***
Серебристо-голубой туман застилает мне глаза, отчего казалось, что мы и вовсе в другом мире, таком нереальном и далёком, и в то же время до соблазна близком. Проезжающие по автостраде машины, проходящие сквозь эту дымку, напоминают разных зверушек. Мне хочется обратить его внимание на это, задорно пошутить над тем, как всё это нелепо. Но атмосферу не хочется портить. Он так тихо и спокойно держит голову на моем плече, что я невольно затаил дыхание, боясь, что спугну, как маленькую зверюшку. Действительно, отчего же не считать всё это странным? Слова застревают комом в горле, разговор не идёт, но я не чувствую дискомфорта в этом мёртвом молчании рядом с ним. Человеком, завоевавшим моё внимание и личность. О наличии у меня души нельзя было говорить, ведь это было самой что ни на есть неподтверждённой теорией, гипотезой, предположением. Чувствую шевеление на своём плече: он, кажется, очнулся от этого бессознательного мечтания. Его длинные, узловатые пальцы касаются моей ладони. И отчего он так мертвецки холоден? Будто в нём не было всего того жара и тепла, которые он дарил мне каждый раз, стоило нам встретиться или остаться наедине. — Отчего ты так молчалив, мой милый? — его русский акцент в произношении сводил с ума. Он казался совершенно чужим в этой стране, иногда потерянным, когда не мог разобрать иероглифы моего родного языка. — Я не уверен был, что мне стоило говорить. — честно сознаюсь я, машинально сжимая его худую и хрупкую ладонь в своей. Стоит приложить небольшое усилие, и он, подобно дорогому хрусталю, разобьётся на множество осколков, которые обязательно будут напоминать мне об этом вечной неосторожностью и буйностью нрава моего. — С каких пор Дазай Осаму так не уверен в себе? Или, может, твои мысли заняты чем-то, о чём ты не хочешь говорить со мной? — его голос мягок, а глаза проницательно смотрят в мои. Ох, эти драгоценные аметисты! Как они были проницательны! Отчего он всё знает? Ах, и знал бы он, что все мои мысли лишь о нём. О нас. О нашем будущем. Сколько планов строил я в голове и сколько разрушил, боясь позволить себе стать счастливым. Я не заслужил. Нет-нет, этот бесценный дар был не для меня. Он улыбается. Его уголки губ всегда так легко вздёргиваются вверх, отчего даже не замечаешь, когда он успел улыбнуться. Глаза сияют нежностью, подобно фарам проезжающих автомобилей, но я бы отдал всё, что у меня есть, лишь бы доказать, что они куда ярче этих бездушных лампочек в механической игрушке. Его холодные руки касаются моих горячих щёк: наверное они горячи из-за него, из-за его ласки ко мне. Он поочередно целует каждую из них, его губы мягки, хотя и чувствуется каждая трещинка на них. Мой милый-милый холодный мальчик! Если бы я только знал, что заставляет тебя нервничать, что заставляет тебя терзать собственные уста острыми зубами… Я бы уничтожил корень проблемы самолично, чтобы сохранить твои губы такими же нежными. Как эгоистично с моей стороны, правда? А говорили, что любовь жертвенна. Она для другого, не для себя. Но я не понимаю: любовь ли то? Может, простое влечение? Да-да, влечение! Немного поиграюсь и пройдет… Обязательно пройдёт… Я вижу его лицо. Так ясно и четко, как будто и не было тумана вокруг нас. Жадно целую губы напротив, мну их и ревниво кусаю. Мой холодный мальчик, скольких ты целовал? Ведь я не первый твой и не единственный? Я раскрываю перед тобой душу, но ты всегда так молчалив, когда дело доходит до твоей жизни. Я бы хотел знать о тебе больше. Больше, чем о тебе знают остальные. Разве не на этом строится доверие? Но знал ли ты, что я давно доверяю тебе? Я хочу вверить свою жизнь тебе и только тебе. Ты смазано отвечаешь, я чувствую нарастающее тепло на твоих руках, устах и даже глазах. Эта любовь в твоих глазах, безвозмездно отданная мне заставляет мои коленки дрожать. Никому. Никому я не позволю смотреть тебе так на других! — Это так неправильно. — ты говоришь, а я начинаю ластиться к твоему лицу, требуя больше объятий, больше тепла.