можно год искать.       — Так что ты говоришь, сынок? – снова обращается он к Седрику. – Что ты делал в номере мистера Роджерса? Давай-ка с самого начала.       — Когда мистер Роджерс приехал, Монти – то есть мистер Монтгомери Хьюз – послал меня взять чемоданы. Я принес его багаж в триста четвертый номер, показал, как там все работает, он сказал, что ему нужен лед. Я сбегал на кухню, принес лед, получил пять пенсов и ушел! Не брал я никакого копыта!       — Ты нам эти штуки брось! – возвысил голос полицейский, но его прервал телефонный звонок.       — Звонит комиссар полиции Скотланд-Ярда, — невозмутимо сообщила секретарша мистера Таббса, высовываясь из приемной. – Соединяю.       Управляющий схватил трубку и несколько минут, показавшихся Седрику вечностью, слушал комиссара. Затем он дал трубку констеблю – тот вытянулся в струнку и несколько раз повторил:       — Так точно, сэр! Слушаюсь, сэр!       — Всемирно известный сыщик Эркюль Пуаро поможет нам распутать это дело! Как это любезно с его стороны. Брайтонская полиция в курсе, - сказал управляющий.       Констебль важно кивнул:       — Что ж, главное – найти это копыто. Знаменитость не помешает.       Секретарша вновь распахнула дверь и возвестила:       — Мистер Эркюль Пуаро!       Седрик перестал дышать. В дверном проеме он увидел толкущуюся в приемной кучу народа – там был и мистер Роджерс, и Монти, и мистер в бакенбардах – наверное, Донахью, американский покупатель. Что ж, по крайней мере, сейчас в штанах у Седрика ничего не оттопыривалось.       Мсье Пуаро выглядел как-то очень безобидно – совсем не так, как когда только появился в «Гранд Империале» — и полицейские казались разочарованными. Может, знаменитый сыщик, по их мнению, должен быть высоким, широкоплечим и носить не бутоньерку, а лупу в нагрудном кармане? Но для Седрика, чья судьба сейчас зависела от мсье Пуаро, он был хорош именно таким какой есть.       — Я уже выслушал мистера Роджерса, — заметил детектив. – Могу я поговорить с подозреваемым в спокойной обстановке?       — Да, конечно, приглашаю всех в приемную, — закивал мистер Таббс. – А вы, мсье Пуаро, располагайтесь.              — Я ничего не брал! Клянусь! – выпалил Седрик. – Пожалуйста, поверьте мне!       — Давайте начнем с рассказа о том, что вы делали в номере мистера Роджерса, — спокойно и доброжелательно сказал детектив. – Подробно и по порядку.       Седрик рассказал про чемоданы, про лед, про копыто на столе в окружении бокалов для бренди, про пять пенсов.       — Скажите, задвижка на двери в смежный люкс была закрыта или открыта?       — Закрыта, — ответил Седрик. – Я проверил. Я помню!       На второй вопрос ответить было гораздо труднее.       — Что произошло, когда вы вышли из номера мистера Роджерса?       Седрик мучительно покраснел, но отступать было некуда:       — Монти позвал меня в триста третий люкс, это смежный.       Детектив кивнул.       — А дальше? Седрик, не бойтесь, рассказывайте всё.       — Дальше… Он напал на меня!       — Напал?       — Да. Стал обвинять, что я… что я путаюсь с гостями, спросил, что я делал полчаса в вашем номере, а я не путаюсь с гостями, никогда!       Пуаро ничего не говорил, молча слушал с застывшим, печальным лицом. Седрик уже не мог остановиться:       — Он стал меня щупать, везде! Схватил за шею, тряс, я не мог дышать, он трогал там… За член, противно так, я ведь никогда, никогда этого не делал, мсье Пуаро! Я не хотел, отбивался, но он все равно трогал, и у меня встал! Я не хотел, не хотел!       Последние слова Седрик прорыдал, уткнувшись в сложенные ладони. «Теперь он решит, что это я украл! – пронеслось у него в голове. – Раз всё равно я пропащий!»       