***
Когда Майки очухался, то первым делом полез трогать Такемичи. Не в этом смысле, извращенцы! Мальчишка то и дело щипал, тряс и хлопал бога по всем частям тела, до которых только мог дотянуться (не заползая руками под одежду, вуайеристы несчастные!), пока Такемичи, то краснея от гнева, то бледнея от потери крови, драпал от него, перетягивая себе все, так сказать, несанкционированные выходные отверстия, полученные в битве и после неё (увы, Харучие проснулся несколько раньше своего командира, окончательно тронулся умом, обнаружив, что убитый герой таки жив, и добавил всем несколько новых проблем, лишив при этом кухню доброй половины приличных ножей). Чифую сидел на диване и бессовестно распивал пиво на пару с Шуджи, который выглядел таким же пришибленным, как все остальные, но его истерика протекала более спокойно и не вредила окружающим. Ну, разве что, от количества сигаретного дыма вокруг него у Чифую слезились глаза. — Бог, значит, — Шуджи уже не спрашивал, просто в который раз повторял то, что они обсудили по кругу раз так семь-восемь. — Угу. — Но непонятно чего. — Времени. — Из будущего. — Одного из. — С провалами в памяти. — Вызванными расхождениями временных потоков того, что стало, с тем, что должно было быть. — И эти аномалии были вызваны тем, что Кисаки сбил Майки с какого-то там пути. — Майки должен был стать первым последователем Такемичи, породив молитвой во спасение старшего брата. — То есть, теоретически, Майки — мама Такемичи. А Кисаки был как угроза аборта. — В каком-то смысле. — Но ведь не складывается. Если сам Кисаки не бог, то он не мог помешать Такемичи после начала миссии — только до. Выходит, что он должен был с самого начала не дать Такемичи появиться на свет. Однако он всё равно есть. — Потому что Такемичи промахнулся с местом появления и создал временную аномалию, попавшись на глаза не только братьям Сано, но и Кисаки в раннем возрасте. Шуджи заполнил воцарившуюся паузу длинной затяжкой. — То есть, если бы не случайность, то Такемичи преспокойненько познакомился со своим первым последователем, удовлетворил своё любопытство и вернулся бы в куда-то-тудашнее будущее, освободив нас от всего того балагана, что начался после… — Типа того. — Пиздец, — серый дым вылетел из ноздрей парня. — А он точно неубиваемый? Можно мне тогда придушить его пару раз? — Как хочешь, — Чифую устало потёр переносицу. — Только ты ему в процессе время от времени напоминай, почему ты это делаешь, а то он может не понять. Его память теперь почти полностью стёрта, а то, что встаёт на место ушедших воспоминаний, превращает Такемичи в натурального психа. — А я думал, он такой от бессмертия. — Одно другому не мешает. Материализовавшийся за спиной друга Такемичи обиженно засопел, уже не пытаясь оторвать от себя Майки, что старался, судя по ощущениям, разглядеть его мозг через ухо. — Д-да я!.. Д-да вы!.. — он шумно хлюпнул носом и выпалил: — Думаете мне так легко знать, что из-за меня люди умирают? Думаете, мне это нравится? Знаете, как много обид сбрасывают на богов? К нам ведь идут не от хорошей жизни! Вы хоть раз видели, чтоб в бога начинали верить после чего-то хорошего?! Нет! К нам идут только тогда, когда всё плохо! Брат умер — помоги. Сестра сгорела — боже, верни всё назад. А я что? Меня же так и создали, пока желали повернуть время вспять! Я за счёт этого живу, я не бессмертный. Конечно же, — он вытер набежавшие слёзы, — сейчас я мало чего стою, так как нынешнее время почти не подчиняется мне. Но исправить что-то могу. Так что подавитесь своим счастьем, неблагодарные, и живите дальше без меня! Он ещё раз шмыгнут носом, скинул с себя припухшего от такой выразительной речи Майки, хлопнул в ладоши и исчез. Поначалу ничего не происходило. А потом с потолка на Шуджи выпал