Браслеты с секретом

Впервые Брут заподозрил неладное при разработке их очередного проекта. Проект требовал гениальных умов и не предполагал промедлений, но тот, кто хотя бы немного был близок к Икару, прекрасно знал тонкости и нюансы (Брут правда пытался именовать это литературно) мечтательного ума. Если только поручишь Икару как главному гению руководить, он уйдёт в совершенно безумные дебри других, ещё более невероятных идей. Что? Составить проект идеального умного дома? Куда там… Прорыв сквозь системы координат и попытка проникнуть в материю, сущность ума, философский вопрос, можно ли заменить этот ум, что есть счастье и чем оно станет для новой эпохи искусственного интеллекта… Что? График работы над этим проектом, любимая Лия, которая ждёт возвращения, и руководство, которое ждёт хоть какой-то отчётности? Да если Брут не уверится, что Икар там, где он должен быть, делает то, что сейчас должен делать, то он улетит, потеряется и не вернётся. Одно слово — гений (Брут, снова-таки, называл это очень возвышенно с нечеловеческой выдержкой). Но всё же это был друг, лучший друг, даже если с причудами. И Брут любил его — с тех самых пор, как в приюте они продирались сквозь боль и насмешки, как вместе достигли высот. Брут любил его — ну разумеется, лишь платонически! Только однажды, когда он действительно, по-настоящему разозлился на этого… гения (было за что: тот сорвал Лие планы, пропав в чертежах, а о благополучии Лии Брут искренне и по-особенному беспокоился) — злость разгорелась теплом на запястье, браслет стал горячим, и весь этот сгусток спустя полсекунды трансформировался в… — Бл… — М? — как назло, Икар в этот момент вынырнул из своих бесконечных расчётов. — Брут? — Блестящая идея, Икар, — Брут ответил сквозь зубы и стал полубоком: не мог же его друг заметить его очевидное возбуждение, ведь даже этому человеку ничуть не составит труда понять, что от формул нельзя… завестись, ну а кроме цифр в комнате их было двое. И вроде как злость поутихла, взамен явив совсем иную проблему… — Я думаю, этот фрагмент можно усовершенствовать, выйти к той самой гипотезе и наконец доказать её, вот смотри… Брут покивал, слился с тенью и наспех покинул просторный, один на двоих кабинет для исследований. Он пытался не думать об этом, но перед глазами вставал Икар, и проблема вставала сильнее, и требовалось очень срочно её решить. Лия нашлась рядом с их институтом — точнее, летела внутрь на всех парах. — Ты куда? — он поймал её, приняв не очень удобную позу. Он всё ещё был в стадии отрицания. — Икар не может… — Он должен был сопровождать меня! — Да, ты звонила… — Тогда я приду сама, и он ответит за то, что мой спутник, которого все ожидали увидеть, закрылся в своём чёртовом кабинете! И пусть хоть один робот умной системы посмеет меня не впустить. И в едва не метающем молнии взгляде вдруг вспыхнуло что-то так странно знакомое… — Лия, его вина неоспорима, но… — Я найду способ его наказать, — так загадочно-непререкаемо. Брут угадал её чувство, как только она скрылась, и сопоставил те данные, что получил. Так, выходит, они оба злились и оба желали… Могло ли всё быть совпадением? Но если всё совпадение, Лия — невеста Икара, а он извращенец, и это был неутешительный вывод. Теперь, когда ярость совсем улеглась, он не мог и представить, как этот прилив бесконтрольно накрыл его… Брут вспомнил ту предыдущую вспышку: горящий браслет. Злость вскипела — браслет ощутимо нагрелся, вбирая её, — вся энергия хлынула вниз. Это значит, простая система из двух уравнений, когда злость равняется выбранной неизвестной — браслету, — и ей же равняется то, что он вдруг возжелал друга. Если убрать одинаковую неизвестную, то будет равенство — невероятный простор для открытий. Выходит, в их обществе злость каждый раз выплавлялась… вот в это? Ведь, пусть в новом мире среди технологий, они всё равно оставались людьми и могли злиться, быть раздражёнными, чувствовать боль, ярость, весь букет ярких эмоций — браслеты всегда выводили их в ноль, но закон сохранения полной энергии не допускал, чтобы эту энергию просто съедали. Чем ниже был статус, чем ближе браслет к меди, тем сильнее и чаще срабатывал механизм подавления, тем человек в меньшей степени был собой… и тем выше, по общеизвестной статистике выше был показатель рождаемости. Медных всегда было больше, чем золотых, потому что в их семьях рождалось гораздо больше детей — и те чаще всего наследовали статус родителей, иногда восходили до серебра. Самих этих семей было больше. Что ж, раньше Брут объяснял это основами любого социума, где элита могла и должна была составлять небольшую часть. Но на деле они… очень часто хотели друг друга, поскольку браслет, самый мощный, не пропускал даже тени их гнева и каждый раз приводил к одному результату? Побочный эффект или неочевидное свойство, намеренно заложенное в основу действия? Сбой и просчёт или тактика, косвенный замысел?.. Брут моргнул. Сколько он себя помнил, аборты, когда плод здоров, были категорически запрещены. И тогда совпадения быть не могло. Этот вывод был невероятен и небезопасен — нельзя было заговорить о таком и пустить слух, поэтому он сохранил его только в своей голове. Если знает случайный прохожий, то знает Деметра, а с ней и Правитель, который уж наверняка позаботится о дальнейшей сохранности этого знания. А потому секрет браслета не должен был предаваться малейшей огласке.

