***
— Папи-ша-аа! Дверь распахнулась, и Жорис ворвался в комнату, — чуть ли не сбивая все мечи с полок. Лишь по счастливой случайности, в тот день никого в магазине не было. …Мог бы столкнуться с покупателем… Или толкнуть покупателя в вазу, будь они чуть менее удачливы. С тем, Керубим закрыл свою книгу, и вздохнул. Воистину, дети — это цветы жизни. Остановившись пред креслом и скрестив руки на его коленях, Жорис прекратил свои взбалмошные побегушки, и поднял свой взгляд. Даже Керубим не мог бы сказать, была ли его позиция способом привлечь внимание, не дать ему уйти от этого разговора, или просто… убедиться, что его услышат. Скорее всего, — всё перечисленное одновременно. В любом случае, ничего хорошего это не сулило. — Почему я маленький и синий? — Жорис вопросительно наклонил голову, смотря ему прямо в глаза. И, блин, ну… Для любого другого человека, это был бы достаточно смешной вопрос. Но, к сожалению, его жизнь не располагала к таким сентиментам. Такие вопросы были его ночным кошмаром. Вопросы по типу, «Скажи, а если меня бросили на пороге твоего дома, откуда ты знаешь мой день рождения?» или «А почему у нас разные фамилии? А я могу быть Юрген-Крепином? Эй, а мы можем поменять мою фамилию на двойную, папи-ша—?» Вопросы, которые заставляли его, так сказать, тупо вешать ему лапшу на уши. — А-а почему спрашиваешь, мой Жожо? — он сказал, сжимая книгу в руках. Слова его звучали любопытно и приторно сладко. Он же не слишком нервничал, да? Заметил ли бы Жорис, что он нервничает? — Ну, я встретил одну девочку сегодня, и она спросила меня, почему так, — припоминал Жорис, нахмурив брови, — И я сказал ей что расскажу ей, если ты мне расскажешь, потому что мне тоже стало интересно? Прежде чем он смог остановить себя, он пробормотал, — — Она ведь тебя не обижала, да? Жорис странно на него посмотрел. — С чего бы? Возможно, его сердце билось слишком быстро. А может, его пальцы слегка онемели. Но, это было так, обычные мелочи жизни. — Я… я просто хотел убедиться, — он наконец сказал, с неловким смешком, — Иногда дети странно ведут себя по отношению к друг другу, знаешь ли. Он сглотнул ком в горле, шатко вздохнул, и, наконец, вытеснил то-о-чём-нельзя-думать из мыслей. А Жорис просто наблюдал за его выкривляниями. Круто, ты, конечно, справляешься с этим разговором, Крепин… — Понимаешь, — начал он, быстренько пытаясь придумать что-нибудь, — Я… я вообще без понятия. И с этим, метафорическая лапша для ушей прилетела ему прямо в морду, а сердце Жориса разбилось прямо на глазах. — НО! — продолжил он, внимательно изучая реакции Жориса, — Может кто-нибудь из твоих родителей был озамодас…? И тогда в глазах Жориса засверкала радость, и он чуть ли не начал прыгать по комнате от счастья. Он и сам обрадовался не меньше, хоть и по другим причинам. — Прямо как Симона! Мама или папа, крутые как Симона! — А-ага! Пря-ям как Симона! — он кивал со всем энтузиазмом, который только мог изобразить. Ах, если бы Джулит только и была «крутой», как Симона. Брр. …Но через несколько секунд, Жорис уже посматривал на него с азартом, как боу мяу поймавший рыбку, и снова приставал к его креслу, в этот раз располагаясь с боку. — Папи-ша… — Он начал, облокачиваясь на подлокотник, — А ты ведь так и не сказал почему я не расту. Ну сука. Ну— — Н-Ну, эм, — время включить в дело рассказ полуправд, — Знаешь, я же говорил тебе, что, когда ты был совсе-е-ем крохой, мы часто ходили по энирипсам? — Ну да… — Ну, это было, потому что— потому что ты рос очень медленно, по сравнению с другими, и… Воистину, его слова были самым нежным способом выразить чувства по типу «Было страшно, что ты умрешь от одержимости. И всё ещё страшно.» Уже не впервой, он призадумался о том, что негуманно, ничего Жорису об этом не рассказывать. Затем, несмотря на эту мысль, он продолжил балаболить. — Одна энирипса сказала, что у тебя, эм… синдром? Да, синдром, синдром из-за которого ты всегда будешь… очень маленьким. — Папи-ша… — он начал, чуть ли не в слезах, и боже, о Экафлип, пожалуйста, пусть это сработает. Пусть ему будет плевать на подробности, на сомнения, — Я хотел помогать тебе доставать до верхних полок, когда я вырасту… Потребовались все силы что были, чтобы не расхохотаться. — У-Учитывая, — он начал, сдерживая смех всеми силами, — Учитывая, насколько ты уже силён… К тому времени как вырастишь, ты меня сам будешь поднимать до полок, наверное. Даже если и нет, ты ведь знаешь, у нас всегда будет Луис. Мы можем попросить его их немного припустить, разве нет? Луис тихонько зашипел. Они оба решили не обращать на это внимание. — А, ну тогда я не против. У маленького роста много преимуществ. Низкие герои легче прячутся от монстров и уворачиваются от ловушек… — он начал перечислять, будто посвятил сему вопросу годы. Хотя, зная его, скорее всего так оно и было. — Ну, и ты сам коротышка. Так что я буду прямо как ты! И как всегда, взгляд Жорис был столь лелеющим. Будто Керубим был кем то, на кого следовало равняться. В животе аж бабочки затрепетали. Какой же он всё же самовлюблённый нарцисс… Но… несмотря на это, — становление Жориса кем то, кто даже чуть-чуть походил на него, было сровне ночному кошмару. — Всегда думаешь наперёд, мой Жожо, — улыбнулся он, взъерошивая его капюшон, — Ты-ж мой будущий геройчик! Ах… Он знает, когда-нибудь, Жорис увидит одну из тех статуй Джааша. Он всё поймет, и осознает, насколько его обдурили. Он его возненавидит. А затем, оставит. Но… Пока у него ещё было время. И он сделает всё, чтобы Жорис продолжал смотреть на него с тем же обожанием.***
