let me bite you

Кавех не должен был позволить этому случиться. Не должен был поддаваться. Не должен был забывать о пакете в морозилке. Но сейчас, чувствуя тëплую руку на затылке, прекращать не хотелось. Началось это давно. Примерно с того момента, когда умер отец Кавеха. Он не был вампиром — трудился на работе, путешествовал и часто ездил в командировки, в одной из которых и попал в аварию. Давний друг под пеленой жажды и вовремя не выпитых таблеток не справился с управлением, пришлось хоронить самого близкого человека в возрасте двенадцати лет. Грустно, конечно, но жить дальше надо. Как? Мало кого интересует. Затем, когда ему исполнилось шестнадцать, мама вышла замуж за другого мужчину и уехала. Уехала далеко и надолго. Настолько надолго, что Кавех не видел еë уже около шести лет, зато видел и видит деньги на карте. Сумма не огромная, но на съемную квартиру хватает — и на том спасибо. Восемнадцатилетие пришло вместе с решением молчать. Вампиры могли спокойно жить в обществе — это давно легализовали: внесли новые законы, создали таблетки для экстренного утоления жажды, объявили о новых льготах для доноров крови. Но опыт отца заставил бояться. Бояться самого себя. Бояться причинить боль, сорваться, оборвать чью-то жизнь из-за собственной забывчивости. До сих пор не было проблем. Он прилежно учился на факультете архитектуры, занимался фрилансом и брал небольшие заказы дизайнерских компаний, старался не ругаться с преподавателями, имел несколько знакомых, регулярно принимал лекарства и пил исключительно кровь животных. Раз в месяц, доводя до крайности. А потом, в конце четвёртого курса, на лекцию с ним начал ходить Аль-Хайтам. Он тихо садился за парту впереди, заправлял непослушные серые локоны за ухо и аккуратным почерком успевал записывать за преподавателем практически всë. По крайней мере, так казалось Кавеху, потому что руку от листка парень не отрывал точно. Затем так же тихо собирался, надевал наушники и уходил. Конечно, в нём бы не было ничего интересного и сверхъестественного, если бы не одно но. Пах он просто восхитительно. Кавеху пару раз приходилось скрючиваться и не дышать до звёзд перед глазами, чтобы вновь сосредоточиться. Пусть даже на том, как вдохнуть побольше воздуха, но точно не на чужой шее. А там было, на что посмотреть. Жилистая, широкая, смуглая шея. С тонкой кожей на сонной артерии, которая размеренно пульсирует, подтверждая лишь спокойствие обладателя. И беспокойство Кавеха, который чужой пульс готов осыпать проклятиями — он не ведьма, но уверен, что кто-нибудь из тёмных духов сжалится. Аль-Хайтам был довольно популярен, но с ним никто не хотел говорить из-за острого языка и честности, граничащей с неуважением. Хотя его это будто и радовало — порой казалось, что он специально отталкивает неугодных людей, лишь бы не привлекать лишнего внимания. Один раз он посмотрел на Кавеха и тот готов был поджать хвост в страхе быть убитым за обычное шуршание тетрадями. Где-то здесь настала кондиция. Они не были близки друг с другом, наоборот — встречались только на одной лекции, учились на разных факультетах, а Кавех иногда пускал слюни на его точеную шею, сидя на парту выше. Но надо же было ему пролить любимый латте на тëмную водолазку. А потом и сесть рядом на лекции — какого-то чëрта его место уже заняли. Первое ещë можно было бы пережить, хотя и стыдно до ужаса. Кавех пусть и архитектор, способный по памяти воссоздать макет собственного проекта, но в жизни все ещë не застрахован от падения. И неуклюжести. Особенно когда отвлекается на что-то. Всë прошло до банального смешно — он пролил латте — недопитый, как назло, даже до половины — и долго извинялся, согнув спину в поклоне. Говорил что-то про стирку и деньги, а когда разогнулся, чтоб посмотреть на подозрительно равнодушную реакцию — Хайтама уже след простыл. Но то и на руку. Выдохнув слишком спокойно и потеряв бдительность, Кавех не заметил чужих изумрудных глаз за углом. А вот второе доставляло огромный дискомфорт. Не беря в расчёт тараканы Кавеха, хотя бы просто из-за инцидента утром — всë ещë стыдно. Усугубляла ситуацию и полная отречённость соседа, который продолжил записывать лекцию. На нëм футболка, трудно сказать, запасная или одолжена у