***

Брут просто не злился — он стал ещё рациональнее и рассудительнее, он выхватывал признаки раздражения в самом зародыше и сам с ними справлялся, благо золото на запястье давало право испытывать негативные эмоции вплоть до средней силы. Брут тщательно следил за своим внутренним состоянием, и не потому что боялся и избегал сексуальной стороны жизни — он думал, что был влюблён в Лию, поэтому хранил ей верность, пускай она и не могла догадаться. Но секс без чувств, секс вопреки чувствам виделся низким, достойным изгоев — тех дикарей, что обитали в лесах и на пустоши, за чертой города. А что же Лия? Она была женщиной, страстной и любящей, и даже пробовала своего рода эксперименты с Икаром — совсем не те, что он привык проводить. Как сам Брут это видел, отчасти ей впрямь это нравилось, отчасти это была исправная работа её браслета (ведь жить с Икаром без того, чтобы регулярно не закипал мозг, было из области фантастики), так что Икар регулярно, во всех отношениях исполнял роль её жениха — только сам не умел злиться, значит, прийти к озарению Брута не мог. Почему Брут лишь думал, что был влюблён в Лию? Да просто его всё же уговорили пойти на Окраины — он не хотел, он считал это прихотью, придурью, если угодно, но он начинал злиться, что было недопустимо, поэтому просто засунул злость глубже в сознание и согласился составить Икару компанию — так было проще, чем в чём-то его убедить. И среди дикарей был один, кто сумел пробить все возведённые стены тотального самоконтроля и выбесить до… того самого. Браслет сработал, когда, именуя себя волком, этот изгой, весь в лохмотьях, но в это же время с ножом, вдруг оскалился, кинулся, пачкая белый костюм грязной пылью, сверкая глазищами, правда почти как у волка, крича убираться подальше на малоцензурном, хотя с долей… литературных отсылок? Он весь был как будто построен из ломаных линий, углов, черноты и огня, он был неадекватен, несдержан, силён и опасен, он был разъярён — и он сам был той яростью. В белых, теперь безнадёжно измазанных брюках секундой спустя стало тесно, как никогда прежде. Брут сделал попытку сбежать, и плевать, что Икар остаётся, застрял с этой девушкой, забыв про Лию и как бы себя не забыв, но волчонок — он был чуть пониже, чем Брут, потому и волчонок — схватил его, и потащил, и впечатал в ближайшее дерево, расхохотавшись давно обнаруженному выдающемуся бугорку, спустя миг не целуя — вгрызаясь ему в губы, вдавливая в неширокий ствол, не позволяя дышать. Это было похоже на жидкий огонь, и пульс так подскочил, что браслет опять сделался совсем горячим — и это опять стекло ниже, и Брут лишь бессильно толкался вперёд, совершенно не чувствуя боли прокушенных губ. Одного только прикосновения было достаточно — волчонок успел опустить руку и оцарапать, и вот он сорвался, дрожа, вообще выпадая из этой реальности, будто ослепнув.