— Ну… Ты знаешь. В молодости я был алтарным котёнком в храме Экафлипа. — Угу. Он непринуждённо посмотрел в сторону. — В сиротском храме. — Я, эм, подозревала, — пробормотала Симона, — Мсье Крепин, я знаю, что это случилось давно, но всё же, — я правда соболезную вам. — Спасибо… Но правда, в этом нет нужды. Я просто хочу сказать, что, когда я был там, я повидал множество… драк, — сказал он, так естественно, как мог, — Обычно проходили без меня, да и не были очень серьезными, конечно, ничего такого чересчур не было, но— Он сделал глубокий вдох, прежде чем заметить, как его отражение в чае чуть исказилось. Наверно знак поменьше врать. Плохо для его уже никудышной кармы. — Тем, кто не вписывался доставалось хуже всего. Тем, у кого были… ну, всякие уродства и проблемы с характером, — сказал он, уставившись на неё, вместо того чтобы заканчивать мысль. (Его дёрнуло изнутри. Уродства и проблемы с характером, да? Какие чудесные, добрые слова, бессердечный ты уё—) Последнее чего он хотел, так это дать своим страхам голос. Она делала что угодно, кроме как, глядеть ему в глаза. — Вы имеете в виду…? Он отвёл свой взгляд. — Не хотел портить настроение… Но да, — ответил он, — И я не знаю, каковы дела в школах, но… — Нет, нет, нет! Вы совершенно правы, да и я сама спросила вас, — она поспешно перебила, — Я совершенно понимаю вас… Если бы была на вашем месте, наверно чувствовала бы себя так же… Настала неловкая тишина. И она даже выглядела немного виноватой. — Не хочешь ли ещё чая, а, Симон…? Она выдохнула с облегчением. — А, да. Да, спасибо. — Отлично, — улыбнулся он, вставая из-за стола, — Ещё две кружечки чая, с тремя ложками сахара для тебя, да? — Да, конечно, — сказала она, — Вам наверно было… неприятно, смотреть на всё это, да? А я даже и не знала… — В этом не было ничего необычного, и это было годы назад, Симона. Дети бывают жестоки, без должного воспитания. И никто, кто ему всё ещё дорог, тогда не пострадал. (Лжец.)***
Той ночью, тишина меж его слов была заполнена песней цикад, а прохладный ветер ласкал тёмные, позолоченные осенью деревья за окном. То, как отвратно быстро текло время, тревожило его. Как уже настала осень? — Папи-ша, скажи… а почему мы, ну, никогда в общем-то и не празднуем твой день рождения? Он читал ему сказку, когда прозвучал тот вопрос. …Да, он знал, что Жорис уже был немного взрословат для того, чтобы ему читали сказки. И да, он всё равно продолжит ему читать. Прям до тех пор, пока тот не скажет ему перестать. — Эм, э-э… В последнее время, было так легко забыться, запнуться. Беспокойства да беспокойства… И, возможно, он знал почему так беспокоился, учитывая, что он сбился с колеи как раз в тот момент, когда Жорис сказал что хочет свою собственную, отдельную комнату, с настоящей кроватью. А теперь ещё и задавал ему такие вопросы. Но он не мог думать о таких вещах. Такие мысли — это признание в том, что он был ещё худшим отцом чем думал. — Тебе не нравиться твой день рождения? — Жорис поднял свой взгляд на него, и продолжил быстренько тараторить, — Или на самом деле ты придумал дату, потому что не знаешь когда он? А? Так много интересных предположений. А также, много тревожных, учитывая, что он всегда старался ходить вокруг да около темы своего сиротства. Не то чтобы это хоть как-либо помогло. (Скоро начнет его расспрашивать, почему тот никогда не хотел, чтобы Жорис называл его отцом.) — Н-Нет, мой Жожо, — пробормотал он, — Я старый. И такое… ну, обычно заставляет грустить во время дней рождения. — А это можно как-то исправить? Я не хочу, чтобы ты грустил… — Я не знаю, — сказал он, прежде чем улыбнуться, — Ты уже делаешь мою жизнь лучше, знаешь ли. — Папи-ша, — Жорис настоял, — Помимо старости, ну должна же быть причина! Он почесал затылок с нервным смешком. — Как много личных вопросов ты сегодня задаешь, Жожо… Если бы знал какие у меня боли в спине, то понял бы, почему мне грустно. — Папи-ша, я знаю, что ты знаешь, что я знаю когда ты врешь. У тебя шес-сот разных-пере-разных признаков вранья! — он скрестил руки на одеяле и надулся, блаженно не подозревая сколько раз Керубим уже врал ему на этой неделе, — Я уже достаточно взрослый чтобы знать, что случилось. Ты мне сам говорил, — мы всегда должны говорить о том, о чём мы грустим, — потому что мы семья, и никого другого у нас нет… И это было извечной дилеммой. Потому что, не ему заставлять Жориса слушать сколько у него в жизни проблем. Он даже не его сын. Что, у него теперь право клевать ему мозг, просто потому что они живут вместе? О да, взять и рассказывать про все беды в жизни девятилетнему ребёнку, офигенная идея! — Ты всегда меня утешаешь… — тихонько сказал Жорис, отведя взгляд, — Разве это не честно, что я тоже хочу о тебе заботиться? Но если было что-то, что Керубим ненавидел о себе больше всего, это была бы его бесхребетность. — Ну… может и есть причина, — он сдался притворяться, — Я так давно не праздновал его с людьми, которые раньше были со мной, и… я люблю тебя всем сердцем, но я скучаю по тем временам. — Скучаешь по Лу? Жорис, своими крохотными руками, манипулировал им как мог. — Нет, не только по ней. Есть многие кого я не видел уже годы, и это меня иногда… немного печалит. Не очень сильно, с тобой-то, но… — улыбнулся он, — Иногда люди просто отдаляются друг от друга, Жожо. И это нормально, да? Хотя, может, думать, что Жорис имел хоть какой-то контроль в этой ситуации, было перекладыванием вины. Он часто перекладывал вину. — Это… о твоей семье, да? А вот и ящик секретов, открытый нараспашку. — Я… — начал он, — Думаю, да. Я грущу из-за них, помимо всего прочего. Хорошо угадал… Жорис проигнорировал