кого-то, но то и не важно, потому что эта дрянь испытывала нервы. Вырез был небольшим, но намного больше, чем обычно, видно ключицы и ямочку, в которую то и дело падает ромбовидный кулон. Кавех вновь задерживает дыхание и старается не пялиться, но его дьявольски тянет. Тянет дышать, как собачонка ведя носом, тянет клацнуть клыками. Но он стойко держится и выдыхает, а затем снова зажимает нос. Какой-то маленький чëрт затеял игру, и почему-то кажется, что он заведомо проигравший. Аль-Хайтам тем временем словно ничего и не замечает — расправляет плечи, поправляя цепочку, и продолжает записывать лекцию, не отводя взгляд от преподавателя. И Кавех позволяет себе вольность. Позволяет вдохнуть воздух поглубже, очерчивая чужой профиль. Ровный крупный нос, пухлую нижнюю губу, серые брови и длинные ресницы. Изумрудные глаза, которые смотрят прямо на него. Стоп. На него? — Ты пялишься, — только и говорит Хайтам, продолжая холодно наблюдать за чужими метаниями. Кавех краснеет стремительно. Чëрт возьми, он действительно не должен был этого делать. Кто сказал, что вампиры не могут смущаться? Чушь. Он чувствует жар от ушей, до самой шеи. — Прости, Боже, я правда, — теряется, запинаясь уже на первой «п» и мгновенно выпрямляет спину, нервно выискивая ручку, — мне жаль, я просто немного задумался. Хайтам многозначно мычит, молчаливо рассматривая тонкие пальцы, перебирающие тетради в поисках затерявшейся ручки, блондинистые волосы, собранные в хвост и, наконец, рубиновые глаза. Не нужно даже смотреть на лицо — они выражают все эмоции в HD качестве, только и успевая бегать туда-сюда. — Успокойся, я не злюсь, — с некой издëвкой произносит Аль-Хайтам, прекрасно зная свою репутацию и почему сосед так сильно нервничает. Кавех замирает на месте, медленно поворачивая голову в сторону: — Правда? — Да. — И за кофе не злишься? — Здесь мне нужно подумать, — фыркает, наигранно скрещивая руки на груди. И Кавех сначала немного поднимает уголки губ, а затем и смеëтся над шуткой, прикрывая рот рукой, чтоб заглушить звук. А Хайтам замирает, наблюдая на этим. Замирает, а после ласково скользит взглядом по чужой улыбке, сохраняя в памяти момент, как фотографию. Глубоко, чтоб никто не увидел и не позарился. Наслаждается этим, как новым опытом, первой встречей большого знакомства. Наслаждается как тот, кто осторожно наблюдает за всем красивым. — Злопамятный ты оказывается, — подкалывает его Кавех. — Какой есть. Да, где-то здесь и произошëл поворот не туда. С Аль-Хайтамом нравилось. Он был приятным, умным собеседником, умел шутить и подколоть. Обладал, конечно, некоторой заносчивостью, но, справедливости ради, наверное у лингвистов часто так. Это не мешало общаться им в стенах университета, здороваться при встречах и иногда играть в переглядки на лекции. Кавеху лучше от этого знакомства не стало. Наоборот. Приходилось принимать таблетки чаще, а кровь пить с периодичностью до раза в неделю, чтобы просто-напросто не накинуться на ничего не подозревающего Хайтама. Красивого, как чëрт, Хайтама. Сначала он обратил внимание на его запах и шею, но в конечном итоге, пообщавшись поближе, стало намного сложнее вообще думать рядом. Они одного роста, но Хайтам явно имел более развитую мускулатуру — чего стоили руки, на которых при каждом движении хозяина играли мышцы и выпирали вены так, что очерк водолазки не спасал, а утаскивал на дно сильнее. Кавех наблюдал за этим, облизывался, и умывался ледяной водой в туалете. Как же трудно. Его тянуло магнитом. Он не может никак объяснить свои ежедневные фантазии, связанные с чужой шеей и осознанием превосходства в весе и мышцах, не может объяснить грязную потребность дëргать кончиком носа каждый раз, когда Хайтам находится в опасной близости. Действительно опасной, потому что сразу становилось невыносимо жарко, мозги плавились и чесались клыки у самого корня. Всë вело к катастрофе, но Кавех старался не думать об этом слишком часто. А потом Аль-Хайтам зовëт его в гости. Тот день не заладился с самого начала. Таблетки закончились, как назло, а лишних денег пока не имелось. Из-за поджимающего времени кровь он не выпил и, в общей сложности, воздерживался уже четырнадцатый день. Затем, на пути к станции метро, пошëл дождь. Натуральный