– Так неправильно, Дазай… Ведь ты же знаешь, что мы просто не можем существовать вместе, — почему ты говоришь такое, милый мой?.. — но запретный плод сладок. Поэтому я никому не отдам тебя. — ты всегда заканчиваешь подобные слова своим своеобразным признанием… Я лишь целую твой ровный носик вдоль. Двигаюсь ближе, чтобы согреть своим теплом твое озябшее тело. Но ты поднимаешься, предпочитая моим объятиям эту ненавистную мне меховую накидку. Я хватаю твое запястье, поднимаясь и ровняясь с тобой. — Почему бы тебе не остаться у меня? — тихо шепчу, но слова с трудом выходят из горла. — Хорошо. — ты так краток, но я чувствую целую книгу из слов, которые ты таишь в себе. Ты держишь мою руку, крепко и надёжно, не как в нашу первую встречу — робко и почти обездвиженно. Мы идём мимо собора, что в синеве небосвода превратился в парусник, бросавший огромную тень со своих спущенных парусов на аллею. Доносится еле слышное песнопение. Голоса, нежные и такие нереальные, словно действительно ангелы спустились, чтобы оплакивать грешников и «потерявшихся» людей. — Слышишь? — кратко киваю тебе. –Это «Со святыми упокой». Прекрасное звучание, не так ли? — я чувствую, как замирает твоё сердце. Твой взгляд устремлён на собор. Пение хора становится громче и громче. Может, это в сердце моём звучит давно забытая мелодия? Или совесть молит о скорейшем облегчении? Но вот мы прошли и эту церковь, а автострада редеет, на ней почти не бывает машин. Хорошо… За туманом нас не будет видно. Мы всё равно, что наедине. Наш путь не так далёк. Ради наших встреч я позаботился о том, чтобы привести подаренную мне однажды квартиру. Служа в Мафии я решил, что ни за что не приму подачки от босса, но… Его подарок сейчас был как нельзя кстати. В забытье я даже не помню, как мы оказались дома. Дома… Как странно называть полупустую квартирку домом. Но я давно понял, что мой дом там, где был ты. Твоя забота превратила это захолустное местечко в обитель тепла и наслаждения. Это был мой рай. Наш рай. Твои руки уже не кажутся такими холодными. Ты, наверное, знатно озяб, мой дорогой, там, на холодной и Богом забытой лавочке поодаль от небольшого кладбища с одним единственным собором? Как заботливо твои ладони снимают с меня пальто, жилет, рубашку. — Я люблю тебя. — звучит откровение с моих уст. Я даже не думал, что скажу это однажды. — Ты действительно странно ведёшь себя сегодня, милый Осаму. — ты не улыбаешься. Почему ты не смеёшься? Ты должен смеяться над моими чувствами. Оскорби их, размажь по стене и уничтожь на корню! Не дай… Нет, не дай мне почувствовать себя счастливым. — Почему это всё происходит, Федь? — твое имя так прекрасно. — Дазай. Мой милый, дорогой Осаму. Ведь ты тоже человек. Твои чувства и душа не пустой звук ни для других, ни для меня. И я не позволю тебе самобичевать себя только из-за дурного твоего эгоизма. Подумай обо мне… Мне ведь тоже больно. Каждый раз, когда ты издеваешься над собой, своим телом, сердцем и душой… Мне так больно видеть тебя несчастным. Больно? Отчего же я, слепой глупец, никогда не думал, что тебе тоже бывает больно? И по какой причине… Из-за меня! Я во всём виноват! Я виновен и… — Но ты не виноват, нет.– как ты чётко попадешь в цель, читая мои мысли! — Любовь вещь такая. Ты готов отдать себя ради другого. Готов пожертвовать собой ради другого. Готов забыть про свои чувства и жить чужими… — Так вот что такое «любовь»… А любил ли ты? — резко обрываю я. Почему мне так обидно от твоих слов? Ведь, кажется, ещё ни по одному пункту я не соотнёс свои чувства. — Да. Прямо сейчас люблю. Твои губы теперь горячи как никогда. Я не кусаю, лишь дрожаще отвечаю. Я чувствую, что дыхание перехватывает, а к горлу подступает ком. Отстраняюсь от поцелуя, рвано хватая губами воздух. Всматриваюсь в потолок. Такой чистый, как небо… Ты целуешь мои мокрые щеки. Я чувствую, как слезы бегут по лицу. Наверное, выглядит ужасно… Но ты так нежен, что хочется рыдать, как дитя. Я не могу совладать с собой, лишь жадно хочу, чтобы ты был рядом. Целую твои руки, целую любимые уста. В лунном свете твоё бледное тело прекрасно. Я не смею испортить его ни единым бордовым пятном. Нет, ты не собственность, чтобы оставлять подобные росписи. Но моё тело — всецело твоё. Ты можешь ласкать его, разрывать на части и обращаться так, как тебе вздумается. Я перестал ощущать время с тобой…***