его лесть. — Ты никогда мне ничего не рассказывал ни о них, ни о том, что с ними случилось. И, как он надеялся, никогда-таки не расскажет. Даже разрываясь меж потаканием любознанию Жориса своими иногда-жестокими рассказами, и полным молчанием из страха его напугать, всегда была и будет та линия, пересечь которую было невозможно: Его личные проблемы. Те, что заставляли его вычеркивать Атчама из своих историй, раз за разом. — Не хочу об этом говорить. — Ладно, — вздохнул Жорис, где-то меж облегчением и разочарованием, — Но ведь… Ты по ним скучаешь, да? Они наверно были очень хорошими. Как дедушки, бабушки, и дяди Татака. И взгляд Жориса был столь… — А ну не делай такое лицо! — он нервно рассмеялся, — Мои друзья такие же хорошие, как и семья Баши и Татака. Единственное отличие в том, что наши хотя-бы живут неподалёку. А их семья, что, приезжает раз в год? — Знаю, знаю… Ты прав. И на том этот разговор и закончился. Ну и хорошо. Он всё ещё мог смутно вспомнить запах снэпперов, которых жарила мама. …И, боже, он всё ещё не знал, была ли она реально их матерью, были ли они усыновлены. Меж тем, что он был ещё слишком мал чтобы понять, что вообще происходило, и тем, что большинство из тех, кто был хоть как-то приближен к Экафлипу, запудривали друг-другу мозги в вечных интригах, — правда могла быть чем угодно. Но он всё ещё помнил, как однажды, расспрашивал её, снова и снова, готов ли ужин, дёргая за юбку, пока та наконец не выгнала его и закрылась на кухне, чтоб готовить в спокойствии. Атчам не мог перестать смеяться над ним. Атчам, тогда, был счастлив. …Такие воспоминания были причиной, по которой ему на самом деле было без разницы, что тот мужчина, что вырастил его вместе с ней, не был ему настоящим отцом. Даже если он никогда бы не сказал такого вслух. Разозлить Экафлипа было очень легко. Он не знал тех, кто его вырастил. Он так же не знал тех братьев и сестёр с кем рос, — и плевать, были ли они полукровными, или сводными. Потому что ему было шесть или семь лет, их не стало, и после, он больше не мог вспомнить их дней рождения, того, что они любили, или даже как звучал их смех. Он даже не мог больше по-настоящему по ним скучать… Но, если это хоть чего-то всё ещё стоило, он знал, что она бы вертелась в гробу, зная сколько перца он положил в жаркое вчера. И что её муж бы разочаровался, знай он как у него всё сложилось с Атчамом. — Я был слишком мал чтобы всё это помнить, Жорис. Но тогда наша семья жила в окраинах Амакны. Делали всё то же, что делаем сейчас… Торговать это наше семейное дело, знаешь ли. Жорису повезло, по сравнению с ним. Ему пришлось всему учиться с нуля. Они так и не успели его ничему научить. (Но он всегда знал, — что даже если ему придётся делать это в чёртову одиночку, без помощи Атчама, — он нашёл бы путь домой.) — Может расскажешь мне про них, хоть чуть-чуть? Он никогда не устанет от совместного учения семейного ремесла. Он никогда не устанет от того, как мастерски умел игнорировать, кем на самом деле был Жорис. Не важно, какие чувства вины и стыда могли нахлынуть на него. Но правда, как он вообще мог смотреть Жорису в глаза, зная всё что знает? …Может он был рад что Джулит и Джааш были мертвы? (Если да, то что это вообще говорило о нём?) — Мама любила рыбачить и готовить, уж очень серьезно к этому относилась, — сказал он бесстрастно, из незнания каких-либо других фактов о ней, — У неё была такая коричневая шёрстка… И, возможно, мы с Атчамом унаследовали от неё прикус. Хотя она ненавидела, когда о нём говорят. Ни он, ни Атчам, и в правду не имели ни единого шанса узнать её. Он уже даже и не был уверен, правда ли у неё был неправильный прикус. Так же как он не знал были ли они на самом деле родственниками. Или зачем он снова впутывал Атчама в свои рассказы. …Боже, реально уже крыша едет. — А-Атчам? — Удивился Жорис, прежде чем переключить своё внимание на кое-что намного важнее, — Стоп, прикус? — Нижняя челюсть перед верхней, Жорис, — пробормотал он, обнажив зубы. — Я не знал, что это ненормально… — Н-Нет! Это нормально, — добавил он в панике, — Просто иногда трудновато жевать. — О-о. — Я уже говорил, — нет такого понятия как «ненормально», когда речь идёт о том, как человек выглядит, Жожо. Никогда не суди книжку по обложке, помнишь? — пробормотал он, — …По крайней мере, я так думаю. (Было бы неплохо, если б он сам делал как говорил.) Жорис смотрел на него, будто вообще не понимал, о чём тот говорит. Но учитывая, что Керубим сам изо всех сил старался чтобы Жорису не были нужны такие слова поддержки, — то, пожалуй, это был хороший знак. Или это был знак того, что он и в правду гиперопекун, а последние десять лет — его худший грех. — Скажи, хотя-бы, что бы ты хотел на день рождения? Я обещаю, что не буду пытаться что-то устроить. Мне просто хочется знать. По научным причинам, — сказал Жорис, пряча руку под одеялом. Воистину, из всех на свете, единственным, кто стал бы мухлевать с ним ради его же блага, был Жорис. — Удиви меня, — он улыбнулся. И в этот момент он знал, — так же чётко как знал, что на небе сияли звёзды, — что подводил его.***
