Где нити переплетаются

Зик стискивает чужую талию. У Леви она выражена не больше и не меньше, чем нужно. Обычная, мужская, не тонкая и не утончённая. Аккерман обычный мужчина. И этот обычный мужчина сейчас лежал в его доме, в его постели и почему-то молчал. Не совсем молчал. Леви под ним пыхтел, шипел и периодически так шумно и быстро дышал, будто Йегер заставил его бежать марафон. Он издавал ужасно тихие звуки, будто всего происходящего было для него недостаточно. Хотя это же Леви. Ему никогда не бывает достаточно. Йегер считал, что он умел обращаться с омегами. Знал, где нужно сжать, прикусить, пососать и облизать, чтобы под ним кричали. Леви максимум пыхтел и шипел, но не отпускал от себя. Он даже пробовал провернуть то, что нравилось бетам, но получил лишь пяткой по пояснице. Пробовать то, что нравится альфам, Зик не решился. Не хотелось остаться без головы. Гораздо проще перевернуть Аккермана на живот и прижаться сверху, стараясь сходу ткнуться в самое желанное для альфы место. Место для его метки. Но то, что он находит, заставляет зарычать, сжимая в руках бёдра неповинного Леви. Он меченный. И это факт. Эрвин не оставил на незащищённом изнеженном омежьем затылке ни следа чистого запаха. Он обновлял метку регулярно, думается, каждый свой гон. Или течку Леви. Интересно, какой Леви в течку? Громкий? Зик надеется, что да, потому что скулёж — лучший результат, который он сегодня получил, пока вылизывал чужой зад. И то Леви умудрился и там вставить парочку ласковых слов. Может, в течку он более омежий омега? Может, он подставляет затылок и разводит ноги? Думается, опять же, нет. Зику удивительно много думается, учитывая, что член внимания требует неумолимо, а омега в его руках шипит проклятия, желая продолжения. А Йегер желает стонов. Ни один уважающий себя альфа не попросит омегу стонать ради собственного самоудовлетворения. Точно. Течка. Леви в течку. Думалось, он был бы из тех сумасшедших омег, которые в течку были страшнее альф в гон. Из тех, которые могли накинуться и силой задавить. Такие омеги подпускали к себе только сильных, тех, кто сразу обозначил свои планы на этого омегу, кто силой мог доказать свои намерения. Зик бы не смог проволочь Аккермана мордой по стенке хотя бы по той причине, что Леви ему это не позволит так же, как трогать себя за бедро в машине. Даже не лапать. Руку уже положить нельзя на столь манящую омежью часть. Что-то похожее на стон Зик слышит, когда Аккерман кончает, вздрогнув и сведя ноги над его головой. И Йегер наконец может оторваться, последний раз проводя языком по манящим складочкам. А ведь Леви даже сладким не был. Лизать его всё равно что пить воду и закусывать куском асфальта с привкусом грозы и хвои. Его встречает потемневший от возбуждения взгляд Леви, держащегося руками за подушку, чтоб не вырвать Зику случайно клок волос, покрасневшие очаровательно щеки и даже покрывшаяся пятнами грудь. Аккерман неловко шевелит ногой, и их приходится снять с плеч, задавшись вопросом, когда он успел их туда закинуть. — Да что на тебя нашло? Леви даже не ругается. Смотрит удивлённо-хмуро, но шипеть сейчас просто не в состоянии. — Хотел узнать от тебя пару новых словечек. Или все-таки Леви будет всегда в состоянии зашипеть. Да и не признаваться же Аккерману в ущемлении его гордости. Он слышал, каким может быть Леви. Случайно. Они соседствовали с Леви достаточно долго, чтобы начать здороваться. И это было удивительно. Когда Зик только переехал в этот дом и, остановившись у лифта, скосил взгляд левее вниз, увидел Аккермана, он подумал, что, должно быть, переработал и пришло время немного поспать. Они вышли с ним на одном этаже в тишине настолько густой и тяжёлой, будто укрытые в жару пуховым одеялом. — Какого хера ты здесь делаешь? — Леви почти шипит, стоя у двери в квартиру и перебирая ключи. Зик стоит рядом, стараясь дотянуться до своих ключей на самом дне кармана брюк. Выглядит, должно быть, комично и глупо, но этот человек видел его когда-то и в более идиотских позах. Их с Леви будет разделять одна почти картонная стенка. — Я здесь живу, — он наконец нащупывает ключи, а Леви скрывается за дверью своей квартиры. Он слышит два оборота, а после — третий, чуть ниже — четвёртый. Паникер. Он знал планировку этих квартир. Их балконы непозволительно близко друг к другу. И он искренне надеется, что это соседство не доставит ему проблем и никто не прирежет его ночью, если летом Йегер захочет оставить открытым балкон. Леви же считает, что сама сука-судьба любила наблюдать за