Ты держишь пистолет напротив моего лица. Твоя рука крепка, а моя дрожит. Почему я не уверен в этом нашем с тобой решении? Я нашёл своё успокоение в тебе. Моей жизнью распоряжаешься всецело ты. Но почему я соглашаюсь на твои предложения? Наверное, потому что у нас нет будущего. Нам не сбежать от того, что называют «разными путями». Так мы и пришли к такому выходу. Но ты знал, что выхода никогда не было… — Я люблю тебя. — ты никогда мне это не говорил. Так почему твои уста сейчас произносят это? Звучит как мольба, как заклинание, как извинение… За что, мой дорогой? За что тебе извиняться? Ты сделал меня счастливым. — Сегодня мы умрём. — я улыбаюсь тебе. Я чувствую трепет предвкушения и волнение внутри. То, чего я так страстно ждал. И в чём теперь уже не уверен. Мне так хотелось жить… Хотелось видеть твои смоляные волосы, яркие аметисты, ощущать на своих устах твои. Хотелось слышать твой нежный и любимый мною голос. Ты был моим спасением. Ты был моим всем. — Мы. — ты тихо вторишь мне. Я даже не знал, что творится в твоей тёмной голове. Я закрываю глаза. Следует звук выстрела. Но я не чувствую облегчения. Лишь лёгкую боль и жжение в области скулы. Мне страшно увидеть то, чего я боялся увидеть даже в самых страшных кошмарах. Я открываю глаза. Почему ты дрожишь, мой милый? Ты тоже жив? Но почему… Твои глаза полны влаги, но ты не плачешь. Я смотрю ниже — красное пятно разрастается по всей твоей белой одежде. Нет-нет-нет… О, что же я наделал!.. — Фёдор! — спёртое дыхание не даёт кричать. Ты падаешь, но я ловлю тебя в свои объятия. Ты устало сидишь на земле, также, как иногда сидел при резких подъёмах из-за своей анемии. Не могу отвести от тебя взгляда. Как ты прекрасен. И как ужасна та ситуация, в которой ты так красив. — Осаму. — с губ твоих уже течёт кровь. Я слышу, как ты тяжело кашляешь, чтобы договорить. — Ты должен жить. Жить ради меня. Но не со мной. — ты улыбаешься. Как судорожно дрожат твои уголки губ, а глаза, полные слёз, угасают на руках. — Как же я без тебя… Я ведь никто… Я — твой… А ты… — мне хочется плакать. Я держусь, ведь тебе так жаль, когда я плачу. Ты дрожащей рукой гладишь мою окровавленную щеку. — Оставил мне лишь царапину… А сам предпочел умереть! Эгоист! — Да… Пожалуй, что да… Но так было нужно. Ведь нам вдвоём…– ты не договариваешь. Очередной поток крови выливается из твоих губ, а ты так судорожно захлёбываешься в ней.– Я люблю тебя, Осаму. Твои глаза потеряли тот жизненный огонёк. Тот огонёк, который горел любовью ко мне. Тот огонёк, который я полюбил. Который ты разделил со мной, с грешником! О, зачем ты подарил мне душу, злой гений! Зачем я теперь чувствую? Я лишь кричу навзрыд, с уст срывается что-то невнятное, а перед глазами всё стоит твой прекрасный улыбающийся образ. В глазах мутнеет, я не слышу даже собственного голоса. Только руки ещё помнят жар твоего ледяного тела.***
— Это действительно было просто влечение. — улыбаюсь я, глядя на твое прекрасное мраморное лицо.– Знаешь, Федь, уже ничегошеньки не болит. Я даже чувствую себя так свободно и хорошо. Я совсем-совсем тебя не любил, милый. Я лишь устало смеюсь, закрывая глаза. Да, свободно и хорошо. Да, я совсем забыл, как твоё лицо выглядит. До этого времени. Я чувствую твои тёплые касания на своих щеках. Я всё ещё ощущаю твои нежные губы на своих устах. Твой голос ещё шепчет моё имя и те три треклятых слова. Я опираюсь спиной о твоё Богом забытое надгробие с самым красивым твоим изображением, которое я только смог найти. — Не любил, Федь. Не любил, потому что просьбы твоей исполнить не смог. Щелчок пистолета доносится до моего уха. Как жаль бедных людей, что найдут меня в скором времени на этом забытом кладбище, где неподалёку стоит лавочка, где мы с тобой когда-то сидели, рассуждая о жизни, любви и смерти. Как жаль, что полицейским придется расследовать, не было ли это убийством. Как жаль, что Детективному Агентству придется стоять на моих похоронах и читать последнюю мою записку. Как жаль, что моё счастье так дорого мне вышло, что я не мог оплатить его.Но мне не жаль, что ты и я любили друг друга.