— Кеке… — прошептала Лу, глядя на него, пока они лежали на их шёлковой постели, — Ты когда-нибудь думал о детях? Вопрос был столь же неожидан, сколь удар хлыста, и точно так же жгуч. Всего пару секунд назад он был готов заснуть, а теперь, пуф, будто уже выспался. — Л-Лу, ты что, ты…? — он поперхнулся. О Боже. Он не готов. Вся их жизнь— Они— О боже. Она рассмеялась. — Не глупи! Боже, нет. Ты реально подумал…? — А-а, нет… Да не подумал я ничего, Лу! И тогда в груди расцвело новое чувство. И оно было несколько странным. Потому что он был разочарован. — Я просто подумала, — продолжила она, не замечая, что в общем-то, он по-тихому сходил с ума, — Об этом. Он моргнул, пытаясь хоть как-то слушать и понимать её. — И-И что? — Мы практически женаты, живём вместе… Но никогда не говорили об этом. Разве не странно? Её глаза смотрели на него, из-под одеяла, отражая мерцание луны. Она была лицемеркой, говоря такое. Было великое множество вещей, о которых они никогда не разговаривали — и большинство из них? Он был более чем доволен никогда не упоминать. Но, столь же лицемерно, он кивнул в согласии, зарываясь чуть глубже в одеяло. — Ну, что ты думаешь? — продолжила она. — Я… Я не знаю, — минутой ранее, мысль что они могут создать семью, что это что-то реальное, что может произойти, даже и не посещала его разума, — Мне надо подумать. Она бренно окинула взглядом комнату и погрузилась в размышления. — Это наверно всё усложнило бы… Никаких приключений, никаких отпусков на курортах… — У нас всё ещё был бы Луис. Даже если путешествия и стали бы немного другими, — он слабо возразил. — Учитывая тебя, иметь Луиса это жизненная необходимость, — хихикнула она, — Сколько на тебе сейчас смертельных порч и проклятий, — три, четыре? — Сир Момор, наёмницы Фифи Красивые-Ножки, криптогринская мафия… Не столько проклятия, сколько назойливо, — нехотя усмехнулся он, — Кстати, Пю-Пю из Бреты помер. Прям год тому назад. Если вообще помнишь, кто он. На одну проблему меньше. — Больше причин сохранять наш мирный, бездетный образ жизни, — улыбнулась она, — Помимо того, что я бы растолстела и стала бы серой мышкой… Он никогда, никогда не скажет ей этого, но ему уже давно без разницы, какая она. Они состарятся вместе, и в этом нет места таким меркам. …По крайней мере она точно состариться. — Усыновление тоже вариант, — тихонько пробормотал он, — Ни подгузников, ни ора, если ребёнок достаточно взрослый… Почему они вообще это обсуждали? Он даже не знал, переживёт ли её. Или ребёнка. — Следовало ожидать, что ты это предложишь, — поддразнила она, — О, сверкающий защитник сирот и вдов. Тюль колыхалась в прохладном ночном воздухе, и он нервно сглотнул. — Я думаю… Он мог так легко представить себе это. Он бы готовил, рассказывал истории. Они бы ссорились и мирились. Он бы учил этого ребёнка всему что знал сам. Они бы открыли магазин. Лу ведь говорила, что не против… Он бы научился как. А потом, сделал бы всё, что не успела его семья. Наследник, лучше, чем он сам. Второй шанс. Лучше, чем самопомощь. И он так хочет этого, просто хочет, хочет, и хочет. Он хочет заполнить ту горящую дыру в сердце хоть чуть-чуть. Разве это эгоизм? Разве хотеть помочь кому-то столь беззащитному это эгоизм? — Просто я думаю, что усыновление это лучший вариант, — усмехнулся он, игнорируя тянущую боль в груди, — Это легко. Как подобрать с улицы котёнка. — А-я-яй, как ты смеешь так говорить о детях, — ответила она, — Когда некоторые из них щенята. — Можем взять обоих, — улыбнулся он, пожимая плечами. И она засмеялась, пока он прилёг поближе к ней. Он редко был честен с собой об этом, но мало что радовало его в жизни. И может это было эгоизмом, — не чувствовать счастья, когда в жизни так много чудесных вещей. Но она была одним таким редким лучиком солнца, который наполнял его всё смыслом. Это было жестокостью, относиться к ней как к своему спасению. Какой бы жестокости порой сама и не проявляла. …Но в отличие от него, у неё был выбор уйти. В ней была целостность духа, которой у него никогда было. Он был приставуч и ненасытен, а она вечно то гонялась за ним, то выслушивала его мольбы о прощении… И так каждый раз. После каждого взаимного предательства. Рано или поздно, ей бы надоело. По крайней мере, она точно перестала бы терпеть, когда вспомнила бы, что именно произошло в Экафлип Сити. Честно, он просто мудак, и его одиночество — это всегда вопрос времени. Каждый кто себя хоть немного ценит, бросает пытаться что-то с ним наладить, — как Атчам и Баши, те бессердечные предатели. И он задумался, глубоко задумался, как бы он мог найти себе того, кто не захочет уйти. Как привязать другого человека к себе так же безнадёжно и неизбежно, как к себе его привязал Экафлип.***
Тихонько, Жорис лежал на диване, отдыхал. С задёрнутыми шторами и выключенным светом, белый шум людей что проходили мимо магазина почти успокаивал. Почти. …Визит на ежегодную ярмарку Амакны обернулся неудачей. Просто, Керубим не был в Амакне уже так долго, но оставаться там они не собирались, и… и он так хотел, чтобы Жорис успел увидеть его любимую часть жизни в городе. Но Керубим недооценил, насколько шумно и многолюдно было, для его первого визита. Жорису поплохело, и пошло-поехало. Теперь они были дома, в гробовой тишине. Керубим сидел за столом, попивая холодный какао, наблюдая как солнечный свет превращал толпы на улице в бессвязный театр теней на шторах. А Жорис лежал на диване. Какао лишь чуть-чуть поднимало настроение. (…Может, не стоит открывать магазин завтра, или… Аргх, почему он раньше не заметил, что Жорис расстроился? Идиот, идиот, идиот—) Он сделал ещё глоток какао, стараясь не думать об этом. Вдох и выдох. Самобичевание никогда не приводило его ни к чему хорошему. — Папи-ша? — прозвучали слова, и взгляд Керубима сразу перескочил к их источнику, — Прости что я всё испортил. — Ты ничего не испортил, мой Жожо, — сказал он нежно и честно, прежде чем начать приукрашивать правду, — И вообще, мне самому там было не очень. Так много людей… Жорис промолчал, уставившись на него. — Только пожалуйста, — продолжил