его страданиями. Он переехал относительно недавно, когда срок окончания прошлой аренды начал подходить к концу, а новые соседи всё меньше переставали ему нравится. Зато он нравился им. И Зику больно отозвалось то, что он слышал. Сначала подумал, показалось. Может, соседи сверху. Но тогда у него было ещё больше вопросов, если Леви спал с соседями сверху. Тихий писк заставил его нахмуриться. А за ним последовал сдавленный стон, будто сверху омегу что-то — кто-то — придавило, и Зик вскочил из-за рабочего стола. Стенка его кабинета прилегала к стене спальни Аккермана. И там, за куском бетона, Эрвин Смит трахал его омегу. Эрвин Смит трахал свою омегу. А Йегер стоял, взъерошенный и разъярённый, скалил клыки, будто идиот, угрожая постерам на стене. Леви не просто стенал под другим альфой. Он рычал, плакал и точно бился, но был удовлетворён. Так звучат удовлетворенные омеги. Так скулят удовлетворенные омеги на узле, когда их альфа утешает, поглаживая по низу живота, говорит всякий альфий бред и лижет затылок. Затылок пронзал холод каждый раз, когда они встречались на балконе. Он у них был общий, и Леви быстро сообразил стеллаж, загораживающий его от неприятного соседа. Только вот кошка Аккермана этого не оценила, поскидывала оттуда всё вещи, старательно уложенные хозяином и, бодро вильнув хвостом, поскакала в квартиру Йегера. Зик мог лишь пожать плечами и остаться докуривать. На стеллаже осталось только то, что неугомонный питомец не мог повалить. Он долгое время думал, что Леви бета. Противная, маленькая, злобная бета. Пока в одно морозное утро Аккерман не развесил простыни, а не ветер не поменял направление и на Зика не пахнуло так, что эта свежесть вытеснила запах сигарет. Зрачки сузились, инстинкты обострились и он обернулся на Аккермана, развешивавшего наволочки. — Завались нахер. Это был омега после течки. И Зик взглянул на него по-другому. Существенно, конечно, ничего не поменялось. Это всё ещё противный Леви, с которым прикольно так позубоскалиться по утрам и вечерам, просто теперь Зик знал о том, что некогда надежда человечества сейчас была такой… Ну, хер его знает, омегой Леви назвать можно было с натяжкой. Он матерился как выходец из гетто, в тёплые вечера зависал на балконе с бутылкой тёмного пива, а в холодные пил глинтвейн, обжигал губы и говорил «ебанаврот» так, что становилось понятно: можно запихнуть капитана Леви в тело омеги, но нельзя впихнуть омегу в капитана Леви. Он встречает Эрвина Смита, когда возвращается домой под утро, а тот вместо Леви сидит в его кресле, с его кошкой на коленях и стряхивает пепел в появившуюся из ниоткуда пепельницу. Зик сразу понимает, что перед ним альфа. Такой человек не мог быть никем, кроме альфы. — Зик Йегер. А вы, я так понимаю, мой новый сосед? — Эрвин Смит. Рад встрече, наслышан, — они жмут руки через пустую полку в стеллаже. Бывший командующий и не планирует отвечать на его вопрос. Однако Зик успевает его бегло рассмотреть и подумать, что, будь он омегой, тоже убил бы за такого, — Иногда смотрю ваши обзоры. Леви от них правда не в восторге. Они посмеиваются пару минут, обмениваясь любезностями, пока на пороге не появляется Аккерман, услышавший смех и не забирает Эрвина с такой прытью, будто Зик снова замахивается на него измельченными камнями. «Хороший человек», думается Зику в тот момент, когда дверь балкона захлопывается, а он остаётся в одиночестве, чтобы докурить косяк. Под травой все люди хорошие. — Леви, — он зовёт его, чувствуя, что ещё немного — и уже не сможет говорить, — Дай мне тебя пометить. Леви качает головой из своего положения, тихо всхлипывает из-за движений внутри и на всякий случай кладёт руку поверх чужого рта. Зик рычит. Рычит, но лижет подставленную ладонь, будто пёс, потому что это ладонь Леви, омеги под ним. Он бы её целовал, если бы не потерял остатки самообладания. — Тогда дай мне в тебя кончить, — Йегер рычит, отбрасывая чужую руку и прижимаясь всем телом к Леви, вдавливая его в постель. Он сильный. Выдержит. Альфа рычит, желая этого омегу, — Позволь, Леви. Ну давай же, будь Аккерманом, не отказывай королю. Леви весь напрягается и замирает под ним, будто Йегер ему угрожал. Но он знает, его не боятся. — Леви, — он дышит шумно, носом убирая мешающие влажные волосы, лижет Аккермана за ухом и тот скулит, качает головой, но выдавливает: — Нет. Нельзя. Зик рычит озлобленно, зажимает ему рот, но не делает ничего из того, что хотел. Аккерман скулит под ним, хнычет периодически и глазки свои серые закатывает, пока не кончает. И