ливень стучал по крыше и образовывал крупные лужи на дорогах, портя без того испорченное настроение. Поэтому Кавеху не стоило соглашаться на предложение Хайтама, который просто желал помочь обсохнуть — квартира ближе. Но почему-то в тот момент в голове было только «обсохнуть-переждать ливень-домой», без подпунктов о сильной жажде, усталости и самом владельце квартиры — бога ради, он всë ещë пах, как самый лакомый кусочек на свете, а шея его была всë ещë широкой и до жути красивой. Но вот, они уже в квартире и уже снимают насквозь промокшую обувь, а Кавех понимает, что совершил ошибку. Да здесь всë, чëрт его дери, пахнет Аль-Хайтамом. Абсолютно всë. Начиная от банального пальто на вешалке в коридоре и заканчивая зубной щеткой в ванне, диван, кровать, даже телевизор, который запахи в принципе переносить не должен, из-за прикосновений к нему хозяином пахнет Аль-Хайтамом. Его ведëт с порога, но бежать поздно, остаётся молиться на собственную сдержанность. Тем временем зачинщик и причина скорой смерти Кавеха спокойно проходит внутрь и направляется в комнату. — Я оставлю тебе комплект на кровати — переоденься и иди на кухню, я пока заварю чай, — Хайтам звучит буднично и привычно, даже весело, будто знает, как сильно сейчас ведëт гостя, и всë равно продолжает доводить до точки невозврата. В ответ Кавех лишь тихо угукает, прикрывая за собой дверь чужой спальни. Он блядски влип. Он просто пиздец, как влип. Опускаясь на колени прямо там, не сделав ни одного шага, Кавех скулит совершенно убито, ногтями одной руки впиваясь в пол, стачивая аккуратную форму, а второй в собственное плечо. Это такая пытка, такая пытка, он просто не может, это невозможно терпеть, невозможно. Слëзы тонким следом остаются на щеке, а в комнате температура будто перевалила за сорок — невыносимо жарко, невыносимо хочется пить. Собственные клыки впиваются в губу, раздирая до крови, и Кавех как больной жадно пьëт еë, чтобы не сойти с ума. Медленно поднимаясь и тяжело дыша, он короткими шагами идëт к кровати, на которой лежит комплект одежды. Домашней одежды Хайтама. Приходится снова неконтролируемо заскулить, скрючиваясь перед кроватью, жадно слизывая остатки крови с губы, и, варварски хватая чужую футболку, бессознательно прижимать еë к чувствительному носу. Четырнадцатый день. Четырнадцать. Именно столько ему понадобилось, чтоб окончательно потерять рассудок. Футболка не помогает, а лишь усугубляет ситуацию, она чистая — так что запах в основном только порошка и кондиционера, но он всë равно чует какие-то особенные нотки, пачкая ткань собственной слюной, слезами и кровью. Это безумие. Чистое, граничащее с страстью и желанием безумие. Так сильно хочется ощутить на языке хотя бы каплю горячей, густой крови. Крови из шеи, на которой размеренно двигается тонкая кожа сонной артерии, выбивая ритм сердца. Смуглой, сильной, жилистой шеи. На ней можно оставить множество укусов, еë можно аккуратно царапать ногтем, а после прижиматься к ранке губами. Можно сжимать до лëгких синяков, можно рукой коснуться загривка, можно зацеловать выпирающий кадык. Кавех снова скулит. Он стремительно теряет рассудок. Стук в дверь заставляет встать ровно и сжать плечи в напряжении. — Кавех, ты там долго? Чëрт. Чëрт, чëрт, чëрт, чëрт, чëрт, чëрт. Кавех испуганно поворачивается на дверь, не в силах ничего ответить. Так страшно, но так хочется, до дрожащих коленок, до оглушительного стука в ушах, до жара в теле, настолько сильного, что кружится голова. — Я захожу, — почувствовав что-то неладное, говорит Хайтам, и, бога ради, Кавех правда пытался взять себя в руки. Но это игра дьявола, где он — заранее проигравший. Когда за хозяином квартиры закрывается дверь раздаëтся щелчок, отдающийся эхом в ушах. В изумрудных глаза напротив нет испуга — в них лишь холодное спокойствие и обжигающее дозволение, заинтересованность. Кавех не знает как сейчас выглядит, но чувствует чужое восхищение, пока сам не отводит взгляд от выреза на чужой футболке и ромбовидного кулона в ямочке. Конечная. — Х-хайтам, — запинаясь произносит Кавех, неуверенными шагами приближаясь к парню, — пожалуйста… я прошу тебя, пожалуйста… — он почти плачет, ртом выдыхая горячий воздух и спиной чувствуя капли пота. — Видел