Керубим, — В следующий раз скажи мне сразу если тебе станет плохо, ладно? И тогда мы сразу же пойдём домой? — Я… Я не знал, что так случиться. Что у меня заболит голова. Мне там понравилось. — О-о, Жорис, — вздохнул он, проходя чрез комнату, дабы присесть подали него, аккуратно пытаясь не коснуться друг друга, — Ну, такое тоже случается. Всякое бывает. Не всегда же знать, что мы чувствуем, да? Но жизнь была бы намного легче, знай они все, что именно они чувствуют в любой момент. Чувства переменчивы, особенно в отношении к тем, кого он любит. И из всех них, — Атчам, Баши, Лу, — на данный момент был лишь один человек, который несмотря на это, всё ещё его терпел. Нет, ставить эту любовь в один ряд с теми, было ужасной ошибкой. Ведь он самый драгоценный, чистый, и безгрешно любящий— …Жорис уставился на него. Потому что он сам уже как-то странно уставился на Жориса. Керубим испустил нервный смешок, и отодвинулся в самый угол дивана. И когда же Жорис успел сесть рядом? Боже… Да, он всё ещё тебя любит. И это всегда может измениться. — Выглядишь будто хочешь историю рассказать… — пробормотал Жорис, лишь чуть-чуть смущенный его поведением. Он всё ещё выглядел скорее как комок мокрой бумаги, чем как мальчик, но хотя бы больше не грустил. — Нет, нет. Просто задумался. Ну, о всяком. — О всяком? — О всяком. Жорис уже немного напрягся. — Так ты хочешь поговорить или—? — Ты хочешь какао? — с небольшой улыбкой, перебил он его, — Уже холодный, но в такую погоду, наверное, самое то, да? Жорис подумал об этом. Он подумал об этом чуть дольше, чем он обычно думал о таких вещах. Затем, он кивнул. (Какого же непонятного ребёнка он вырастил…) Пока Керубим шёл к столу, Жорис сел поближе к спинке дивана, укутываясь в плед. Затем он уставился на Керубима, пока тот шёл обратно. — Это… — начал он, — Может попробуем вернуться? Когда повечереет? — Если хочешь, то вернёмся, Жожо, — мягенько сказал он, давая ему его чашку, — А теперь скажи, вкусно, или нет, ладно? Жорис сделал глоток, и, наконец-то, слегка улыбнулся. — Очень вкусно.***
Почему он тогда всё ещё не имел понятия, где продают вещи для детей — будет вопросом, о котором можно будет размышлять годами. Но пока что, он был больше обеспокоен тем, что не знал где и как начать, и когда закончить. Быть на грани нервного срыва, посреди пустого рынка, в ненабожные часы утра, наверно, не было выходом из его ситуации. Он должен был спешить, просто должен был. Неважно, что говорил Канигру. Как только милость и доброта его иссякнут, у Керубима больше не будет второго шанса. Канигру был его единственной надеждой. Тортуэ скорее всего убил бы ребёнка. Крокосек, скорее всего, каким-то образом, умудрился бы убить его ещё более летально. И бог знал, что кроме тех трёх, никто с ним не хотел иметь чего-либо общего. Любой, кого бы он нанял, наверно бы убежал, лишь унюхав, или, — не дай боже, — увидев кухню. — Мсье Крепин? — чуть-знакомый голос удивил его, — Вы что-то ищете? Он обернулся. Это была Арнелла. Местная фермерша. Мать каких-то детей. Просто кто-то, у кого он постоянно покупал свою еду. Имя знал, а вот фамилию не знал. (Как же вежливо с его стороны… И всё же. Казалось, будто сам Экафлип послал её, в его спасение.) — Мсье Крепин, у вас всё в порядке? Вы странно выглядите… — Да. Ну, нет, я… Я-Я думаю, я усыновил ребёнка? — попытался он объяснить, — И я не знаю, что делать, куда идти, и что вообще… Её глаза были как блюдца. — Помедленнее, помедленнее, — она нежно двинула руками в воздухе, призывая его успокоиться, — Что вы имеете в виду? — Я, ну, он… Его, они… — заикался он. Что ему вообще положено тут говорить? Насколько всем теперь будет известно, никакого отношения мальчик к Джаашу не имел, и сам Керубим тут был вообще не при чём, — …Его оставили у меня на пороге посреди ночи, день тому назад. И я не знаю, что делать. Затем, он поспешно добавил, не дай бог она подумает, что он настолько некомпетентен: — Н-Но, я оставил его дома с другом! И у нас уже есть немного памперсов и еды, и… — закончил он, и боже упаси она спросит откуда он их взял, если сам не знает где их купить. Всё случилось поздней ночью, всего лишь вчера. Втишь, по очкурам, он покинул Бонта чрез врата Заап, захватив с собой лишь предметы первой необходимости. Это был достаточно отважный путь, учитывая его ранения. …Но он не чувствовал себя отважно. Он чувствовал будто его, колодника, вели к позорному столбу. И он шёл, шёл стараясь не смотреть назад, и даже не думать о той девочке, Бакаре. Когда он уходил, она всё кричала и плакала, крушила спальню, мебель, рвала в клочья связанную вручную детскую одежду. И неохотно верилось, что она уже остановилась. Великолепный из него, конечно, был защитник сирот и вдов… Он так просто оставил её. — Я могу вам как-то помочь? — женский голос пробивался сквозь его мысли. Они вдвоём довольно быстро пришли к согласию, когда Бакара чуть-чуть успокоилась. Согласие, которое звучало как, ну… «Уберите это отродье убийцы моего брата с глаз моих, пока я не… Мне плевать как! Выкиньте его у крыльца приюта, оставьте себе, мне без разницы! Но не подпускайте его ко мне, и к тому, что осталось от моей семьи! Просто… Просто избавьтесь от него, месье Крепин. Я умоляю…» Его единственный вопрос в этом всём был: о какой семье она вообще говорила, учитывая кто был её опекуном? Он не мог просто взять, и не переживать за неё. Но решил промолчать. Это было бы бестактно, а она, наверно, и так его ненавидела. Воистину, он был великим, сияющим защитником вдов и сирот — столь неподражаемым героем, что за одну ночь он оставил маленькую девочку