этот Аккерман совсем не его. Этот Аккерман принадлежал Эрвину Смиту. И он не плохой человек. Самый обычный. Он просто перспективный чиновник со всеми возможностями подняться не просто по карьерной лестнице, а по лифту и получить всё, что тот только пожелает. И, наверное, весьма иронично, что желали они одного и того же. И этот омега настолько оказывается интересным, что Зик не желает отказываться. Леви. Леви, понимаете ли, он ему открывается. Аккерман как необработанный алмаз, который только достали из недр земли, нужно приложить немало затрат и усилий, чтобы тот засиял — улыбнулся — и стал гордостью обладателя. Его нужно огранить, чтобы тот сверкал ярче других в сознании Зика. И Леви, кажется, сверкает. Они по-тихому по-малому разговаривают. Перебрасываются новостями, Зик делится контентом для своего канала, а Леви тем, как ему надоело пролистывать камеры наблюдения и заставать там парочек, которые не смогли добраться хотя бы туалета. Йегер от удивления даже проглатывает едкость, что это просто у Аккермана такое не озвученное желание. С Леви, оказывается, можно поговорить. И Аккерман расскажет ему немного о своей жизни. О прошлой и настоящей. Расскажет про Кенни, про Подземный город, совсем немного про матушку, про ребят из разведки, про Эрвина Смита, про выбор без сожаления. Про многое. Расскажет, что в этой жизни он тоже служивый. А Зик не успеет удивиться, какой идиот отправил омегу на контракт. Аккерман спасал гражданских из горячих точек. И это резкая причина, чтобы заткнуться. У него были осколки в ноге и теперь государство ему выплачивает пенсию. А кошку ему подарила Ханжи с формулировкой, что люди с кошками в среднем на пятнадцать лет дольше живут. Зик даже посмеялся. Думается, надо будет подарить Эрену тоже какого-нибудь питомца. Неприхотливого такого, чтоб можно было кормить раз в неделю. Питона, наверное. Или рыбок. И как-то Зик пригласил его к себе на ужин. И Леви согласился. Он удивительно просто стал соглашаться, осторожно забираясь в одно из мешковатых кресел с ногами, пока Йегер разбирался с отходившими кабелями от домашнего кинотеатра. Мог себе позволить купить эту дребедень, значит, мог себе позволить с ней разбираться, когда она вредничает. В один из таких вечеров, переговариваясь с Леви о выбранном фильме, Зик понимает, что они друзья. Друзья ходят друг к другу в гости, обсуждают общие темы и делятся сокровенным. Черт возьми, Леви Аккерман стал его подружкой, с которой можно было встречаться в шоколадницах и хихикать. Кому расскажет, не поверят. И действительно не верят. Пик хохочет, так звонко, что на них оборачиваются люди, а Зик только и может нахмуриться, подхватив девушку под руку, потащить быстрее до своего дома. Решили прогуляться на его голову. — Зик, малыш, — Пик звучит сродне одному его знакомому, торгующему травой. Не хватает только соответствующего тёмного капюшона и ещё чего-нибудь не совсем лицеприятного, — Ты не дружить с ним хочешь. Ты все время говоришь о нем. Ты влюбился, детка. И смотрит она так серьёзно, что заставляет Зика нахмуриться и вписать руки в бока, рассматривая девушку недовольным взглядом, будто он был горделивым школьником, которого уличили в подделке аттестатов. Может, так оно и было. А может у неё просто укатились шарики за ролики, и та вновь болтала бессвязный бред, который при долгом прослушивании складывался в картинку, но Йегер догадывался, что её сумасшествие было заразным. Не зря же она захомутала себе такого альфу, как Порко. — Раз ты говоришь, что он омега, то, должно быть, он умеет быть милым. Должен быть. Может, он дует губы или, не знаю, глазки тебе строит, ведёт себя как-нибудь необычно… — Пик уходит в крайности, перечисляя признаки заинтересованности у омег, когда Йегер сдаётся и перестаёт её затыкать. Леви не дул губки, не был милым совсем, на вопросы отвечал через раз, закатывал глаза, игнорировал его. И точно не строил ему глазки. Смотрел всегда прямо в глаза, и взгляд его был тяжёлым, будто свинцовым, холодным, будто зимнее море. Застывшее, замёрзшее и убийственно-жестокое в своей злости и холоде. Под таким взглядом большинство людей отводило глаза, не желая ощущать ползущий по затылку иней. Нет, глазки Леви тоже не строил. А вёл он всегда себя странно, так что Фингер была не права. Да и что бета вообще может смыслить в отношениях омег и альф? — Может, он и омегой быть не умеет? А что, ученые сейчас остро поднимают вопрос неспособности влиться в общество альф и омег, сохранивших воспоминания о прошлых жизнях. Зик снова