Превратившись в полноценного взрослого человека, не нуждающегося в другом для выживания, я, несомненно, встречу другую такую же личность, с которой я поделюсь тем, что у меня есть, а она — тем, что есть у неё. В действительности, в этом и есть смысл отношений в паре: это не спасение, а «встреча». Или лучше сказать, «встречи». Меня с тобой. Тебя со мной. Меня со мной. Тебя с тобой. Нас с миром.
Хорхе Букай
Квартирники в Питере Толя особенно любил зимой, когда заряд бодрости заканчивался в тот же момент, стоило распахнуть глаза навстречу новому дню. Весь этот тёплышковый сбор знакомых незнакомцев вселял уверенность в то, что люди ещё способны на что-то доброе и светлое, например, музыку или чтение современной поэзии под дым кальяна и чего-то хмельно-сладкого, лёгкого, но иногда и тяжёлого — кому как хочется. Нередко всё заканчивалось пародией оргий времён Древней Греции. Закуривая лёгкую самокрутку местного производства, Толя со смешком вспомнил шутку про то, как сильно греки расстроились, когда римляне придумали звать на оргии женщин… — Один тут отдыхаешь? — привлекает внимание чужой голос за спиной. Квартирник проходит в большой квартире, но балкон здесь крошечный. За голосом следуют крепкие руки на поясе и горячее дыхание в шею. Тупейший подкат из всех, и Толя почти говорит об этом, но руки отпускают и позволяют обернуться, опознать незваного нарушителя спокойствия. Тот белозубо улыбается, не стесняясь отчётливых морщин-лучиков у рта и глаз. Улыбка становится неуверенной, глаза теряют хитрый лисий прищур и незнакомец говорит: — Извини, чёрт попутал, ты очень похож… — На ангела? — Толя поводит плечами. Ему почему-то не хочется упускать возможность этого диалога. — Да, — откровенно включается в игру мужчина. Толя не отрицает их разницы в возрасте. От этого его вдруг тоже кроет не хуже самокрутки. — Похож. Можно потрогать? — Толя вопросительно хлопает глазами, незнакомец тыкает пальцем чуть выше его головы, и показывает руками что-то типа облачка. А. Толя кивает, разрешая потрогать, хотя вся эта симпатия к его волосам часто неимоверно бесит. — Так мягко… Мужчина пьян, у него яркие голубые глаза в расфокусе и плавные движения пальцев, от которых Толя ненароком вздрагивает и мурашится. Застань их кто-то, подумал бы, что совсем укурились дяди. Но их никто не тревожит, о чём Толя удивлённо говорит вслух, а ему отвечают что-то вроде: «Здесь из тревожного только сырки в холодильнике». Смеются хором, даже не думая прежде представиться, чем шутить. — Анатолий, но лучше, плес, просто Толя. — Простотоля, — фыркает собеседник, вдыхая дым чужой самокрутки и возвращая её. Они успели сесть на каменный порожек балкона, постелить под задницы чью-то куртку, а сверху укрыться пыльным пледом, периодически чихая друг за другом. Однажды по радио говорили, что звери распознают друзей по зевкам. А люди по чихам? — Тогда я… Артём. Но для тебя Тёма. — Щедро, — улыбается, пытаясь удержать на себе чужой взгляд. — Не представляешь, насколько. Представлять приходится много позднее, когда они с Тёмой встречаются в Москве на презентации нового пафосного ресторана в центре. Тот сопровождает одного из тех людей, кого по имени всуе обычным человекам называть нельзя. Эскорт — не всегда дело молодых. Кажется так считает и мужик, лапающий Тёму за задницу, пока думает, что никто этого не видит. Когда Толе удаётся пересечься с Тёмой, тот почему-то кривится на обращение и просит звать его Артемием. На вопрос, помнит ли он квартирник, смотрит с недоумением и гордо удаляется из туалета, забыв воспользоваться бумажным полотенцем и стряхивая воду с рук на ходу. Разучившийся кого-то осуждать Толя пробует снова, когда видит Тёму в очереди у входа на концерт «Винтаж». Под ногами московская апрельская слякоть, строптивый Артемий хохочет на всю улицу и шутит про то, что он здесь самая плохая девочка. Его компания не выкупают шутки и лишь неуверенно улыбаются будто им до страшного неловко. — Чёрт попутал? — Толя