***

Волчонок кружил вокруг — Брут это понял, когда нашёл силы открыть глаза и оглядеться. Он съехал по дереву вниз и сидел в траве (сразу вскочил, не уверенный, что здесь не водятся какие-нибудь огромные мутировавшие муравьи); Икара с его девицей по-прежнему не было на горизонте, зато кое-кто уже близко знакомый шатался в пределах пяти-шести метров. Сам Брут ощущал себя… странно. Выжатым, как лимон, неспособным логически мыслить и будто утратившим прежний контроль напрочь. Злости теперь не было, только не из-за браслета — он сам её просто не чувствовал. А ещё небо казалось почти неестественно синим — под Куполом оно почти всегда было серым… — Теперь ты уйдёшь? — рассмеялись над ухом, и Брут вздрогнул — вот же… пробрался исподтишка. То, что волчонок казался уже не таким агрессивным, наверняка было очень обманчивым чувством, призванным усыпить бдительность. Он фыркнул: — Ну так скажи, где Икар, и уйдём вместе. — Твой дружок — не моя забота. Но он сейчас с моей сестрой, — к горлу, вынырнув из ниоткуда, прижалось лезвие, и волчонку не требовалось озвучивать эту угрозу. — Не могу понять, что она видит в таких, как вы. — Может, приличных людей? — съязвил Брут, с очевидным намёком кивнув на чужую одежду, хотя теперь и сам выглядел не сильно лучше. — Вы — люди? Безвольные и бесхребетные, зато все в белом и в золоте, куклы на ниточках, стадо без права мечтать — люди? Вот что вы, вот ваша функция, — тот потянул его руку вверх и больно вывернул, — кусок металла. Брут знал, что не должен подхватывать этот спор, не хватало сцепиться с изгоем, но… кажется, он уже и без того… — Мы умеем мечтать и стремиться к мечтам, — он забрал руку, резко одёрнул рукав. — Браслет лишь помогает остаться в холодном рассудке. — Рассудок без чувств — это не человек, а бездушный, пустой механизм. Что он может создать? Поколение себе подобных? — За этим развитие мира. — О да, как удобно отречься от неба и звёзд под стеклянными сводами и называть это миром! Волчонок презрительно зыркнул, почти отступил, развернулся — лишь бросил: — Но этот шар должен разбиться. Теперь уже Брут, почему-то поддавшись порыву, догнал и вцепился в его плечо: — Если ты нам угрожаешь… — Я вскрою нарыв, чтобы мир, настоящий мир, был исцелён и очищен от белых искусственных пятен. И над погребёнными в землю машинами вырастет человек, — его голос был до безрассудства решительным. — Тебя поймают, как только ты просто подумаешь подойти к городу, — Брут знал, о чём говорил: их система летающих дронов, а также расставленных камер с автоматическим распознаванием лиц и проверкой была давно налажена. Вот почему у них в Полисе не было объявленных в розыск преступников: если ты нарушал закон, тебя ловили, сканируя всё пространство вокруг, и ты мог изменить внешность, но уникальность лица сохранялась и считывалась. Достаточно было внести лицо волчонка в базу. Он злил одним тем, что так просто бросался угрозами, будто и правда планировал преступление и желал массовых жертв. — Ты настолько заинтересован? — волчонок опять обернулся, и бросил взгляд ниже, и Брут очень медленно, давя практически панику, проследил за этим взглядом. Браслет на руке нагревался. Проклятье. Тот видел. — Признаться, я просто хотел получить от тебя хоть немного эмоций, браслетник, тогда, в первый раз, и скорее ждал драки. Но ты меня хочешь. — Заткнись. — Снова. — Это не… Да пошёл нахрен! — Брут без промедлений толкнул его, когда он, точь-в-точь почуявший жертву паук, полез ближе, и всё-таки они сцепились. Волчонок был ниже, но не в пример более натренирован и юрок, поэтому через минуту прижал его к земле; по щекам пополз горячий румянец, и стоило ли говорить, что опять нестерпимо хотелось… хотелось… — Как вы… интересно… устроены, — тот забавлялся; приставил ладонь к горлу и надавил, отпустил, потянул вверх за волосы и лизнул губы, и Брут поймал этот язык, застонав (это был сбой всех параметров управления собственным телом, ошибка, смерть, синий экран). Они сменяли губы зубами, и здесь опять не было ничего нежного или хотя бы нормального, о чём он когда-либо мечтал в отношении Лии, но в голове больше не было никакой Лии. Брут чувствовал, как затухает тепло на руке и как он параллельно приходит к финалу, как этот волчонок кусает его шею и рвёт рубашку (дикарь), как всё это опять происходит и снова сметает барьеры. Послышались чьи-то шаги. Может быть, это был Икар. Да хоть Правитель — Брут не имел силы что-то предпринимать. — Как на тебя не