отключает голову. Послушал и хватит. Опять начнёт затирать что-то вроде и интересное, но почему-то нудное. Леви, кажется, говорил, что Пик и Ханжи казались ему похожими. Благо, Фингер угомонить было проще, чем четырнадцатую командующую. Эрен рассказывал, что женщина всю ночь к ряду пересказывала ему с небывалым восторгом и интересом всё то, что они проходили на теории в кадетстве, да ещё и преподносила всё, как новую информацию, сохранила своё желание говорить до самого утра и того момента, когда не вернулся Леви и не спас Эрена от бесславной смерти. Может, Аккерман действительно не мог привыкнуть к новому миру? Звучит неправдоподобно. Он живучий, а значит, приспосабливается проще простого и может привыкнуть ко многому. Раньше не было никаких омег, альф и бет. Раньше были элдийцы и марлийцы. Люди и титаны. Ломать голову над тайнами чужого разума не хотелось. Рожа отчего-то вытягивалась в довольную, когда он думал над странным поведением Аккермана. Единожды он увидел Леви спящим. Тот привалился к его плечу во время просмотра фильма и, кажется, не выдержал чего-то настолько нудного, прикрыл глаза и провалился в легкую дрему. А Зик замер в тот момент, когда повернул голову, чтобы тихо переговорить с Леви об ужасно неправдоподобной актёрской игре, да и кажется, что дышать перестал от удивления. Леви спал на нём. Он, будто кот, был неподвижен и, кажется, почти не дышал. Но Йегер и двинуться не мог, затаив дыхание. Это было малость необычно. Странно. Но отчего-то он ощущал слишком уж трепетное чувство в груди, рассматривая титры. Самые унылые титры из всех, многочисленные имена звуковиков, историков, дизайнеров и тех, кто хоть как-то принимал участие в создании сие шедевра. Но такие прекрасные. В груди скручилась лоза толстым кнутом и по роже расползалась улыбка. Запах у Аккермана был шикарным. Пик хмурится, замолкая и рассматривая Зика, пускающего слюни на лик капитана, что раньше был его ночным кошмаром, но теперь стал героем других снов. Бета скрещивает руки на груди и думает, что, может, она и не понимает всех особенностей альф и омег, всех их инстинктов и замашек, но она ой как хорошо в своё время насмотрелась, как за ней ухаживали мужчины. Один вон до сих пор не перестал. Порко обладал удивительным упорством и упрямством, всё ещё тащился на таран, а потом смотрел недовольно, когда не получилось, будто ожидал от беты иного результата. Она не понимала его замашек, но не противилась кривым шрамам на затылке, хотя считала, что некоторым альфам нужен намордник. Порко был не согласен, но в некоторых местах к наморднику предлагали кляп. Леви считал, что иногда стоит держать рот на замке. Например, не говорить матушке, почему вдруг он решил отправиться на службу, будучи, как она считала, очень правильным и хорошим мальчиком. Хорошие и правильные мальчики не разбивали лица одноклассникам-альфам, требуя к себе равного отношения. Раньше он добивался уважения таким способом и сейчас мало что изменилось, просто с полом не повезло. Было время, Аккерман даже думал ходить на забастовки омег, требующих к себе особого отношения, но они его почему-то называли равным. Опыт показывал, что равенство — это личная борьба каждого, выдирание своего места под солнцем клыками и шипением, разбитыми носами противников и кулаками. Клинками или копьями. Жизнями дорогих ему людей. Но это не та жизнь. Другая. Здесь не будет титанов, разведки, битвы за стену Мария и той ночи в гетто. Эрвин здесь живее всех живых, улыбается ему довольно и мурчит так, будто Леви был похож на всех этих изнеженных омег этого мира. Смит оставил свои сожаления и шагнул в новый мир с открытым сердцем. И, может, Аккерман и был немного похож на этих самым омег, когда склонял голову, голова теплела и всё становилось совершенно иным. Будто бы мир становился на пару оттенков теплее и плыл перед глазами, как из-за жара от раскалённого песка. Казалось, все его друзья отпустили свои прошлые жизни. Ханжи, казалось, лишь иногда вспоминала о титанах и начинала что-то вещать, но быстро, будто пламя спички, закончившись, угасала. Здесь у неё была новая стезя. И, конечно, не Леви её в этом упрекать. Он тоже нашёл себе новое место работы, пройдя через старое. Сам для себя. Для того, чтобы...? Неважно. Все просто сделали вид, будто ничего не было. Задвинули на задворки сознания воспоминания прошлой жизни, притворились, будто не было ни слов, ни обид, ни смертей. Ни самого Леви, коротавшего свой век удивительно долго. Но Леви сильный. Леви справился, вцепился зубами