бесцеремонно хватает за локоть, когда в ложе для VIP-персон всё-таки находит это вновь подвыпившее недоразумение. Компания его где-то потерялась. Оно и к лучшему. — О, ангел, — ласково ответили ему, улыбаясь. — А я чёрт. И я попутал. — Я слышал про плохую девочку. — У меня много имен, — вдруг серьёзно пожимает плечами Тёма. Или Артемий? Как его теперь называть? Хаул трагично вздыхает в своём замке. — Это я понял. Аня Плетнёва будто направляет со своей сцены: «…Я могу тебя видеть. Я могу тобой думать…» Толя вдруг понимает, что не понимает как умудрился так быстро в ком-то пропасть. Все эти странности и загадки, морщинки и подозрительные личности поблизости — неразгаданный секрет. Кто ты? И куда идёшь? Можно я с тобой? От скуки ли, от приевшейся действительности. Встретиться потому что встреча случается и просто потому, что хочется и получается встретиться, а не потому что без этого не прожить. — Что тебе надо от старого больного человека? Толе смешно. Он говорит: — У меня так дедушка от дел по дому открещивается. — Тогда поговорим про старых больных геев? — уточняет немного тише. Артемий щурит эти свои лисьи глаза, и Толя наблюдает за бликами стробоскопа в них. — Кто тебе сказал, шо ты старый? Тёма смеётся над шоканьем, спрашивая про крайние корни, на что Толя наигранно оскорбляется и предлагает тому спросить лучше про крайнюю плоть. Артемий вырывает из чужой хватки свой локоть и завершает диалог грубым: — Лучше бы нормально на хуй послал. Толя кричит ему в спину возмущённо: — Ты первый начал про корни! До лета Артемия ни в Москве, ни в Питере Толя не видит. Даже не работает странная система совпадений их встреч. Подруга делает расклад, вынося вердикт, что их встреча будет в скором времени. Но будет! Поэтому Толя не киснет. Зато на радуге определённо виснет. И не опускает нос. С головой уходит в проекты, через день-два возвращается домой к другой подруге, с которой у них ещё со школы секс по дружбе, а теперь общая беда — незапланированная беременность. Вместе они решают оставить ребёнка, и теперь всё это накрывается гормональным тазом в виде невыполнимых просьб будущей матери. Наверное, так живут многие. Толе ещё повезло быть обеспеченным бисексуалом, у которого есть надёжный тыл на случай непредвиденных обстоятельств. Непредвиденное обстоятельство мелькает в ленте Instagram. Пятнистый, «шумный» профиль на камеру iPhone привлекает взгляд личными фотографиями с перерывами на самые убитые подворотни Тюмени. Неожиданно. Здесь и Москва, и Питер, но больше леса, озёра, а ещё спецовка волонтёра, горящие сибирские леса. Барная стойка, видео с рецептами коктейлей на пятнадцать секунд — отдельная тема для разговоров, ведь там много венистых сухих рук и изящных пальцев с рисунком светлых волосков, родинок и веснушек. Есть несколько фото с Парижа (дурашливая поза рядом с известной башней, окна с видом на богемный район), одна с Благовещенска — на фоне контрастной границы с Китаем, несколько карточек с Токио. Под каждым фото нелепые каламбурныe подписи, которые почему-то никто не комментирует. За сим всё. Из других лиц в постах: молодая светловолосая девушка да кудрявый чернявый мальчик с худобой девочек из пабликов «ВКонтакте» про мечты об анорексии. Даже здесь — в социальном пространстве, которое все зовут «сеть» — их точно сводит судьба. «Сеть» — это что-то про пауков? Толя нажимает «подписаться» и ждёт несколько суток, чтобы обрадоваться ответной подписке. А потом срывается в Тюмень и по навигатору находит «Пи’рам». За стойкой Артемий его не встречает. — Он уехал, — говорит другой бармен. Толя силой воли не шутит про дыру в начищенном до блеска стакане в чужих руках. На вопрос о пункте назначения тот раздражённо буркает: — Я не его секретарь. Спорить Толя не решается, слишком убедительно бармен трёт стакан. Москва встречает работой и огнями. Отчаянно отвлекаясь от собственных чувств, Толя руководит съемками рекламы, музыкального клипа, зависает в клубах и пишет сценарий