Это был первый уровень мыслей, как в двухэтажном автобусе: нижняя часть салона устремилась в панику, в то время как верхняя – в надежду, преисполнившись уверенности, что Эркюль Пуаро спасет оба этажа.       Большая ладонь легла на плечо, слегка сжала. Очень скоро детектив убрал руку, но Седрик все равно чувствовал тепло.       — А потом погас свет, — всхлипывания стали потише. – Я двинул ему локтем и вырвался. Побежал к лестнице, а свет включился – и вы…       — Я помню, мон ами, вы выглядели очень… взволнованным, — деликатно сказал мсье Пуаро. – Что вы делали потом?       — Я прятался на служебной лестнице, думал, что дальше делать. Монти не простит. Решил забрать вещи и дернуть из Брайтона подальше. Сидел там, сидел, потом зашел в раздевалку – а там меня скрутил констебль.       Мсье Пуаро больше ничего не спрашивал. После непродолжительного молчания сказал:       — Терпение, мон ами. Дело очень запутанное.       Он распахнул дверь и обратился к констеблю:       — Уведите задержанного. И пройдемте на место преступления.                     — Вы утверждаете, мистер Роджерс, что никто не входил в комнату?       — Да, мистер Пуаро! Я уверяю вас, что еще в состоянии понять, есть кто-то в номере, кроме меня, или нет! Я был совершенно один, ждал покупателя и… несколько волновался, ходил по номеру – когда погас свет, я как раз был у входной двери – запертой, я сам ее запер пять минут назад, и ключ все это время был у меня в кармане! Я как раз полез в карман — хотел выглянуть и посмотреть, только ли у меня нет электричества. Но тут в кабинете раздался грохот и звон – я устремился туда. Разумеется, я был взволнован, но уверяю вас – не до такой степени, чтобы не заметить чье-либо присутствие!              Мистера Роджерса весьма раздражал этот самоуверенный иностранец, задающий нелепые вопросы. Но полицейские ловили каждое его слово, и управляющий отелем смотрел, как на спасителя – следовало с этим считаться.       Кража исторической реликвии, которой сотню лет владела семья Роджерсов, сорвавшаяся многотысячная сделка – было из-за чего прийти в ярость!       Мистер Роджерс ни на йоту не верил, что этот французишка сможет разобраться в преступлении, но в способности полиции и службы безопасности отеля он верил ничуть не больше.       Все они – и надутый начальник охраны, и лощеный управляющий, и рослый, но более ничем не примечательный констебль – стояли, как истуканы, и в сотый, наверное, раз разглядывали место преступления — кабинет номера люкс, чью роскошную обстановку нарушала лишь безобразная лужа на паркете, в которой блестела куча битого стекла и поднимался едкий спиртовой дух. Все, что осталось от графина с бренди и двух бокалов.              Окна и балконная дверь оставались закрытыми, смежная дверь с соседним люксом – тоже. Задвижка была, черт побери, задвинута!       — Вы уверены, что балкон был закрыт? – спросил этот неугомонный француз.       — Да, я вам уже это говорил. Все двери были закрыты, окна тоже, из камина тоже никто не выскакивал.       — Диаметр наших дымоходов не позволяет вылезти оттуда никому крупнее кошки, — встрепенулся управляющий.       — Может, это была обезьянка? – осенило констебля. – Есть же дрессированные мартышки!       — Наши дымоходы оснащены мелкоячеистой решеткой во избежание попадания кусков горящей сажи в атмосферу, — возразил управляющий. – И с решетками все в порядке.       — Мы проверили, — подал голос начальник охраны. – Даже крыса не проскочит.              Француз остановился рядом с лужей, тщательно позаботившись, чтобы носки его ботинок остались на сухом участке пола, присел и начал копаться в куче битого стекла. Спиртовой запах усилился. Констебль непроизвольно сглотнул, а начальник охраны тихо выругался.       — Мистер Роджерс, — вкрадчиво сказал сыщик, поднимаясь, — ваша реликвия застрахована?       — Разумеется.       — И какова сумма страхового возмещения?       — Достаточная, — сухо ответил Роджерс. – Не лучше ли заняться преступником? Пусть он сам расскажет, как ему удалось проникнуть в номер и украсть драгоценность! Узнаем все из первых рук, так сказать!       Пуаро удрученно покачал головой:       — Боюсь, в моей обширной практике не встречалось ничего подобного. Мои серые клеточки бессильны! На подозреваемого указывают лишь косвенные улики, предмета кражи у него не найдено. Если вы утверждаете, что все двери и окна были заперты – то, боюсь, подозреваемого надо отпускать – разве что он умеет превращаться в привидение!       От возмущения мистер Роджерс лишился дара речи. В тишине его внезапно осенило — вспомнилась одна деталь, про которую он совсем забыл. Трудно, конечно, было найти менее подходящий момент, но мистер Роджерс считал себя честным человеком. Поэтому он решительно заявил:       — Я ведь подумал о привидении, когда погас свет!       Пуаро не стал смеяться, наоборот – с живейшим любопытством попросил:       — Расскажите поподробней!       — Когда погас свет, я почувствовал сквозняк – как будто щеки коснулась рука призрака… А потом раздался грохот, и я все забыл.       — Bon, — кивнул Пуаро. – Но, боюсь, улик против подозреваемого это не добавляет. Впрочем, может быть, что-нибудь найдем при обыске. Его шкафчик проверяли?       — Нет, сэр, — вытянулся констебль. – Но я уверен, что ордер уже готов.       — Ну так улаживайте формальности – и вперед! Вы можете позвонить в управление прямо из номера.              …Седрик сидел в тесной, пропахшей мышами каморке, где уборщицы хранили всякий хлам вроде сломанных швабр и дырявых ведер, и пропадал. Едкие, как мышиный помет, мысли разъедали его усталую голову.       Никто его не спасет. Теперь ему одна дорога – в тюрьму. Поставят перед судьей, осудят, обреют голову и запихнут в тюремную робу! Лет на пять! Как ни отвратительна эта каморка, в тюрьме наверняка еще хуже.       Он вздохнул так тяжело, что в груди что-то пискнуло.       За щелястой дверью засопел полицейский, завозился, скрипнул стулом. Ему тоже было скучно — наверняка предпочел бы послушать мсье Пуаро на месте преступления.              — Здравия!.. Ну как, не нашли еще копыто-то это? – раздался громкий голос Смита.       Как будто Седрику мало всего!       — Пока нет, — важно ответил полисмен.       — А может, и не найдут? – жизнерадостно продолжил Смит. – Жалко мальчонку-то, в тюрьме небось не сладко придется! Особенно такому! Раз-раз – и вот те раз!       Он дробно засмеялся и подошел поближе.       — Седрик-Седрик, может, и обойдется все! Ты не дрейфь, главное — держи хвост… — он опять залился противным хохотком, — держи хвост пистолетом!       Задохнувшись от ярости, Седрик саданул кулаком в дверь – к его изумлению, тонкая дранка не выдержала и раскололась. Острая щепка воткнулась Смиту в щеку – он отскочил, едва удержавшись на ногах.       — Ах ты… — растерявшим всю звонкость голосом сказал он, размазывая по лицу струйку крови. – Да я тебя…       — Разговорчики с задержанным! – оттеснил его полисмен от кладовки. – Ступайте, мистер.              Тяжело дыша, Седрик разглядывал кулак – царапины наливались кровью. Он вытянул из кармана платок и завязал ладонь, боясь закапать форму. Кастелянша миссис Норрис первым делом просила не пачкать одежду кровью, а если запачкали – то сразу замыть холодной водой. Но где он возьмет тут холодную воду?       Так странно – какое ему вообще дело до этой чертовой формы? Хотя ему всегда она очень нравилась, хоть штаны и слишком тесные, а куртка еще и короткая – это была самая красивая и дорогая одежда в его жизни.       