в жизнь, в ненависть и месть, выкарабкался и продолжил существовать. Он надеялся, что в этот раз будет лучше. И лучше было. Кушель не умерла от голода и болезней, Кенни не принялся за его воспитание, а его первых друзей не сожрал аномальный титан, его первую любовь не убил звероподобный, а он начал смелее улыбаться. Изабель говорила, что он будто бы расцвел. Но жизнь, конечно, простой не была. Они жили в пустынном городе, куда воду поставляли раз в две недели и катили огромными баллонами, разносили по домам, а по ночам скорпионы и змеи появлялись изо всех щелей. Всё своё детство Леви провёл в доме на краю этого городка, где было всего две улицы, один бар и одна заправка, что была по совместительству магазином. Он приносил матушке всевозможных тварей и гордо их демонстрировал, а той оставалось только натянуто улыбаться, трепать Леви по волосам и просить не приносить ей больше их. Работало через раз. Он просто начинал приносить новых. Он встретил Эрвина, когда матушке достался в наследство от родственников маленький домишко в центре одного южного городка. Там цвели замечательные апельсиновые деревья и, спрятавшись под ними, Леви мог не думать о том, где пропадала Кушель сутками. Он знал где, знал, что его мать была сначала шлюхой у сутенёра, а сейчас зависала в барах и ждала, когда к ней кто-нибудь проявит интерес и не будет против заплатить. Она была привлекательной женщиной. И на деньги, заработанные её телом, можно было купить мяса. Кушель пахла как апельсиновые деревья, цветущие в их маленьком саду у дома, а он был просто её сыном. И они оба просто хотели выжить. Иногда приезжал Кенни. Он смотрел на Леви, как смотрят на пса, которого жалко застрелить, звал его «крысеныш» и брал с собой в бильярд, где откровенно блефовал. Он встретил Эрвина в одном из супермаркетов апельсинового города. Матушка что-то перебирала в отделе с овощами, а Леви делал вид, будто не своровал немного со стойки сладостей, повернувшись в сторону другого отдела, он встретился взглядом с подростком, замеревшим в одном из отделов. Смит был его старше, конечно. Он стоял в выглаженном костюме, держал в руках корзину с какими-то исключительно правильными продуктами, а на него откровенно пялился мальчишка-оборванец в застиранной одежде, рвущейся по швам с карманами, набитыми ворованными шоколадными батончиками. — Ох, Леви, здесь такие ужасные цены… — Блять. Кушель поворачивается на звуки ругани из уст её ребёнка, тянет его за ухо, тихонько причитая, что так нельзя выражаться даже если цены неприлично высокие. А Эрвин кивает куда-то в сторону, сам же туда отходит, и Леви её уже совсем не слушает. Когда его отпускают и отвлекаются вновь на продукты и мысленные расчёты о содержании их семьи, он подходит к Смиту осторожно, чтобы не нарваться на новые нравоучения, смотрит снизу вверх, а Эрвин говорит что-то тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, теряет нить повествования, но Аккерман понимает смысл: по нему скучали. Встречи с ним ждали. Эрвин его не забыл. Он тоже всё помнил, а значит, Леви больше не был один. Пора прекращать войну в одиночку с терзаниями прошлого, теперь у него есть надёжный союзник. Но Леви не решился его обнимать в своём нынешнем виде. Грязный, неопрятный и совершенно тощий, угловатый мальчишка. Даже непонятно к какому полу он относился сперва, настолько мальчишка казался тощим и нелицеприятным для других детей, которые не хотели его принимать. И их не стоило осуждать. Дети жестокие, но честные. С того дня жизнь существенно изменилась. В его жизни вновь появился Эрвин Смит, молодой альфа, играющий на фортепиано, просвещающий Аккермана в тонкости этого искусства, он стал для него другом. Он больше не собирался отдавать приказы и свергать правительство. Леви ко всему этому добавлял «пока что». А ещё Смит покупал ему еду, даже если Аккерман не хотел. Он приносил что-то в своём портфеле, делил с Леви обеды и старался остаться на ужин, чтобы уж точно быть уверенным в том, что его бывший товарищ перекусил. Маленький омега не сразу понял, что его откармливают, чтобы периодически дурачиться и не бояться потискать за косточки. Они почему-то старались делать вид, будто и не было ничего того, что случилось так давно, разговаривали о жизни, Леви рассказывал ему о разных насекомых, заинтересованно заглядывал в тетради Смита с домашней работой, но ни черта в ней не понимал. И всё гадал, откуда в науке о цифрах буквы. Будто бы они оба стыдились того, что было или не было озвучено раньше. Важнее жизней других