позади, после кровавой бойни, и убил мать новорождённого ребёнка! Арнелль уже пришлось чуть пошатнуть его за плечо. — Мсье Крепин…? — А-Ась? А. Простите. Просто… Я много о чём сейчас думаю. — скрестил он руки, прежде чем скорчиться от боли. М-да. Джулит точно что-то ему вывихнула… — Ни одежды, ни кроватки, ни еды, ни подгузников, ни игрушек… Я даже не знаю, нужны ему игрушки или нет. С каждым его ударом, отчаянный взгляд Джулит уходил в сторону, меж сияющих лучей магии, в попытках понять куда Бакара убегала с ребёнком. (Никто не вёл бы себя так без любви.) Может, недостаток внимания и был причиной её гибели. (Но тогда зачем использовать Дофус?) Может, он смог убить её лишь потому, что она любила того ребёнка. (От таких мыслей ему становилось тошно.) — Я вас понимаю, но какова сейчас обстановка с тем, что уже имеется? — Пока всего ещё достаточно… — сказал он, прежде чем сделать жалкую попытку пошутить, — Скажите, а детям и правда нельзя молоко гоббалов? Покупать его у вас, наверно, дешевле чем смесь, нет? — Во имя богини, конечно же нет! — она хихикнула. — Знаю, знаю, — сказал он, напяливая на лицо улыбку, которая не доходила до его глаз. (Теперь, ему просто придётся вот так вот шутить, со всеми, будто ничего из этого не произошло. Будто он не лишил ребёнка, что сейчас был у него дома, матери. Просто вот так вот, до конца своих дней. И это было раскладом событий, к которому он стремительно привыкал.) Она почёсывала подбородок, погрузившись в мысли. — Вот что я думаю… Вам нужно пойти к швее. У меня подруга, Рена, швея, может вам помочь. Ребёнку нужна одежда и пелёнки. А в мастерской можно спросить о кроватке, — А-а, по милости Сакриер, я так давно не думала о всём этом… — В общем, это всё неподалёку. Я могу вас быстренько проводить, если хотите, ведь, ну, вы неважно выглядите. Он сделал шаг назад. Конечно, у него уже мозг кипел от стресса, но он мог бы справиться с этим и в одиночку. — Ах, спасибо вам, но… — Правда, я настаиваю. Это такая трудная ситуация, в вашем возрасте, и, — пробормотала она, — Я могла бы помочь. Могу поспрашивать, нет ли никого кто хочет приютить ребёнка, или, не знает ли кто хороших, заботливых приютов для сироток… Я хочу помочь вам найти кого-нибудь, кто в силах по-настоящему заботиться о нём. И как бы он не старался до того момента успокоится, весь воздух покинул его легкие. — Нет! — повысил он голос, — Я имею в виду… Простите, но, мне нужно время, чтобы всё обдумать. И я не настолько стар, что не найду, где мастерская. — Простите, — сказала она, чуть смущённо, — Я понимаю. И главной задачей на тот момент стало закончить этот разговор без упоминания того, что именно он думал о словах «хороший, заботливый приют для сироток». Иначе он никогда бы больше не смог ей посмотреть в глаза. И разбудил бы весь квартал.***
— Прости что скрыл это от тебя. Она вздохнула, смотря куда-то в даль, и стоя у окна. Отвернувшись от него. — Не прощу. — Ну Лу, ну должно же быть что-то. Как я могу загладить свою вину? — Как можешь загладить свою вину? Ну не знаю, можешь попробовать вернуться назад во времени и не врать мне! — прорычала она, повернувшись к нему на пару секунд, прежде чем снова отвернуться, яростно впившись когтями в подоконник… Он сделал шаг вперед. — Лулу, это ничего не меняет между нами… — Ничего не меняет? Ты, Керубим Крепин, все эти годы скрывал от меня что ты сын божий! — Потому что я не хотел, чтобы ты обо мне начала по-другому думать. И потому что он знал, что именно так этот разговор и прошёл бы. — Ты в своём уме? Конечно, я буду по-другому о тебе думать! Я теперь ничего не знаю! Как мне знать, что мы… Что я не… — Что ты не…? Она снова повернулась, взглянув ему в глаза. — Что я стану старухой, рядом с тобой? Что ты от меня не уйдёшь?! Не притворяйся, будто не знаешь, как живут другие полубоги. Ты знаешь Голтарда! — Лу, всё будет в порядке. Я возьму, и вдруг перестану стареть, — сказал он, словно не думал об этом каждый день последние пару лет, — Он иоп, я экафлип, и… Она сделала шаг назад, не позволяя ему приблизиться. А он не смел снова посягать на то пространство между ними. — Ты не знаешь этого. Все остальные полубоги живут веками. Как тот… тот Эш, — В её устах, звук имени его брата-полубога был подобен ругательству. И это было вполне заслуженно, — ведь сказать, что Эш был в каждой ядрёной бочке затычка, было бы недостаточно, — Керубим, он бессмертный. Говорят, что он умирает, а затем возвращается, бодрый и с накалом, будто ничего и не произошло! — И те, кто это говорят — дебилы! — настоял он, потому что ложь для него была словно воздух, — Люди не восстают из мертвых, полубоги они или нет, Лу. — Ты никогда не пробовал умирать, так что не знаешь! — рявкнула она, скрестив руки, и глядя ему в глаза, — Я не хочу быть… быть одной из сотен жён, когда ты переживёшь меня. Не хочу, чтобы ты меня оставил, когда состарюсь. Слушать её оценку его характера было больно. — Какая разница! Я с тобой быть хочу, и без разницы, буду я стареть или нет! Как ты не можешь этого понять? Она нахмурилась. — Всё же признаешь, что снова лжёшь? Что вообще не знаешь, что нас ждёт? — Да! Признаю! — гневно сказал он, прежде чем вдохнуть, — Я вообще ничего не знаю, вот такой я. Я не хочу быть такой как они, потому что жизнь без тебя и Инди это мой худший кошмар, а ты ведешь себя, будто мне нравиться о таком думать! Я не просил, чтобы моим отцом был… сама-знаешь кто. У меня такие же обычные, небожественные чувства, как и у тебя. Но я плохой, просто потому что не хотел, чтобы ты знала? Потому знал, что ты мне, как всегда, начнешь костерить? Да если бы мне пришлось так долго жить, я бы…! Он бы… Ну. Да. Если на это не требовалось бы девяти попыток, то да. Он даже и не заметил, когда начал плакать во время их разговора. Странно, да? — Кеке… Слушай, прости меня. Я накричала. Ну… Ну не плачь! Пожалуйста? — начала она, намного более нежно. …Боги, это прямо-таки повтор того раза, когда он во время ссоры проболтался о своей тупой, мёртвой семье. Какая классика. В их отношениях, вся важная информация всегда передается лишь с помощью ора. — …Всё в порядке. Я тоже кричал, — он провёл рукой сквозь свою шерсть, — Люблю тебя, знаешь. Не хочу расстраивать. Прости, что не сказал. Она молча смотрела на пол. — Я знаю, — с трудом сказала она, — …Тоже люблю тебя.***