сериала, который никогда не сможет снять. Вся эта идиллия заканчивается со звонком от неизвестного номера, который Толя умудряется не взять дважды. Перезванивать не решается — вдруг мошенники? — но неизвестный звонит трижды, и в этот раз динамик говорит голосом Тёмы: — Ангел, ты не хочешь со мной разговаривать? — Снова чёрт попутал? — Ты забыл, что чёрт — это я? Они смеются синхронно, негромко — эхом друг друга. — Откуда у тебя мой номер? — Важно то, что теперь у тебя есть мой. Нет нужды приезжать ко мне и стучаться в закрытые двери. — Да уж. Тут скорее двери в меня стучались — так были не рады. — Москва — другая планета. Ей мало где рады. — Лучше бы ты отбросил стереотипы, чем парился за свой возраст и ориентацию. Артемий не обижается. До утра они обмениваются остроумными шутками, и в рассветных лучах Толя улыбается, слушая тихое сопение из динамика. У них с Тюменью разница в два часа. Артемий просыпает смену в его же баре, а Толя пишет в чат с коллегами, что снова уедет на пару дней. — Прости, шо без цветов, — заявляет с порога, открывая дверь с ноги. — Снова ты? — шарахнувшись в сторону, ругается бармен-не-секретарь. — Мы сегодня закрыты. Санитарный день. — В руках у него швабра, а на голове смешная шапочка для волос. — Кому цветы не донёс? — Толя, — представляется с улыбкой. Бармен фыркает в ответ, сам не называется и продолжает возить шваброй, теперь как-то нервно что ли. — Слушай, это неприлично. — А сам пришёл без цветов, — включается Артемий. Он выходит, открывая дверь, которую беглым взглядом не заметить — сливается со стеной за барной стойкой. — Кто бы говорил о приличиях. Оставив недовольного и безымянного бармена, выходят на улицу. Толя думал, что Тёма выходит с ним покурить, но тот не тянется в карман за сигаретой. Молчание делят поровну. Не знают, что говорить. Да и надо ли. Только Толя всё-таки переступает это незнание и открывает рот: — Ты мне нравишься, — не привык тянуть резину, хотя до сих пор дует пузыри, если в редком ларьке попадётся клубничная Hubba bubba. — Это ни к чему тебя не обязывает. Просто знай. — Знание тоже обязывает. Например, вот я знаю, где в Тюмени можно отравиться палочкой кишечной. По-человечески я должен дать огласку. А как хозяин бара молчу, потому что тогда мне прилетит чья-то предъява, пусть и не всегда обоснованная. — О, я смотрел передачу про то, шо мы ежедневно употребляем в пищу говно. Ну, знаешь. Даже собственное. Если в размере дня, то получается малая доза. — За жизнь тогда скопится целый бокал? — О, и про говно в Байкале я снимал. Это мы потом про него узнали, а сначала выпили по стаканчику. Чистая же вода. Мировое пресное водохранилище. Артемий смеётся. Признание остаётся безответным, но почему-то Толя считает его хотя бы принятым. Тёма приглашает вернуться в тепло бара и угощает Пина коладой с карамельками на дне. Бармен, оказавшийся Серёжей и сам себя зовущий Сержем, смывается домой, пока начальник в добром настроении. Толя считает, что здесь у всех проблемы с принятием имён собственных. — Обычно я трахаюсь за деньги, — сообщает Тёма невпопад. — Я больше за благотворительность. Но если тебе хочется, мне не жалко. — Тогда я злился, что ты увидел меня с тем мудаком. Прости. — А-а. Мне нравится думать, шо эти мудаки в душе всё-таки больше Скруджи Макдаки, чем Флинтхарт Гломгольды. — Я даже не буду пытаться выговорить это, но отсылка засчитана. — Толя силой воли не ляпает про мудак-макдак. С Артемия на сегодня достаточно. Время бежит, а слова всё не заканчиваются. Толя знает за собой дурную привычку сыпать бесполезными фактами как зерном перед курами. Артемий оказывается в этом курятнике довольным петухом и всё склёвывает, сам тоже не брезгует показаться болтуном. Вечером они не трахаются. Толя снимает номер в каком-то крутом отеле, а Тёма уезжает по семейным делам. Залипая на чужой странице Instagram, Толя переходит по ссылке на другой аккаунт и делает скрин страницы, чтобы потом отправить её другу. Алмаз смотрит с