похоже, Бродяга, — нет, голос был незнаком: тихий, размеренный, будто таящий в себе что-то большее, чем только смысл этих слов. — Он браслетник, но, кажется, в Полисе вместе с эмоциями отключили возможность потрахаться, — волчонок не выбирал выражений; поднялся и вдруг замер. — Муза! Скажи, что она не… — Она в безопасности, — заверил голос, укрыв волной неосязаемого спокойствия. — Свойство браслетов иной, а вернее, обратной природы. — Вы знаете об этом… свойстве браслетов? — Брут кое-как отряхнулся и подошёл к человеку, стоящему рядом с волчонком: тот выглядел так, будто странствовал вдали от города много лет. Может быть, он был старше Правителя — или жизнь в этих условиях неизбежно прибавила ему морщин. В волосах вилась лёгкая тень седины. — Я тогда был свидетелем их разработки, я знал, как они создавались, — ответил он, и Брут растерянно выдохнул: можно ли было поверить… — Я не был согласен с идеей браслетов и вскоре ушёл, забрав всех, кто меня поддержал. Это свойство — не главное, что я не мог принять, но оно проистекает из их назначения и выполняет ещё одну функцию. — Злость превращается в страсть, верно? — Что ж, ты уже догадался сам, — старший изгой улыбнулся. — Тесей мог создать механизм любого рода, его талант был велик, чтобы в точности воплотить мысль, но этот эффект также был ему нужен. Когда человечество просто исчезло, осталась лишь горстка — и та раскололась на два разных лагеря, то город остро нуждался в любой новой жизни, пускай даже вне полноценной семьи. Уже в первые три года после введения системы браслетов в Полисе родилось очень много детей. Часть из них попадала в приюты, другая росла только с матерью или отцом, но сам город в конце концов стал разрастаться. Поскольку в какой-то момент при такой рождаемости границы стали тесны, Полис начал захватывать новые территории и оттеснять тех, кому в нём не нашлось места, вглубь необжитых и опасных земель. Брут молчал, думая о своём детстве — лишь смутно знакомых картинах в сознании: он никогда и не знал отца, мать умерла очень рано. Возможно, он сам был рождён только из-за эффекта браслетов? — Ну то есть они все как кролики, но дикарями зовут нас, — волчонок издевательски растянул губы в ухмылке. Бродяга, так его назвали? — Не то чтобы ты был с браслетом — ты сам захотел… броситься на врага, — Брут не упустил шанса уколоть в ответ. — Твои принципы могут прогнуться, не так ли? — Довольно, не стоит бессмысленных споров, — окликнули их, пока всё опять не распалилось. Волчонок ощерился; Брут, разумеется, вряд ли способен был снова настолько взбеситься, но поостерёгся, шагнул назад. Вид его был, словно он пережил катастрофу, и он не хотел думать, как доберётся до дома, минуя случайные взгляды. — Тесей горд, таким был и я, но то время давно обратилось в песок. Он способен прислушаться к верной идее, Брут. — Это его имя? Значит — предатель с рождения? — Так мне сказал Икар. Они бесцеремонно вели разговор о третьем присутствующем здесь человеке. Брут не пытался ответить; волчонок смотрел чуть сощурившись, будто бы что-то задумав. — Брут! — между тем издали он услышал знакомый голос. Икар, этот гений с какими-то ветками среди волос, возвращался, сияя, и девушка что-то ему щебетала. Она была, стоит заметить, красивой, но как цветок в диком лесу, а не алая роза, какой была Лия. — Мы просто смотрели на первые звёзды, и, знаешь, за Куполом можно бы было летать… — Только не говори мне о новой идее, — Брут в данный момент наблюдал, как в кудрявой голове стремительно протекает этот конкретный мыслительный процесс, и ему это очень не нравилось. Что за причуда — летать, да ещё и за Куполом? Там, где тебя может встретить какой-то летающий зверь? Там, где само открытое небо опасно, ведь та катастрофа пришла с высоты? Там, где нет ничего, кроме страха не прилететь вниз? — Это будет… — …прорывом. Я знаю. Тебя заждалась Лия. Однако чужое женское имя нисколько не отпугнуло ту, что только придвинулась ближе к плечу своего спутника и глядела вокруг всё ещё витающим в облаках, но и чуть озорным взглядом. — Брут, твой костюм… — Я заметил! — он оборвал с явным сарказмом. — Но кто бы знал, что было с этим костюмом, — волчонок сверкнул взглядом, а затем скрылся в каких-то кустах. Брут возвёл очи горе не то в молитве от отчаяния, не то усмиряя эмоции, не то в тщетной попытке исчезнуть отсюда подальше. Всё скатывалось в совершенный абсурд. И, возможно, он наконец стал понимать изъявивших желание полетать в небе.