— И так, я повторюсь — Атчам был настолько близко к нам, а ты мне ничего не сказал? И правда думаешь, что теперь, когда он знает где мы живем, не вернётся чтобы снова меня поджечь? — Успокойся, Луис. Я уже говорил тебе, — сказал он, яростно оттирая посуду губкой, — Я не дам ему тебе навредить. — Говорит тот, кто не в силах уберечь даже самого себя! Внезапно, он с криком отдёрнулся от раковины, роняя посуду в воду что ещё секунды назад не была кипятком. — Ты совсем сбрендил?! — вскрикнул он, вытирая руки о полотенце. Было больно. — Будешь так и дальше делать, то боятся тебе будет надо МЕНЯ! — Ну попробуй, попробуй! Посмотрим, что ты сделаешь! Найди куда переехать, раз я такой ненужный! Если бы Лу видела это, она бы— — Её тут нет и не будет. — И это твоя вина! Он резко повернулся лицом к одному из глаз Шушу. От движения голова закружилась. — Сама решила уйти, и сама решила оставить тебя со мной! Многое говорит о том, насколько ты был ей дорог! Доска ударила его по лицу. — Даже не пытайся тут мне сочинять. Она оставила тебя со мной. Она доверила мне тебя, бесполезный ты мешок блох! — Продолжай убеждать себя в этом, — он потёр своё побитое лицо, с небольшим смешком, — Ей плевать на тебя, ей плевать на меня, но каким-то образом это всё, как всегда, моя вина, да? — Да. Потому что ты самовлюблённый социопат. — А ты — развалина с крысами и тараканами, — прошипел он, кидая мокрое полотенце в один из глаз Луиса, — Прямо моя вторая половинка! В взгляде Луиса промелькнуло великое множество эмоций. От попыток найти ещё какое-нибудь едкое замечание, до каких-то самоубеждений… — Заткнись уже! — перебил его мысли Керубим, — И отстань от меня. И, так Луис и сделал. С самым недовольным выражением, на которое способны Шушу. И если он и в правду задел его нежные, нежные демонические чувства? Отлично! Так ему и надо.***
Он, не отводя взгляд уставился в окно, из своего уголка тёмной комнаты. Вспышки света освещали комнату на мгновения, отражаясь в его глазах, а затем, столь же быстро погасали, давали место тьме, а затем, грому. Судя по новым, крайне интересным развитиям событий по отношению к его болям в спине, — он провёл слишком много ночей скрутившись у этой стены. Хех… Сам виноват. Постоянно забывает принести хоть один стул к кроватке. А когда уже садился тут, было слишком поздно. Не мог же он положить ребёнка и куда-то уйти. Не мог с ним встать, и рисковать разбудить его… Так что, из-за собственной глупости, у него не было выбора, кроме как сидеть у стены, на полу, и страдать, укачивая его. Это не было уловкой подольше и поближе подержать его. Было бы странно, такого хотеть. Он даже не собирался его оставлять себе. (Конечно, он найдёт куда его пристроить. Очень скоро. Уже прошли месяцы, уже давно пора.) Всё это было временной мерой, просто чтобы успокоить его. Каждый раз, когда гремели молнии, он так вздрагивал, так морщился… Хотеть его утешить, было вполне нормально. — Не так уж и страшно, да? — прошептал он, не ожидая ответа. А ребёнок, как и ожидалось, не ответил. Лишь уставился на него с интересом. Ну, это нормально. Он вот недавно читал, что с детьми надо много разговаривать, что это хорошо для их развития. — Не страшно, когда я с тобой, да? — он слегка улыбнулся. …Друзья и соседи, наверное, уже думали, что он сбрендил. При каждой возможности намекали что уже давно пора придумать что делать с мальчиком. Будто он и сам не знал. Да, да, он слишком старый и дряхлый. Уже давно пора малыша куда-то деть. Но это как требовать, чтобы он продал Дофус какому-нибудь дебилу с улицы. Отдал Разиэль в руки армии Бракмара, за добренькое обещание никого тем клинком не убивать. У него в руках был живой человек, а не горячая картошка. Разве это не его обязанность, убедиться, что он не бросает того на произвол судьбы? …Он надеялся, что Жорис никогда не узнает, что говорили о нём. О них обоих. — Жизнь тяжела, — вздохнул он, — А всем плевать, да? Жорис поворковал, пока тот слегка покачивал его в руках. — Ещё не рассказывал тебе, но у меня тоже нет родителей, — сказал он, глядя на ребёнка, — Правда ты своих не вспомнишь… Завидую. Жорис ответил какими-то непонятными, детскими звуками. Боже, наконец в его жизни хоть один нормальный собеседник. — Ну, скажи, что-же мне с тобой поделать? — вздохнул он, — Родился бы пораньше, может быть, я бы всё же… Хотя, захотел ли бы ты вообще жить с такой развалиной как я? Но… Когда мы найдем тебе хорошую семью, обещаю, я всё ещё буду заботиться о тебе. Как дядя. Просто так ты от меня уже не избавишься, понял? Нежно, он прижал Жориса к себе чуть крепче. — Хотел бы, чтобы ты остался здесь… Но правда, ты знаешь, я ни на что не гожусь. Я не отец. А ты заслуживаешь лучше, чем, ну… всё это, — пробормотал он, — Просто вырастешь, решая мои идиотские проблемы, и думая о том, как тут всё грязно и не убрано… И, скорее всего, он бы его тоже бросил. Как и все остальные. Было бы достаточно забавной концовкой. — Прости. Боже, я весь так расклеился… — он протёр глаза рукой, — Жаль, что я не могу тебя оставить. И может, в тот момент, он притворялся. Может, на самом деле, он уже принял решение. Но себе такого он бы не признал. — Даже если ты не будешь жить со мной, я никому не дам тебя в обиду. (Этот ребёнок вырастет счастливее чем они с Атчамом. Чего бы это не стоило.) …Нежно, он провёл когтём по его щеке. Будто Жорис был его самым хрупким, величайшим сокровищем. А в ответ, Жорис схватил его руку, воркуя. Горло пересохло, а в глазах поплыло. Даже если он всё ещё пытался притворяться, в тот момент он подумал: «Я буду так счастлив, когда мы станем семьей». «Я буду так счастлив, когда я стану твоим другом».***