фотографий холодно, но Артемий рассказал про него так много, что можно было делить впечатление от этих фотографий на десять. Что ж. Толя давно промышляет сводничеством и поженил уже несколько друзей, сведя их между собой без особых просьб. Поэтому он уверен в себе и своей лёгкой руке. — Встретимся утром? — спрашивает Артемий, позвонив заполночь. — Когда уезжаешь? — Встретимся. Где тебя встретить? Вызвать такси? Уезжаю вечером. Уже сегодня. — Вызови, — коротко. — Буду ждать тебя сегодня у стойки администратора. Спокойной ночи. Толя снова-здорова прикусывает язык, почти предложив секс по телефону. У них ещё конфеты-цветы-завтраки-не-в-постель. Пусть хочется, но от ожидания только сильнее скручивается в животе спираль — спасибо, что не кишки. Иначе это не здорово. — Алмаз мой сын. Я его не родил, но вырастил. — Да мужики ваще не рожают. — А жаль, кстати. Толя кивает сам себе. Завтрак ему понравился, и теперь лень уходить из уютного ресторанчика в центре города, который в народе зовётся столицей деревень. Типа в рифму. За спиной случайно находится доска, на которой можно оставить пожелания заведению или просто что-то оставить. Толя пишет красным перманентным маркером две заглавные А, ставит между ними плюс и обводит в сердечко. — Я думал, это у меня шило в одном месте, — с улыбкой говорит Артемий. И Толя считает себя лучше, чем любой покоритель Эвереста. Это точно комплимент! Даже уши горят от такого, как красный флаг на белоснежной вершине — очень ярко. — Шо я начал про него… Не против, если его face отправлю одному обеспеченному красавчику из Еката? Артемий пожимает плечами. — Боюсь, что он решил оставить кратковременные связи и удариться в поиск серьёзных отношений. — Мы другого не ищем, — заверяет Толя. Артемий не провожает Толю в аэропорт, но обид между ними нет. Понятно, что мужик, который всё ещё сидит на сайтах с координацией дорогих эскорт услуг, не может ничего обещать такому как Толя. Хотя Толя был не против хотя бы и купить время Артемия — денег у него больше, чем для этого достаточно. К осени они пробуют sexting. Нет. Толя пробует, Артемий блокирует его до зимы. Никаких обещаний, почти год знакомства. Летят проекты и съемки, и мечты, рождается дочка, смотрит на Толю серыми глазами матери. Она кричит, когда папа берёт её на руки, и Толя осознаёт, что из него получится хреновый родитель. Артемий вот постит очередные фотки с Алмазом, а Мирон говорит, что ему там даже захудалая давно мёртвая звёздочка не светит. Отцы и дети — это сложно. В школе Толя читал их в кратком содержании, но даже так почти ничего не понял. Зато запомнил как училка любила трындеть про важность жёлтых занавесок. Зимой Питер особенно контрастный. Очаровательная белая снежность и пестрящие гирлянды граничат с серой грязью и смертоносными сосульками. Вокруг слышатся обсуждения подарков да жалобы на коммунальные службы с их «исполнительностью». Толя смотрит путёвки и почти покупает одну до Тая, но в это мгновение приходит сообщение с номера под именем «Тёма»: «Я в Питере. Встретимся?» Сказать, что Толя бросил всё ради этой встречи — не сказать ничего. Кажется, они снимали клип какой-то звезды местного питерского разлива. Всё в топку. Это даже не смешно. Последний раз он так в универе бегал за преподом по экономике, которая всё не хотела ставить ему «удовл» даже из жалости. За себя не стыдно. Да и есть такие люди, у которых фетиш на облизывание ботинок… им же не стыдно! Толя бежит по Невскому, сверкая пятками и пачкая светлые джинсы талой грязью. В этот раз не забывает забежать в цветочный. Покупает ирисы и придумывает как в красках распишет Тёме, что фиолетовый лучше всего подходит к голубому. Не подсолнух же тащить — этот олнух просто не выдержит холода. Другой олух точно не выдержит отказа… — Мне стыдно, — первое, что говорит Артемий, когда подходит к столику Толи спустя полчаса опоздания. Толя готовится рассыпаться в вопросах и утверждениях. «Всё хорошо», «Начальство задерживается, а не