***

Закат догорал всей палитрой багряного золота. В Полисе просто темнело, и серое с просинью перетекало в сереющую черноту, это было довольно безлико, поэтому жители и не смотрели наверх. Может быть, и рассвет здесь был не прозаичной реальностью… — Вы двое, — Лия не стала смиренно ждать дома и встретила их у едва различимой границы прозрачного Купола. — Без комментариев, — Брут поднял обе ладони в защитном жесте (к тому же пытаясь скрыть, что изгой сотворил с его рубашкой). — Злость, крылья, любовь — это всё без меня. — Крылья? — Лия скептически вскинула бровь. Ах, ну да, ей ещё предстояло столкнуться с чудесной идеей полёта… — Я всё расскажу, дорогая, — Икару хватило ума назвать свою женщину ласковым именем, вот только… — Что у тебя в волосах, бог ты мой? Брут сделал то же, что не так давно: слился с тенью и скрылся, но только сейчас — чуть посмеиваясь над семейной разборкой. Он знал, во что это вот-вот превратится… В груди, в голове и… везде было как-то умиротворяюще пусто. И Лия, прекрасная Лия, теперь не мелькала болезненной тенью в неосуществимых фантазиях, да и быть мужем под стать ей казалось не так уж легко, чтобы об этом грезить. Пожалуй, справляться с ней мог лишь Икар — потому что он попросту забывал половину её просьб, советов, желаний и не утруждал себя их исполнением, тогда как ей приходилось мириться с его гениальностью. Брут уже начал обратный отсчёт до минуты, когда она станет звонить ему, полностью осведомлённая о неизбежном (насколько они оба знали Икара) полёте до звёзд… Брут оставил их с этим, поскольку, возможно, тот человек, предводитель изгоев, был прав. Если подойти к делу и Правителю с умом, можно коль не решить всю проблему, так хоть получить объяснение, рекомендации, может быть, альтернативы. А может, и поговорить о проекте браслетов без этого неожиданного секрета внутри, ведь их город давно стал огромным; того и гляди, самых бедных или несчастливых начнут манить пустоши, россыпи звёзд и цветные закаты. К тому же как быть тем, кто, как Брут, не может решить маленькую проблему, когда рядом только коллега и друг, в его случае Икар? Ведь не станет он каждый раз бегать за этим к изгоям… Он вспомнил волчонка, пока менял костюм на новый и приводил себя в нормальный вид; лишь затем осознал, о чём думал, и просто уставился сквозь стену. Так он уже считал, что у изгоев он это получит? Его не пугал этот факт, а лишь то, что от центра до Купола, а от него до Окраин неблизко, поэтому сложно будет получить это в разгар работы? Его не терзала мысль, что всё случившееся — ненормально? Он больше не думал внести волчонка в базу как представляющего угрозу — так, на всякий случай? Он думал о нём, усмехаясь его дикости и очевидной озлобленности на весь мир вперемешку с умом, границы которого хотелось исследовать? Впрочем, эти вопросы не требовали незамедлительного ответа. Брут прокрутил на руке золотую полоску, почти сожалея, что из неё больше не льётся тепло. Но тепло всё равно ощущалось — повсюду, и, может быть, это был новый секрет, также ждущий разгадки…