перепуганный Кисаки, на которого — для его сознания — только что нёсся грузовик. Майки оказался раздавлен под грузом сразу трёх тел: мрачного Шиничиро, который только что пришёл посмотреть, кто там хозяйничает в его магазине; мягко улыбающейся Эммы, которая недавно закончила говорить с Такемичи о Майки и не ожидала нападения; распаренного Изаны, что в этот момент кинулся подставлять свою грудь под пули, дабы защитить своего подчинённого и друга. Чифую оказался манёвренней и быстро сиганул в сторону, когда на его место приземлился злобный Баджи, не собирающийся продолжать точить лясы со своими бывшими товарищами, двумя блондинистыми придурками, пока Кисаки ещё не был наказан за свои интриги по всей строгости. На втором этаже раздалось смачное «бух!» от падения в обморок Коко, у которого прямо на глазах Сейшу раздвоился, и его вторая версия (глюк?), спустившаяся то ли с неба, как ангел, то ли с потолка, как приведение, напоминала Акане ещё больше, чем психика бедного парня могла вынести. …Где-то на улице крякнул Шион, распластавшись под тяжёлым телом побитого, но ещё готового сражаться Сауса. Шедший рядом с ним в этот момент Ран каким-то образом успел подставить руки вовремя и поймать в них Какучо, который ещё недавно почти принял для себя возможность смерти от рук психа с катаной. И только, казалось бы, людопад закончился, как на многострадальную спину Майки довеском прилетели Дракен с Мучо (благо, высшим силам не пришло в голову скидывать последнего в руки его же убийцы, который, парадоксально, но факт — являлся едва ли не самым близким человеком для своей жертвы), распластав за компанию не успевших отойти из зоны падения двух старших братьев. Первым из компании людей в гостиной пришёл в себя Шуджи. Парень быстро сунул полную бутылку пива в руку открывающего и закрывающего рот, как выброшенная на берег рыба, Кисаки, и сам же о неё чокнулся своей, уже начатой. — Вздрогнем. Кажется, он выпил все пол-литра всего одним глотком. — Я умер? — Кисаки сжал банку и осторожно повернул голову, осматривая резко изменившуюся — для его восприятия — обстановку. — Уже нет, — Шуджи указал на то место, где совсем недавно стоял Такемичи. — А он, видимо, теперь да. Чифую за секунду подцепил со стола ещё одну банку и швырнул в парня, после чего разрыдался, уткнувшись в плечо ничего не понимающего Баджи. Все, посвящённые в проблемы бога времени, теперь чувствовали себя двояко, не в состоянии поддаться радости от того, что их близкие вновь живы, но из-за их наличия не способные в полной мере прочувствовать ужас от отсутствия в их компании того, кто сотворил это чудо. Конечно, Такемичи был богом, и то, что он знал о многом из будущего, было обидно. Конечно, то, что он был психом накладывало на восприятие этого существа некоторые трудности. Конечно, его забывчивость первых двух пунктов изрядно действовала на нервы. Но все недостатки перекрывались тем, что Такемичи был добрым, честным и открытым. Да просто был рядом, когда надо (и когда не надо — тоже, но о мёртвых либо хорошо, либо ничего)! Он не собирался бросать их в беде, даже понимая, чем ему самому грозит смена хода истории. И теперь то, что он вернул на место причины своего появления значило лишь то, что у людей, которые могли бы когда-то своими молитвами о чуде породить его самого, теперь не было причин эти молитвы возносить. А значит Такемичи никогда не появится. И… исчезнет из их «здесь» и «сейчас», оставшись в памяти неясным образом возможной игры воображения. Вероятно, через время они и сами забудут его так же, как Такемичи раз за разом забывал себя самого? — Кто обидел? Кому голову оторвать? — еле слышный шёпот раздался за спиной Чифую, когда его слёзы перешли в икоту. Парень быстро обернулся и увидел почти полностью прозрачного