людей? Важнее своей? Важнее наших отношений? Кушель лишь удивлённо-хмуро смотрела на Эрвина в дверях их дома, но уходя или возвращаясь, шептала ему что-то, отчего тот тут же отводил взгляд и кивал, скрещивая руки за спиной. Леви не сразу понял, в чем мать их подозревала, а, поняв, зарделся и зашипел на неё. Ему пригрозили скрученным полотенцем и пришлось замолчать. Они с Эрвином принадлежали к разным социальным классам. На заднем дворе дома Смитов был бассейн, в доме пол с подогревом и чистые белые ковры. На заднем дворе дома Аккерманов были тощие апельсиновые деревья и высокая трава, в доме водились тараканы, и трухлявый пол прогибался в некоторых местах, в гостиной стоял подержанный телевизор, что включался только по его собственной прихоти. И их отношения вызывали вопросы, как и разница в возрасте. Кушель не сразу поверила в то, что в прошлой жизни Эрвин был его командующим, что благодаря этому человеку её сын смог увидеть солнце, что именно Эрвин Смит повёл его правильной дорогой, сделав из Аккермана человека, а не очередного разбойника Подземного города. Но умолчал о том, что именно Эрвин Смит стал причиной его ночных кошмаров, его выбора. Множества его неозвученных желаний и чувств. Но тем не менее они умудрились вновь встретиться. И, казалось, жизнь становилась всё лучше и лучше, словно в награду за прошлые страдания. Эрвин часто оставался в саду вместе с Леви, уходил ещё до заката, рассказывал о том, как прошёл его день, чистил кислые и костлявые апельсины, шуршащие над его головой зелёными листьями, улыбался сладко и выглядел счастливым в лучах тёплого солнца в мире, где сейчас для них не было стен. Но в один из тёплых летних вечером после долгого знойного дня, после того, как подул первый вечерний ветерок, когда солнце начало близиться к западу, он наклонился к Леви. И Аккерман, вдохнув полной грудью чужого запаха, внезапно вжался в ствол дерева. Это был самый обычный день. Они так сидели вместе уже пару лет, разговаривая обо всём и ни о чем, бесконечно много слушая и безумно много говоря. Но именно сейчас это выбивало почву из-под ног. Эрвин пах морем. Свежим. Холодным. Это не было удивительным, но его впервые будто окатило волной с головой, погрузило в воду, ткнуло носом в чужой загривок и заставило задыхаться этим запахом, заполняющим его лёгкие, окутывающим с головой. Вместо того, чтобы плыть, Леви расслабился на волнах, принимая то, что могло сделать с ним море, даже если бы его в этот самый момент схватил сам Кракен и утащил в глубокие воды. Леви понял, что близится его первая запоздавшая течка, и сглотнул. Наверное, запахи всегда должны были так ощущаться. — Спасибо тебе, Леви, — холодное бескрайнее море смотрит в его глаза, и Аккерман дышит чаще, сжимая кулаки. Сердце вдруг начинает колотиться где-то в районе живота и одновременно пяток. Картинка сужается до лица Эрвина, обрезая все ненужные детали в виде листьев деревьев, неба над их головами, — Ты столько раз спасал мне жизнь, что я и сосчитать не могу. А я ничего не могу предложить тебе взамен, кроме себя самого. Море перед рассветом самое тёплое. А губы Эрвина кислые из-за сока апельсинов, его воротник накрахмален под пальцами. В тот момент Леви по-настоящему понял, кто такие альфы и омеги. Он не был слабым, а Эрвин сильным, но при соприкосновении они становились чем-то. Чем-то, что Аккерман в жизни никогда бы не описал, захваченный чувствами, вспоровшими в нём зажившие раны, захлебнувшись в них, он вцепился в Эрвина что есть мочи и не мог отпустить. В голове стоял белый шум и жуткое нежелание разжимать пальцы. Он нырнул в омут с головой, желая напиться солёной воды. Они покатились по траве и, отстранившись, Смит выглядел удивлённым, потому что пальцы Леви не разжались ни на секунду, а потом вдруг подняв голову, сфокусировал взгляд и зарычал, показывая клыки, нависая над молодым омегой и закрывая его собой. — Что мать, что сын. Леви подскочил на месте, смотря в изнеможденное лицо мужчины, что соседствовал с ними и рассматривал двух подростков через брешь в заборе. Заделать её денег не было, а их сосед, видимо, любил совать нос в чужую жизнь. Он не слышал его приближения, слова осознал далеко не сразу, но двинуть по челюсти захотелось. Аккерман абсолютно был прав в том, чем занимался в своём дворе, был прав в том, с кем это делал. И был прав в том, что этот мир сделал его удивительно уверенным. Аккерман хотел уже было двинуться к нему, но его остановила рука, держащая за плечо уверенно и сильно. Леви не сразу понял, что