И уж всяко лучше, чем то, в чем придется ходить в тюрьме.       А может, все обойдется?..       Невидимый полисмен сопел, проломленная дверь его ничуть не смущала.       Может, мсье Пуаро все-таки спасет? Он ведь так ласково на него смотрел, помог, когда Седрик разволновался из-за рассыпанных монет… Седрик раз за разом вспоминал сцену в номере – как мсье касается его руки, как смотрит темно-коричневыми глазами, как смахивает с его плеча какую-то соринку… Может, все-таки обойдется?              — Ключ! Ключ от триста четвертого! – донесся до него ликующий голос. – Нашли у него в шкафчике!              Седрик понял: все кончено. Он устал. К чему трепыхаться? Его вина доказана – для полицейских, для управляющего, для Смита, который долотом вскрыл шкафчик, как консервную банку, для Монти, который позвал Смита по приказу мистера Таббса, для начальника охраны, для парней, что шушукались, настороженно глядя со скамейки, для американца-покупателя, для старшего портье и для миссис Норрис, — в их глазах он вор.       И в темно-коричневых глазах мсье Пуаро – тоже.       Седрик обреченно поднялся на третий этаж. Полицейские, мистер Роджерс, управляющий, начальник охраны и даже Смит – мсье Пуаро сказал, что понадобится поработать инструментом – расположились в триста четвертом люксе, который вдруг показался тесным и душным.                    — Итак, господа, кажется, финал близок, — важно сказал мсье Пуаро, выходя на середину комнаты. – Только что, с помощью последней детали, мозаика сложилась.       На первый взгляд, кража выглядит классическим «преступлением в запертой комнате». Все входы и выходы закрыты: дверь в коридор закрыта на ключ, дверь в соседний люкс заперта на задвижку, окна закрыты.       Возникает вопрос: каким образом была совершена кража?              — Возникает вопрос, куда мальчишка дел копыто Маренго, — мрачно сказал мистер Роджерс, глядя на Седрика.       — Для этого надо узнать, что он делал в восемь часов вечера, когда свет во всем отеле погас, — мягко сказал Пуаро, ничуть не обидевшись, что его перебили. – Дело в том, что у мистера Седрика Пая имеется алиби.       — Алиби? После того как куча людей видела, как он шел по коридору с копытом в кармане? – хмыкнул мистер Роджерс.       — А в каком кармане лежит у вас договор о страховой выплате в случае кражи, мистер Роджерс? – в голосе Пуаро послышался гнев. – Американский коллекционер имеет репутацию очень требовательного покупателя! Он мог и не купить экспонат, а дела ваши сильно расстроены из-за карточных проигрышей, не так ли?       — Да как вы смеете… — сквайр рванул ворот рубашки и замолк.       — Вернемся к алиби юного мистера Пая. Он утверждает, что в восемь часов находился в соседнем номере и беседовал с портье, с мистером Монтгомери Хьюзом.              Седрик похолодел.       — Мистер Монтгомери, как бы это сказать, выразил недовольство работой мистера Пая. В весьма энергичных выражениях и, боюсь, легком рукоприкладстве.       Начальник охраны хмыкнул.       — Надо вызвать Монти сюда, — предложил управляющий. – Пусть подтвердит.       — Конечно, — кивнул сыщик. – Вы меня очень обяжете. Констебль, пригласите сюда мистера Хьюза.       Монти как будто подслушивал за дверью – настолько быстро его привели.              — Мистер Хьюз, расскажите, пожалуйста, что вы делали в восемь часов вечера, — обратился к нему Пуаро.       Монти откашлялся, одернул тужурку и сказал:       — Я был в триста третьем номере – зашел проверить, вкрутили там лампочку или нет. С утра мигала, а завтра у нас заселение лорда Филчмора. Увидел Пая, — кивок в сторону Седрика. – Решил немножко привести его в чувство – опаздывает, ноги еле таскает...       — Вы занимались рукоприкладством? – поинтересовался Пуаро.       Седрик передернуло.       Монти искоса глянул на него и ответил:       — Встряхнул его за шиворот, было дело. Мальчишка стал дерзить…       — Что же случилось потом?       — Потом я отпустил его, тут погас свет, и он убежал. Я тоже побежал вниз, к щитку — узнать, что случилось с электричеством.       — И что же случилось? – спросил сыщик с живейшим любопытством.       — Короткое замыкание, — пожал плечами Монти. – К счастью, через пять минут все удалось исправить.       — И вы не входили в номер к мистеру Роджеру? – мягко спросил Пуаро.       — Жизнью клянусь – не входил! — Монти раздул ноздри и прижал руку к сердцу. – Святая правда!       — Я вам верю, — кивнул Пуаро.              Он подошел к окну и встал у стола. Зрители, как загипнотизированные, проводили его поворотом головы.       — Однако кто же входил, вползал, влетал – в герметически закупоренную сокровищницу? – спросил сыщик, разводя руками. – Неужели мы действительно имеем дело со сверхъестественным?       — Это дух Наполеона! – неожиданно воскликнул начальник охраны. – Моя жена увлекается спиритизмом, и она рассказывала, что в исключительных случаях…       Тут он опомнился и замолчал.       — О, в данном случае дух не при чем, — улыбнулся Пуаро. – Эта кража – дело человеческих рук и человеческого разума. Разума порочного и развращенного.       Седрик сжался. Слова детектива хлестнули, как плеть, даже хуже! Сейчас все узнают, какой он – недостойный даже презрения, недостойный места среди сынов человеческих…       Пуаро нахмурился, горькая складка залегла у рта.       — Разума, развращенного властью – над бедными, зависимыми, беззащитными душами, которых вы обирали, запугивали и совращали с пути истинного! Вы, Монтгомери Хьюз!              Седрик перестал дышать. Не он один – в комнате повисла звенящая тишина. Все смотрели на Монти. Тот резко спал с лица, но пытался ухмыльнуться. Ухмылка сползала, как мыльная пена.       — Позвольте, но как?.. – изумился управляющий. – Монти, при всех своих недостатках, ведь не призрак?       — О, конечно, нет, — повернулся к нему Пуаро. – Расколотить столько стекла призраку не под силу. Я всегда говорил, что раскрыть преступление очень легко – надо лишь исключить невозможное, и то, что останется, и будет разгадкой.       Что мы должны исключить? Одна дверь закрыта на ключ, другая – на задвижку. Мистер Роджерс утверждает, что никто не входил.       Остается окно, — Пуаро широким взмахом руки отдернул штору и указал на частый переплет, за которым чернела ночь, – балконная дверь и окно.              Пуаро открыл шпингалеты на балконной двери, распахнул ее и повернулся к публике. Воздев указательный палец, он принялся тыкать в каждое стекло в переплете. Третий по счету прямоугольник вывалился наружу – Пуаро с кошачьей гибкостью успел его подхватить.       — Вуаля! – почти нежно сказал он, держа стекло в растопыренных пальцах. – Несколько секунд требуется, чтобы выйти на балкон в триста третьем номере и подойти к триста четвертому. Стол стоит у самого окна. Портьеры задернуты. Высадить стекло, схватить со стола копыто и сдернуть поднос с графином и стаканами – дело трех секунд!       За то время, что мистер Роджерс спешил от двери в кабинет, преступник успел замести следы – заменить разбитое стекло целым – заранее приготовленным. Точно по размеру, деревянные штапики посажены на замазку, с другой стороны тоже замазка – чтобы приклеилось к раме. Конечно, вбить гвоздики, как положено, не было времени, и так новое стекло на вид неотличимо от старого. Но замазка не успела засохнуть и потому легко подалась.              У мистера Роджерса открылся рот и он даже этого не заметил.       — Пахнет олифой, — Пуаро поднес стекло к носу и глубоко вздохнул, – совсем как от воротника мистера Пая. За который его таскал мистер Монтгомери Хьюз!              Седрик вскочил. Он смотрел на Пуаро, как на бога.       — Я почувствовал запах свежей олифы и заметил, что воротник юноши помят и носит еле заметные следы субстанции, весьма напоминающей оконную замазку. В куче осколков довольно трудно заметить ровные куски стекла среди выгнутых частей от бокалов и графина, но если смотреть внимательно – то все становится на свои места.              — А стекло? – отмер управляющий. – Откуда взялось запасное стекло?       — О, я полагаю, в карманах мистера Хьюза найдется много интереснейших вещей, — поклонился Пуаро. – И кусок стекла величиной с ладонь легко там поместился. И наверняка обнаружатся следы от замазки.              Но Монти не собирался сдаваться.       — Мне часто приходится заниматься мелким ремонтом, — на его лицо вернулась краска, он злобно скалился. – И если в вашей жизни запах олифы – это экзотика, то для меня нет!       — А ключ от люкса вы подбросили тоже в целях ремонта? – в первый раз Пуаро повысил голос. – Вы подслушивали тут, за стенкой, и проглотили наживку – решили подкинуть улику в шкафчик мистера Пая, на большее у вас не хватило воображения!       — Я этого не делал, — сказал Монти. – Клянусь!       — Ну конечно, не делали, — отмахнулся Пуаро. – Формально вы правы. Это сделал ваш сообщник.       — Сообщник? – эхом повторил мистер Таббс. – Но кто же это?              Вместо ответа Пуаро подошел к двери, ведущей в смежный номер, отодвинул задвижку и произнес одно только слово:       — Гастингс…              Седрик подобрал челюсть. Затем сглотнул слюну. Затем потупился. Затем снова поднял глаза на невозможно красивого человека, который шагнул в комнату по зову детектива. Высокий, с тонким породистым лицом и в прекрасном костюме – он улыбнулся всем присутствующим доброй, немного застенчивой улыбкой и заявил:       — Это мистер Смит, конечно же. Он вскрыл шкаф мистера Пая, подбросил туда ключ, а потом закрыл снова.       — Но-но-но! – фальцетом закричал электрик. – Не докажете! Что за фантазии!       — Большой ошибкой было прятать краденое в рабочем портфеле, — извиняющимся тоном заметил красавец. – Лошадиное копыто немного похоже на фарфоровый изолятор, но все же золото странно смотрится среди инструментов электрика.              Смит вцепился было в свой портфель, но тут же выронил его под ноги подошедшему Пуаро.       — Конечно же, это преступление нельзя было совершить одному, — детектив запустил руку в недра портфеля и принялся за раскопки.— Необходимо было точно знать время прибытия покупателя, чтобы выключить свет. Внешность американского коллекционера напечатана во всех газетах – из точки за колонной прекрасно видна входная дверь, и электрик вырубил электричество, как только американец зашел в лифт…       К счастью, мой коллега капитан Гастингс, получив мои указания, следил за Хьюзом и Смитом – и увидел, как мистер Хьюз сначала слушает разговор в смежном номере, а потом подкидывает ключ в шкафчик Седрика Пая – с помощью мистера Смита.              Взоры всех присутствующих были прикованы к портфелю. Особенно жадно смотрел американец мистер Донахью – кажется, вот-вот слюна побежит по подбородку.        Поиски продолжались недолго – Пуаро вытянул руку с найденной реликвией. Копыто Маренго покоилось на широкой ладони детектива, нестерпимо сияя золотой крышкой.              Голова у Седрика стала гулкой, как колокол. Он больше ничего не слышал – только глядел, как Гастингс стоит за плечом Пуаро и голубые глаза его светятся обожанием.       «Ничего мне не обломится, — подумал Седрик. – У него вон какой Маренго».