Такемичи, который с укором смотрел то на Шуджи, то на Кисаки, как на возможных подозреваемых в деле о возникновении слёз его друга. — Ты не умер?! — заголосил Чифую. Призрак отшатнулся от него, затыкая уши руками. — Умер, умер, не беспокойся. Уже ухожу, — проворчал он. — Нет-нет-нет! — Чифую тут же схватил его за полупрозрачный локоть и, не рассчитав силы, сломал призрачную кость. — Да чтоб тебя!.. — Такемичи так и не смог окончить ругательство, сорвавшись на вой от боли. И хорошо. Мало ли, во что он мог на чувствах превратить своего друга с его силой призыва бесконечного множества вероятностей? — Вернулся, понимаешь, из-за того, что мне наверху дали от ворот поворот, сказав, мол, ждут меня здесь, отпускать не хотят, а вы мне кости ломаете, сволочи?! Майки кое-как выбрался из-под своих дорогих (но неподъёмных в общей массе) родственников на пару с бывшими подчинёнными, крикнул: «Получилось!» и, не думая о последствиях, бросился на Такемичи, ломая глупому мягкосердечному богу остальные кости в хрупком новорождённом теле. — У-у-у!.. — завыл тот от новой порции боли. — Садисты! Уйду я от вас! Уйду-у!..***
Ясен пень, уйти Такемичи никто не дал. Не дождётся! Но за кости извинились и даже помогали ему собираться по частям, фиксируя в одном положении для дальнейшего выздоровления. То, что теперь Майки стало ещё удобнее обнимать бедолагу, из-за того, что его рельеф слегка изменился, пришлось принять как факт и смириться, так как стоило Такемичи начать щёлкать костями и скрипеть кожей на пару с мышцами, восстанавливая себе прежние параметры, Майки хватал его в охапку и тут же ломал мягкое тело, отчего его приходилось собирать заново. Каждый такой раз парень оправдывался тем, что боялся, будто бог сейчас рассыпется и исчезнет. Бог же в свою очередь каждый раз не верил ни единому сказанному слову, чувствуя себя чем-то вроде любимого матраса с эффектом памяти тела в руках бессовестного собственника. Дела у Томана шли то в гору, то под неё: бог всячески помогал мешать мировому господству, не одобряя неоправданного насилия, пустой жестокости и тупых конфликтов ради конфликтов. Надо добавить, что некоторых подчинённых, активно болеющих за карьерный рост Свастонов по лестнице к пьедесталу господ Японии в мире мафии, Такемичи недолюбливал ещё больше и всячески (иногда намеренно, а иногда и по случайности) свою нелюбовь демонстрировал, не стараясь скрыть ни язвительных слов, ни как-то контролируя последствия их произнесения. Потому… у кого-то уши отвалились из-за «поганой музыки», кто-то был вынужден держать глаза открытыми всякий раз, как находился в движении, потому что должен был «смотреть, куда он прёт», кто-то всякий раз пытался вызнать имя, ибо ему надо было «знать, с кем он вообще разговаривает», а его товарищу, наоборот, приходилось худо с речью (и приёмом пищи), ведь при «держании языка за зубами» довольно проблематично вязать разборчивые понятия; ну и, конечно, среди них присутствовал отличившийся, который, хоть и заимел вторую пару рук, но испытывал теперь некоторые трудности всякий раз как хотел присесть, потому как… как бы поцензурней выразиться? Его руки росли прямо из… ну… ягодичных мышц, крепясь полноценно к телу, видимо, за счёт крестца. — Пипяо! — всякий раз дивился Чифую, проходя мимо очередного «мутанта» или «переобученного», над которым недавно постарался вышедший из себя Такемичи. Повзрослевший парень, что скоро должен был преодолеть рубеж в двадцать лет, считал такие выпады малозначимыми. Все мирились с проклятиями бога, прекрасно понимая, что тому изредка, но надо выпускать пар, чтобы не выкипеть полноценно. Лучше уж так, чем он вновь растает, исчезнув из их жизни и памяти навсегда. А так, считай, люди с суеверном ужасе походят за верующих, верхушка