опаздывает?», «Я тебя люблю?» Путает знаки, интонации. Но в итоге говорит, вскакивая с кресла: — Тебе не нравятся цветы? — спрашивает с готовностью выкинуть огромный и дорогой букет в мусорку. Пусть не влезет. Или раздать нуждающимся. Если только Артемию он не понравится… Тёма замирает. Морская фигура в сером свитере. А потом улыбается. — Они красивые. У Толи внутри цветёт весна. Два слова, уТоли моя печали. Сердце стучит и никому не отдаёт отчёт. Хочется бегать, прыгать вокруг, обнимать и целовать, ласкать до слабости под коленками, дарить любовь и счастье. Но Толя обходит стол и помогает Артемию сесть, отодвигая стул. От мужчины пахнет коричными булочками, и Толя клянётся про себя, что никакой Cinnabon с этим запахом не сравнится. — Зачем тебе я? — Артемий продолжает доводить сердечную мышцу. Толя тупо зависает с макарониной в уголке рта. От продолжения этого монолога зависит многое. — У нас разница десять лет. У меня седеет щетина, а у тебя только начинается жизнь. — Ты в самом расцвете сил. — Толя разводит руками. — А жизнь длится всего десять лет? — Через десять лет мне будет пятьдесят. — А мне сорок. Моя жизнь тоже закончится. Или так не считается? Упрямые бараны. Кому-то здесь точно наставили рога, но это всё глупости и было в прошлом. — Я знаю, чем ты занимаешься. Занимался? Твоя анкета в архиве, и я очень расстроился, когда не смог оплатить заказ. — Что несёт этот дурак? — Мне всё равно. Мы взрослые люди. Я хочу быть с тобой, даже если придётся делиться. Я всё понимаю. — Помолчи, — усталая просьба. Фиолетовый, правда, подходит к голубому. — Ты не умеешь вовремя останавливаться? — У меня слов по нос. — Дурак. Он, право-слово, не виноват, что сам сводит всё к дерьму. Возможно, это дерьмовая затея. Но кому какое до этого дело. Потом едят и молчат. Толя думает, что лопнет от невысказанных чувств, когда наблюдает за неторопливым уничтожением филадельфии в чужой тарелке. — Я только хотел сказать, — не сдерживается, — шо мне не всё равно на тебя. Но я готов закрыть глаза на то, шо мне не нравится. Больше мне нравишься ты. Вот и всё. — Я дорогая проститутка. Такие выходят из оборота, когда морщинки не берёт ботокс. — А ты? — Нет. — Тём, ты выглядишь прекрасно. А у меня свои утки на болоте и минусы без плюсов. Седина не значит ничего, кроме седых волос, а твои морщинки — солнечные лучики. — Клянусь, у меня ощущение, что я попал в детсад и совращаю малолетнего. Хочется сказать: «Ну кого ты пытаешься наебать?» Толя думает, что раскусил эту дорогую шоколадную плитку и сломал зуб о начинку из золота. Что ж. Цена лишь возросла. Весь этот бред, который он несёт — выстрел «в яблочко». Никак, иначе? — Тебе надо просто научиться принимать комплименты, — довольно мурчит Толя. Он точно знает, что первый шаг к смене власти в чужой голове сделан. Артемий смотрит потеряно. Обратного пути нет. Вперёд, вперёд, вперёд! К сожалению, даже после этого разговора теплее становится разве что в Питере. Толя осознаёт, что его не отталкивают, но и не принимают. А он вроде как хочет в здоровые отношения, о которых говорят умные блогеры из Европы. Тяни-толкай, подобные игрища — для тех, кому в жизни драйва не хватает. Антону хватает и хочется тишины, умиротворения хотя бы в отношениях. Проблема Артемия не в токсичности. Он просто любит, когда его уговаривают. И вот это уже — проверка на терпение и уверенность в себе. В январе четырнадцатого года Толя решает, что снова приехать в Тюмень сюрпризом — очередная хорошая идея. Он покупает билет на самолёт и единственным пассажиром сидит перед шторкой, которая отделяет кресла «бизнес» от кресел «эконом». Похвально, но не повод для гордости. Он бы с радостью потратил на билет меньше, если бы не крохотные кресла и рост в почти два метра — колени до ушей, если речь идёт про удобство сидений. Если кто-то попросит объяснительную — ему хватит просто приложить фотографию себя и недовольных пассажиров сидящих рядом. Он, пассажиры и его коленки — картина