Это был спокойный, нежный день. Он тихонько мурчал и поглядывал на небо, лёжа на пледе для пикника. Они с Жорисом расположились на малюсенькой сопке, посреди полей пшеницы на окраинах Бонта. Тем поздним летом, зелёные листья сверкали в лучиках солнца, танцуя с каждым дуновением ветра. Было приятно, снова тут отдохнуть. Хоть и без Лу. Погода была чуть ветренная, но тёплая. А облака выглядели мягкими, как вата. На этом пикнике было гораздо меньше вина, чем на тех, что он разделял с Лу, хоть, конечно, оно всё ещё и присутствовало. Потому что, насколько глубоко ему бы не было плевать на то, видит Жорис как он пьет или не видит, — им всё ещё надо было как-то добраться домой. И учитывая сколько они съели, это будет проблемой даже если он не навеселе. Но пока, тот момент ещё не настал, и он мог с лёгким сердцем закрыть глаза, и позволить нежному ветру и лучикам солнца ласкать его мех. Просто надеясь, что не заснёт. На сердце было легко. — Эй, папи-ша… — начал Жорис, сидя по его сторону. Он вопросительно промурчал в ответ, медленно открывая глаза. — Ты можешь мне кое-что пообещать? Прям на мизинчиках? — Пообещать что? — чуть улыбнулся он. — Ну, э-м, — Жорис отвёл взгляд, в котором виднелся лёгкий блеск смущения, — Может сначала пообещаешь, а потом я расскажу? — Самое главное правило торговли — никогда не покупать боу мяу в мешках, Жорис. Я же уже говорил, ты всегда можешь мне рассказать, что тебя тревожит, разве нет? Сидя, Жорис мог свысока посмотреть вниз, на его лежащую форму. А солнце, и поля позади, обрамляли тот вид словно ореол. Зрелище, что казалось более святым, чем та манна что протекала в его собственных жилах. Картина, что вожгла себя в его сетчатку. И взгляд Жориса, что был ни холодным, ни полным любви, а просто смирившимся со всем… То, что он не мог понять, что это была за эмоция, было самым страшным чувством на свете. — Просто… я всё время думаю о нашей семье. Ну, о том, как ты вырос. У него немного пересохло в горле. М-да, вот и приветик из прошлого. — И что же? — Ну, не знаю, — сказал он, — Мне от этого грустно. — Что, боишься, что тоже вдруг склею ласты? — он слабенько хихикнул. Жорис не хихикнул. Он просто глубоко вздохнул. — Нет. Хотя… наверно всё же да. Но это не главное, — продолжил он, — Разве тебе тогда не было одиноко? …Было. Было так одиноко. Он даже и не знал, как одиноко, пока впервые не взял его на руки. Возможно, Жорис уже знал это. Он немного дрожал, пытаясь найти силы продолжить разговор. — Просто, если бы вы с Симоной пропали, а Татак и Лилот больше не хотели бы со мной дружить, я бы никогда не оправился… Хотелось попросить прощения, за то, что вечно заставляет его волноваться. Но вместо этого, он просто сказал: — У меня есть ты. — Я знаю. И я тоже тебя сильно люблю, — тихонько сказал он, — Поэтому я и хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Если бы ему удалось попросить прощения, единственное, что Жорис бы сказал, наверное, было бы: «А я хочу за тебя волноваться». У них такие разговоры уже были. Он знает, как они проходят. — Пообещаешь на мизинчиках, что мы всегда будем вместе, — сказал Жорис, крайне самоуверенно, — В болезни, в здравии, и во всём остальном. Ему пришлось подавить нервный смешок. Этот ребёнок его просто убивает… — Не цитируй мне тут свадебные клятвы. — Они подходят, потому что это настолько же серьезно и важно, папи-ша! — настоял он, протягивая руку с вытянутым мизинцем, — Я знаю, что ты всегда будешь со мной, но я хочу, чтобы ты тоже знал, что я никогда-никогда тебя не брошу! Если бы знал про Джулит и Джааша, не говорил бы так. — Мне не нужны никакие обещания, чтобы знать, что ты меня не бросишь, Жорис. Если они ему были нужны, то он был плохим отцом с кучей тараканов в голове. Но, если они ему были не нужны, то у него были явные проблемы с оценкой реальности. — Я буду заботиться о тебе и о магазине, и мы будем путешествовать вместе. А потом, когда ты будешь совсем-совсем старый, я буду оставаться дома, пока ты не… ну, ты понял. Было так мило, как он недооценивал, насколько Керубим был стар. Даже если на вид он ничуть не постарел за последние десять или двадцать лет, было сомнительно, что его поистине божественное здоровье продержится ещё десять лет. Но… А-а. Ладно. Это всё равно ничего бы не значило. Он просто ему подыгрывает. — Ладно, пообещаем друг другу, — смирился он, пускаясь на произвол детского каприза, — Только пообещай в ответ, что не будешь заставлять себя оставаться со мной. Обещание не клятва, его можно… просто решить не исполнять. И всё же, его рука немного колебнулась, пока он протягивал мизинец. Жорис свёл их пальцы вместе сиюминутно. — Даже и не мечтай. Ты от меня теперь никогда не отвяжешься, — хихикнул он, глядя на него с такой мрачной, и совершенно детской решительностью, — Обещаю.