группировки выполняет функцию сказителей божественной воли, а клиенты как прихожане — один уверовал, другой пожал плечами и ушёл, посчитав бредом сивой кобылы. «Ах да, не забыть бы снова покормить говорящих лошадей в стойле в срок, чтоб те не думали поднять очередной бунт», — напомнил себе Чифую, открывая в голове список дел на день, пока шёл мимо «втирающего очки» с особой тщательностью. Интересно, как там поживают опудриватель мозгов и сниматель лапши с ушей? Бывали, правда, и такие случаи, когда гнев Такемичи находил выход в самых редких и страшных выражениях, которые бог, постоянно забывающий о своей божественной силе, мог в чувствах высказать. И потом все хватались за головы, думая, как вернуть всё на круги своя таким образом, чтоб не сделать хуже; чтоб самим не досталось, и чтоб бедный псих, размякший или рассвирепевший пуще прежнего, не покинул их бренный мир в обиде на всё и вся. Как-то раз парень перепутал приставки, велев наглецу, что замучил несчастную девушку с улицы, не «подавиться», а «удавиться». Ох и криков было, пока все носились вокруг стремительно синеющего от нехватки воздуха драчуна, что никак не мог заставить тело повиноваться и сделать спасительный вдох. В конце концов бог поостыл и отпустил несмышлёныша, сказав: «Ладно, так и быть прощаю. Дыши, петушок», но с того времени, как может понимать читатель, Токийская Свастика обзавелась часами с будильником в момент восхода солнца. Как парня не удавили после этого свои же до сих пор остаётся загадкой. Видно, нервы тех, кто соседствует с богом-психом, из адамантия. — Да чтоб тебя сплющило и разорвало на молекулы! — выкрикнул Такемичи так, что его голос разнёсся по всему этажу. «Кто старое помянет, тому глаз вон!» — хлопнул себя по лицу парень, понимая, что своими воспоминаниями опять что-то там растеребил в великом множестве вероятностей, проецируя проблемную ситуацию на существующую реальность. Выронив папки из рук, Чифую бросился в главную залу, но было уже поздно. Рядом со скулящим от боли в ноге мужчиной валялась лишь горстка пыли. — А?.. — только и успел произнести он, как в эту же комнату влетел Коко и завопил: — Мой диван за семь лямов! «Слава всевышнему, в этот раз не человек», — с облегчением выдохнул Чифую и пошёл обратно подбирать свои документы. Обошлось. Ну ладно, диван. Диван-то и новый купить можно, не беда. Это даже хорошо, что Такемичи учился срывать злость за непорядок вокруг на мебели: меньше жертв, больше послушных подчинённых с круглыми глазами какающих кроликов. — Коко, ну не плачь, — раздалось из комнаты, где остался скорбеть над утратой Хаджиме. — Иди-ка ты лучше отдохни, а то совсем заработался: глаза вон какие красные. — Не-е-ет! — взвыл мужчина, начинающий послушно собираться домой против своей воли. — Отчёты! Отчёты-ы-ы!.. — Подождут твои отчёты. Чтоб до завтра на работе не появлялся! — добавил ему вслед сердобольный бог. — Сегодня последний день… — без сил выдал Коконой, проходя мимо Чифую. Оба знали, что мужчина покорно просидит дома и будет отдыхать, пусть даже ему хотелось бы просто закончить все свои дела и уже после этого куда-то собираться. Но как сказал Такемичи, так и будет. И оба, опять же, понимали, что перечить ему незачем. Он же ради них старается. И они не имеют право отвечать на заботу и доброту грубостью. Потому что своих богов надо беречь. Любить, холить и лелеять. Даже если они психи с частыми провалами в памяти. Всё равно ж свои!***
— Кто вообще заставил моего Коко сидеть часами без сна над всеми этими бумажками? — ворчал Такемичи, оставшийся в комнате. — Чтоб им всем икалось, ироды! …И где-то на другом конце Токио во время совещания многоуважаемых глав компании внутри большого зала в этот момент началась жуткая сутолока, переходящая в групповую истерию.