бы ты себя, — а посмотреть было на что. Запутанные блондинистые волосы раскинулись по всей спине, щекоча кончиками вырез рубашки. Лицо раскраснелось до самой шеи, самыми насыщенными оставляя щëки и бордовые губы с двумя недвусмысленными ранами, на которых ещë выступали капельки крови. Клыки хищно выпирали из приоткрытого рта, но в совокупности с остальным Кавех не выглядел грозно — скорее безумно и желанно, зависимо от чужого запаха. Алые глаза горели драгоценным рубином так сильно, что Хайтам невольно засматривается в желании не останавливаться разглядывать такого вампира. — Пожалуйста… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я прошу, я умоляю, один укус, одна маленькая капля, — Кавех не обращает внимание ни на взгляд напротив, ни на слова, сосредотачиваясь исключительно на шее перед собой. Он ладонями касается твёрдой груди, поднимаясь выше. Кончиками пальцев в нетерпении оттягивает ворот и без того глубокого выреза, могилу себе тем самым выкапывая, но оторваться не может — лишь нюхает, нюхает, нюхает. Не замечает слюны, стекающей по подбородку и капающей на пол, не замечает собственного бешеного дыхания — вокруг всë будто испарилось. — Скажи мне ещë раз. Чего ты хочешь? — шепчет Аль-Хайтам, наблюдая за невозможным взглядом цвета ликориса заинтересованно, возможно со стороны и холодно, но внутри него буря, которой он вот-вот готов поддаться. — Тебя. Твою кровь. Хотя бы каплю. Позволь мне, позволь, позволь, пожалуйста, — Кавеха натурально потряхивает. Он не может, правда больше не может, скулит бесстыдно, выпрашивая у Хайтама хотя бы чуть-чуть, хотя бы провести носом по соблазнительно выпирающей вене, хотя бы коснуться губами ключиц — он на всë согласен. Кавех совсем не соображает, продолжая на повторе говорить только «пожалуйста» и «позволь», не контролируемо пуская слезы по щекам из-за долгого воздержания и вновь собирая слюну у подбородка. Аль-Хайтам наблюдает и ласково устраивает широкую ладонь на чужом затылке, притягивая к собственной шее. — Можно. И Кавех не ждëт ни секунды. Впивается клыками глубоко, забывая про осторожность, а затем облизывается, прижимаясь губами к ране. Стон блаженства сдержать не получается, как и закатанных глаз. Он снова плачет, на сей раз от удовольствия, большими глотками потягивая чужую кровь, на вкус настолько же восхитительную, как и на запах. Смакует, не аккуратно пачкаясь в ней, чтобы затем тщательно вылизать губы, сладко причмокивая. Он сейчас задохнётся от блаженства. А затем снова припадает к ране, пальцами обхватывая широкую спину и сжимая в тисках, чтобы ни миллиметра между. Чтобы солнечным сплетением чувствовать сердцебиение в сильной груди. Кавех не замечает, как уже не стоит на своих двух — ноги перестали держать где-то через две минуты, опасно подрагивая и рискуя подвести хозяина, но Хайтам заметил это раньше, поэтому аккуратно второй рукой обхватил вампира под бëдрами, не давая упасть. В комнате слышно было только чужие вздохи и стоны удовольствия, хныканье Кавеха, когда он понимает, что наделал и пора прекращать. Он отрывается от чужой шеи, кончиком языка вылизывая след от зубов по кругу, чтоб сильно не кровоточила, и так и упирается лбом в плечо напротив. — Вкусно было? — издевательски тянет Аль-Хайтам, когда чувствует нервно перебирающие футболку пальцы на спине. — Прости меня, мне так стыдно, — и Кавеху действительно стыдно, до узла в животе стыдно. Стыдно за то, как он выглядит, стыдно за то, кем является, стыдно за потерю терпения, стыдно за руку, бережно придерживающую его за бедра от падения. Хайтам снова многозначительно мычит — прямо как в день знакомства — и руку с затылка перемещает на испачканный подбородок, вырывая смущающееся лицо из укрытия. Что за вид. Растрёпанный Кавех, с разводами слюны и крови на щеках, стыдливо опустивший взгляд эмоциональных глаз — картина, с этого момента по праву принадлежащая только одному человеку. — Раз уж мы теперь настолько близки, то я приглашаю тебя на свидание. И Кавеху не следовало допускать такого. Не следовало поддаваться, не следовало жадничать на таблетки. Не следовало соглашаться переждать дождь в квартире. Но сейчас, — с чужими губами на своих, — думается, что, возможно, он не совсем и проиграл.