его трясло. Смиту пришлось шептать, что этот человек не стоит поездки в полицию, покрепче перехватить Леви под руку, уговаривая его двинуться в сторону дома и довести омегу до спальни, признав проигравшим в этой битве, перекинуть руку через плечо и замереть перед дверью. — В чем дело? — Отец говорит, что мне нужно разрешение от родителей омеги перед тем, как вступить с ней в такие близкие отношения. И войти в её спальню. Эрвин догадывается, что Леви пнул бы его, если бы не ухудшившееся состояние омеги. Он догадывался о причинах, но молчал. Аккерман пнул дверь, тихо шипя себе под нос что-то ужасно недовольное. Если мог возмущаться, значит, был в сознании. Такого было гораздо проще положить на кровать и впихнуть в руки подушку, чтобы дойти до кухни и принести Леви графин с водой, заметив существенные изменения. Казалось, будто Эрвина не было всего несколько десятков секунд, но запах стал сильнее, концентрированнее и будто бы оседал на самом дне лёгких, вызывая самые низменные желания: он знал, что это его омега. Его прекрасная, возбуждённая, но ещё совершенно не готовая к такому омега. Леви перестал сворачиваться клубком вокруг подушки и, наоборот, раскинул конечности во всё стороны и тяжело дышал. Эрвин оставил стакан и графин с водой рядом с постелью. Он знал, что ему нельзя задерживаться, что со всем остальным разберётся Кушель. Но Леви. Омега извернулся на постели и дотянулся до колена Эрвина, схватив за ткань штанов. Леви выглядел нуждающимся, брошенным и потерянным. Он выглядел ужасно беззащитно и беспомощно, будто Смит был его единственным спасением. И смотрел своими серыми бездонными глазами, будто не понимал причин, почему Эрвин не мог остаться. У них слишком большая разница в возрасте, Леви младше, так было не принято, он не хотел причинять омеге боль, не желал совершать такой важный поступок в тот момент, когда Аккерман был не в состоянии здраво соображать и отвечать ему, а ещё Кушель грозила проделать ему лишнее отверстие в горле, если с её мальчиком что-то случится. Он знал как минимум одного родственника Леви, Кенни, ещё в прошлой жизни, видел его мельком, когда тот всё ошивался рядом с высокими чинами из королевской гвардии. Пренеприятнейший был тип, такой бы точно не ограничился лишней дыркой для дыхания в его теле. Но далеко не призрачная перспектива умереть от рук такой нелицеприятной личности пугала Леви. Совсем не это. Нарушенное доверие могло пасть. Незыблемое, по кирпичику собранное заново. Эрвин знал, что Леви винил себя до сих пор в том злополучном выборе в Шиганшине. Смит не желал думать о прошлом далеко не по той причине, что в этой жизни у него появились новые, более масштабные и достижимые цели, а лишь по тому, что ничего, кроме боли и разочарования эти воспоминания ему не приносили. Но будь у него выбор что-то поменять в тот день, он бы ни на секунду не задумался о другой жизни. Эрвин стал Икаром добровольно. Но груз вины сейчас лежал на Леви, сжимающим из последних сил ладонью его штанину. Этот мир сделал его мягче, что не могло не радовать, появившиеся вторичные признаки доставляли первое время небывалых проблем, а ещё больших проблем он доставил родителям, когда, только научившись лепетать, рассказывал о том, как у него люди умирали на глазах. Отец в восторге от таких рассказов не был, помня о том, что рассказал сыну, и как тот на это отреагировал. Благо, в этой жизни Смит Младший был намного умнее. Но Леви не был готов к многому. Его вместо желанного покоя ждало новое место, где жить приходилось заново, в сотый раз проходить некоторые вещи сначала, а что-то изучать с нуля. Появление телефонов он, например, не оценил, как и телевизор, пусть иногда и залипал в него, проходя мимо и уставившись в какую-нибудь программу. Но сейчас Леви нуждался в помощи. Он не будет скулить до последнего, но по чужому взмокшему и покрасневшему лицу всё понятно. Омега тек и понятия не имел, что делать с собственным телом. Сжимая зубы покрепче, дабы спрятать клыки, Эрвин присаживается рядом с постелью, и Леви льнет к нему всем телом, едва ли не падает, но его удаётся уложить обратно. Аккерман ластится к руке на лбу и всё старается повысить их контакт. А Эрвин может только порадоваться тому, что отец решил, что ему необходимо перед поступлением в университет пропить курс подавителей. Иначе страшно представить, чем бы закончился этот знойный день. Шумный вдох срывается сам собой, когда Аккерман изворачивается на постели, изнывает и не даёт себя прикрыть ни на секунду, Он выглядит самым