маслом. Рощино — маленькая стеклянная коробка, похожая на все провинциальные аэропорты России. Зато тут чисто, хотя это не утверждает, что в других грязно… Толя выходит на парковку, уже собирается вызвать такси, один бородатый таксист в кепочке, на белой Renault Logan машет ему рукой, приглашая прокатиться, как iPhone в руках заходится вибрацией и односложно сообщает о входящем звонке. Артемий. Приоритеты — тоже штука односложная. Поэтому таксисту придётся подождать. — Алоу? — Я сейчас скину адрес. Приезжай. — Толя едва ли услышал эти пять слов, две точки. Мог бы по губам прочитать, будь звонивший рядом. Но, увы. Оставалось верить в хороший слух и что воображение не добавило лишних фактов. Тёма почему-то шептал в трубку. И почему-то был уверен, что окраину Тюмени с Москвой связывает телепорт, по которому Толя мгновенно окажется по нужному адресу. Он же не говорил ничего о своём сегодняшнем визите… Не говорил? С памятью тоже туго. Дверь указанной в сообщении квартиры открыта, поддаётся лёгкому толчку. Толе сегодня везёт, даже домофон — не преграда, когда вовремя подходишь к подъезду и ныряешь вперёд мамочки с коляской. Некультурно, но. Вернёмся к открытой двери и тому, что Толя видит за ней. Длинный коридор, арочный проём с брякающей бахромой. Кто такое сейчас пользует вообще? Мимо неё, негромкий перезвон, испуганные глаза Артемия и какой-то боров с ножом в руках — напротив. В такие мгновения голова начинает жить инстинктами, а сердце падает вниз и забирает с собой дыхание. Пиздец. Беспросветный. Их тут всех сейчас… Боров, заметив, что Артемий, зажатый в углу между окном и встроенным шкафом, от него отвлёкся, тоже начинает оборачиваться. А Толя? Блять, Толя в ахуе. Его не учили бить людей, он может только пиздеть, а не пиздить. Спасибо богатству родного языка. Тысяча и одна мысль в секунду, но Артемий быстрее каждой из них. Глиняный горшок бьётся о лысую голову борова и, ахуеть, Толя влюбляется второй раз в одного и того же человека. Это за ним, по сценарию, должна быть роль superman, но за спасателя больше сойдёт Артемий, у которого в ногах поверженная туша злодея в чёрной кожанке, берцах и старпёрских штанах клеш. Толя готов быть хоть криптонитом, хоть Скриптонитом, и петь про любовь, неразборчиво мямля в микрофон. И вся эта незабываемая катавасия перебивается грубым: — Какого хера ты здесь забыл? — Тёма явно обращается не к полутрупу в своих ногах. Боженька, пусть он выживет, пацифист внутри Толи плачет навзрыд. Надо будет поставить свечку… — Ты сам мне позвонил. Артемий зависает на несколько секунд, а потом шумно бьёт себя ладонью по лбу. Десять из десяти актёрских талантов. Зал взрывается аплодисментами. Какая страсть! — Бля, я хотел Толику набрать. Это мой сосед. — А зачем соседу твой адрес? — Это всплыло из подсознания. — Ты кого?.. — Сосед с другой квартиры. Он иногда помогает мне, когда этот… приходит. В прошлый раз «это», — он красноречиво опускает взгляд на третье (не) действующее лицо на сцене, — было ещё на другом адресе. Толик на мой крик пришёл. Так и познакомились. — А ты всех Толиков к себе домой зовёшь? Надеюсь, этого зовут не Болек, — зачем-то ляпает Толя и тоже опускает взгляд. У него разгон от супергероев до древних мультиков быстрее, чем частицы в Коллайдере. — И тебе нигде не болек? Не успел ударить? На полу грустно валяется фикус в земле и глиняных осколках. Крови не видно. И хорошо. Толю бы стошнило. — Давай потом. Надо его вывести. — Я позвоню ментам. — Нет, — перешагнув бессознательное тело, Артемий хватает Толю за руки и смотрит большими синими глазами как кот из второго Шрека. — Давай просто его выведем из квартиры. — А потом он придёт снова? И шо делать будем? Не. Я звоню ментам и адвокату. У меня всё схвачено. — Чужие руки сжимают запястья сильнее, синие глаза становятся больше, ресницы в них длиннее. — Ты похож на аниме. — Никакая лунная призма здесь не спасёт. — Давай просто его выведем, скажем перепил, если увидят? Давай? Я всё тебе