желанным и беззащитным. А запах. Запах склоняет Эрвина к краю постели, заставляет вдохнуть его полной грудью и оскалиться. Этот омега его далеко не по той причине, что он Аккерман. Они были созданы друг для друга, подходили точно детали пазла из двух элементов, соединялись как бесконечная головоломка. И если они были настолько идеальны, то должны быть запечатлены, на шее его омеги должна быть его метка. Это недопустимо. Эрвин склоняет голову и рычит от досады. Без разрешения здравомыслящего Леви он не смеет её ставить. День заканчивается, когда он слышит тихий скрип входной двери. Кушель, точно бабочка, бесшумно залетает в дом, а Эрвину приходится подняться, забирая свою руку из плена любви Леви, благо, уснувшего к тому времени от переизбытка собственных ощущений. Он редко видел, как Аккерман спал за обе свои жизни, так ещё и в такой ситуации уйти было грешно и несправедливо по отношению к омеге. Когда он выходит под тусклый свет настольной лампы, которую женщина включила, вернувшись, то хочет отвести глаза от такого тяжёлого взгляда серых глаз. Он придавливает его плечи новым грузом ответственности, появившимся в этом чересчур сложном мире инстинктов. — Простите, мисс… Звук пощёчины раздаётся раньше, чем Эрвин чувствует жгучую боль на щеке. У него морда испачкана в засохшей крови, а на некогда белой рубашке, расползлись её пятна. Он не сдержался. Не смог. Есть то, что сильнее его воли. Плачущий от нехватки альфьего внимания, повернувшийся к нему затылком и заскуливший Леви — сильнее. Он звал его. Как он мог отказать? Мог и должен был. Кушель считала так же, а потому, схватив молодого альфу за плечо, без лишних сомнений выволокла его за двери дома, а тот шёл, будто бы ей назло, послушно плелся следом, склонив голову и опустив плечи. — Не знаю, кем ты приходился Леви в прошлой жизни, но лишь по той причине, что он тобой дорожит, ты ещё жив, щенок. Женщина выставила его за порог дома, как провинившегося пса. Однако дождя не было и даже тёплый ветер едва ощущался. В тот самый миг Смит чувствовал себя как никогда одиноким. На секунду даже показалось, будто всё сделанное за эти годы — фальш и фарс, брошенный людям в глаза, а его истинные мотивы были примитивнее базовых потребностей животных. На секунду. Было паршиво. Но не настолько, чтобы посыпать голову пеплом, поддавшись юношескому максимализму. Однако опыт прошлых лет показывал, что, единожды склонив голову хоть перед советом, хоть перед собственными сомнениями, придётся подстраиваться до конца дней. Он может обойти, обогнуть или вовсе пройти насквозь через проблему, лишь бы не отступать. Даже если в этот раз вновь придётся стать для людей дьяволом во плоти. Придётся, сжать кулаки покрепче и наконец расправить плечи. Но не сейчас. Встретившись лицом к лицу с последствиями своей несдержанности и желания вернуть былое, вернуть себе Леви с его короткими и совсем незаметными блеклыми улыбками, он увлёкся, чувствуя фантомное ощущение раскалённой лёгкой руки на собственной щеке по дороге домой. Зато теперь он весьма хорошо чувствовал Леви. Омега спал, был самую малость не так взбешён и не просил больше его гладить и трогать. И его ничего не беспокоило. Пока что. Пока Леви не проснётся и не поймёт, что его альфа далеко, что он ушёл, медленно шагая сквозь жаркую ночь в дом, где его ждёт куча вопросов без ответов. У Смита сжималось сердце, думая о том, как Кушель придётся сдерживать его, такого маленького, но едва ли хрупкого Леви, озверевшего из-за поставленной случайно метки. Они, конечно, сходят со временем, но сам факт. Первая метка, первые чувства. И первый альфа. Зато Эрвин точно узнал, что он совсем не нравился матери своего избранника. Теперь уж точно. Казалось, что при попытке вернуться в дом, омега ему трахею вырвет и перед смертью помучать успеет. Но больше потери доверия Кушель огорчал не меньше тот факт, что вскоре Эрвин должен был уехать для обучения, а телефон в доме Леви едва ли появится к тому моменту, даже если он купит его, то вещь тут же вернут обратно или под любым другим предлогом оставят у того, кто за него заплатил. Даже насильно. Оставшись один, бродящий по ночным переулкам, он в этот момент не думал об этой жизни. Вспоминалось совсем другое. Вспоминался разбойник из Подземного города, смотрящий на него так хмуро, но с такой живой яростью. Капитан отряда, смотрящий с тянущейся на дне серых глаз затаенной нежностью. Леви, вставший перед ним на колени, готовый положить свою жизнь ради его. И всё равно сделавший правильный выбор.