расскажу. Всё, что захочешь. Толя помнит, что порицал Сида с его Нэнси, но прикол в том, что их не поймёшь, пока сам не вляпаешься в этот пиздец. И это не здорово. И это не любовь, если поддаётся рамкам чего-то здравого. Но ради Артемия он сейчас готов на любое преступление. Любовь всё побеждает, так говорят. Значит, это преступление — не зло? — Живой, — выдыхает Артемий, успевает проверить пульс. С горем пополам боров устраивается за забором закрытой территории двора. Соседи подозрительно косятся на них, сгрузивших здоровенного мужика на низенькую скамейку с вензелями, а кто-то презрительно бурчит под нос: «Тоже мне друзья». Толя хватает Тёму за руку и бежит навстречу ветру, и чувствует себя то ли Лёликом, то ли Болеком. Он готов рассмотреть любую вакансию предложенную Артемием. — Он меня трахал, когда мне трахаться было ещё нельзя. — Такое краткое содержание. Подробности Толя слушает нахмурившись. Ему стоит пересмотреть свои взгляды на романтизацию девяностых и внести изменения в сценарии планируемых к съёмкам проектов. — Времена районных авторитетов прошли только на словах. Он всё ещё на какой-то там должности — шестёрка. За него не впрягутся по мелочи, но ему нравится угрожать мне обратным. — И шо ты терпишь это? А если бы я не успел? Или Толик другой опоздал? — Он бы не порезал меня. — Да как ты можешь такое утверждать? Артемий отворачивается. Толя на него злится. Эта беспечность… — Спасибо, что пришёл, — всё-таки благодарит и румянится. Забавно диво. Мужику недолго до четвёрки с ноликом, а он смущается от нужды кого-то благодарить. — И за адвоката с ментами. Ты же пошутил? — Ага, — гыкает Толя. Пусть останется эта загадка номера на быстром наборе. Кухня у Артемия уютная. Сам Толя своей не пользуется, и это печально, потому что в какой-то момент еда из доставки начинает надоедать до блевоты. А здесь пахнет домашними котлетами, в керамическом чайнике плавают беззаботные чайные лепестки. И Артемий в своих драных джинсах, домашней растянутой футболке, спадающей с одного плеча — картина безымянного гения. — Тём, я без тебя больше не хочу. — «Не могу» — это всегда фикция. Всё ты можешь. Вопрос в желании. — Зачем тебе это? — спрашивает честно, оборачивается через плечо. Жилистый, высокий, яркоглазый. До этого момента Толя и не знал, что у него есть эталон мужчины. Возраст? Да похер. — На этот вопрос ответит польский кротик, ведь я от тебя самое настоящее «ва-а-а». Тёма звонко хохочет, и Толя никогда не представлял себе, что будет фанатеть от чьего-то мелодичного «ха-ха-ха». Потом Алмазу Артемий расскажет, что и сам не понимает как это всё началось. А Жене и Лёше наврёт про съёмки на обложку журнала в качестве ресторатора года. Но везде будет про трусы и Питер, про год с чем-то, наверное, не точно, не снайпер, но умело обращаюсь с фикусами в глиняных горшках. А Толя будет слушать, смотреть и думать, что ему повезло больше многих. Он и предложение о свадьбе матери своего ребёнка сделает, чтобы побесить. Потом признается во всём и увезёт Тёму к лазурным берегам, а тот ему расскажет, что вот был во Владивостоке и краше всего море Японское, которое часть Тихого океана и воняет морскими гадами. Вне конкуренции и неспокойная Балтика — её залив. Конечно. И всё начнётся не с трусов (ударение можно переставить) в Питере, а с кухни за объездной дорогой, где-то под Тюменью, с домашнего ужина и слов обо всём подряд. Конечно, без дерьмовых шуток не обойдутся — уж очень смешно про говно в бакале-Байкале. Это что-то своё, личное, шутка для двоих — другие не оценят, ведь затея, как и прежде, дерьмовая. Артемий и Толю подговорит на игру в загадки без разгадок. И об этом поймут только ангел, попутавший чёрт, плохая девочка и Лёлик не без Болека, и кротик, и два хипстера под сраку лет, которые всё-таки поженятся однажды в Вегасе… — Нет у меня никаких других Толиков, — однажды признается, засыпая, маленькая ложечка. — Да знаю я, — ответит ей ложка побольше. — Спи, Тём. — И обнимет крепче.