У Главнокомандующего красивая морда. Большие, живые глаза украшены тёмными синяками. Тонкие губы обыкновенно сухие, обветренные, даже когда он мажет их бальзамом с блёстками. Не помогает, потому что каждый раз, когда он волнуется, острые белые зубы нещадно впиваются в кожу, сдирают до крови. Это происходит слишком часто и губы никогда не заживают полностью. Аккуратный коричневый нос, жидкие брови. Всё это западает в сознание вместе с нездорово бледной кожей хорька. Это происходит то ли от того, что у него серьёзные проблемы со здоровьем, то ли от недосыпа. А может от всего сразу. Порой он слишком легкомысленен со своим организмом. Как будто испытывает на прочность. На самом деле Главнокомандующий заботливый президент. И он готов пожертвовать всем ради своего государства. А Кымсэги готов пожертвовать всем, ради его любимого Главнокомандующего. Разрываясь между долгом перед Родиной и личной привязанностью, бурундуку тяжело выбрать что-то одно, но пока его не лишили этого варианта, он остаётся с хорьком.
У Главнокомандующего заботливые руки и хрипловатый усталый голос. Когда хорёк говорит, содрогается воздух. В этот момент он живой, громкий, рокочущий. Голос, которым должен обладать командир, казалось. Тяжело противиться его энергии, его харизме. И когда Кымсэги поднимает взгляд, он чувствует, что готов на всё, чтобы тот никогда не замолк. Чтобы худощавое болезненное тело никогда не прекращало содрогаться в порыве эмоций, сжатые в кулаки руки никогда не опустились, а зелёные глаза не потухли. В своём проявлении его чувства прекрасны. Стихийны, искренни. И когда он говорит, что сделает всё ради победы, Кымсэги верит. Командир бегает с указкой вокруг карты, взбудораженно указывая на объекты, кричит до хрипоты. Он любит свою страну, своих солдат до глубины души, нет сомнений. Но наедине с адъютантом его любовь становится другой. Совсем другой.
« — Я так устал от этих интервью, — звучит устало, тихо.
Главнокомандующий кладёт подбородок на плечо адъютанта и говорит почти шепотом. Сиплый голос мелодично льётся из его уст, заполняет собой командирскую спальню. Кымсэги не вслушивается, вдыхает сладкий запах духов. Кажется, корица, шоколад. И что-то ещё.
— Когда это закончится, давай выпьем вина в моей вилле? — Главнокомандующий отстраняется, смотрит на усталую морду Кымсэги.
Бурундук молчит, кивает. Хорёк вздыхает, утыкается мордой в грудь адъютанта. Дышит глубоко, размеренно. Его рыжий хвост неподвижен, свисает с края кровати. Кымсэги вдруг приобнимает командира. Внезапно становится страшно. За его безопасность, за его жизнь. Словно сейчас он в его объятиях такой мёртвый, неподвижный. Но Главнокомандующий развеивает сомнения. Поднимает голову, улыбается. Его глаза полуприкрыты, блестят, как изумруды.
— Ты так заботлив, адъютант, — не читает мысли, говорит тому спасибо слишком часто и лишь за то, что тот всегда рядом, — не знаю, что делал бы без тебя.
Дарит смазанный поцелуй в губы. Приятное тепло. Запретное. Они могут целоваться только наедине, чтобы слухи о запретных отношениях на разрушили репутацию Главнокомандующего. Бурундук понимает, не обижается. Рад любому вниманию со стороны командира. Даже когда спальня пустеет, Кымсэги чувствует прикосновения ладоней хорька к его плечам, чужую слюну на зубах. Касается губ пальцем. На них блёстки. »
Главнокомандующий одевается по погоде. Слишком слаб, чтобы не повязывать шею длинным красно-жёлтым шарфом зимой. Кымсэги помнит это время хорошо. На хорьке — длинное белое пальто. Совсем новенькое, чистое. Сзади воротник. Пушистый, белоснежный. И почему-то в нём Главнокомандующий выглядит моложе, свежее. Тяжело сказать что красивее, потому что адъютанту кажется, что его любимый Главнокомандующий красив всегда. Изящен, элегантен, невинен.
« — Ты правда думаешь, что мне идёт? — звонкий смех мелодичен.
У хорька красные от мороза щёки. Он щурится, дёргает ухом. Снег оседает на ярко-рыжей шерсти, длинных белёсых усах. Блестит на солнце, тает неумолимо быстро. Непорочно белый, искрящийся. Всё равно никогда не засияет ярче зелёных глаз. В этом нет сомнений. Адъютанту хочется верить, что они никогда не потухнут. На секунду мрачные мысли глушат и морда Главнокомандующего в глазах бурундука расплывается неясными очертаниями. Тот стоит неподвижно, любуется падающим снегом.
— Ты прав, мне идёт, — самодовольство в родном голосе отрезвляет, приводит в себя. И вот его любимый Главнокомандующий крутится, виляет хвостом, осматривая себя со всех сторон, — Хинджокчеби помогал мне выбирать.
Он здесь и он жив, говорит с той же эмоциональностью в голосе. Значит, всё хорошо. »
Несмотря на риск простудиться, Главнокомандующий иногда по-детски игривый. Комкает в костлявых руках горсть снега, щурится, выбирает цель. Рыжий хвост дёргается, замирает. Со стороны ведёт себя как хищник на охоте. Таковым себя и чувствует. Выжидает мгновение и вот небольшой снежный ком уже оказывается за воротником случайно подвернувшегося под руку офицера. Командир заливается громким смехом, хватает запястье адъютанта и отбегает в сторону. Бедняга, конечно же, знает кто виноват, но упрекать Главнокомандующего в ребячестве не смеет. Боится последствий. От этого вдвойне весело. И когда хорёк тащит бурундука через весь корпус только чтобы закидать кого-нибудь снежками, тот невольно проникается весельем. У хорька холодные руки и красная морда. Тяжело дышит, не расцепляет пальцев, чтобы адъютант не отставал.
А когда очередная жертва всё же найдена, хихикает, приседает на колени или прячется за дерево. Зачерпывает в ладонь горсть снега. Адъютант видит, что ему до боли холодно — руки трясутся. Но им слишком весело. Главнокомандующий не обращает на бледные руки внимания. Ему слишком весело. Несколько секунд переминается с ноги на ногу, смотрит на бурундука. На его морде тёплая улыбка, глаза хитро прищурены. Секунда и вот уже снег летит в спину очередной жертве. Кымсэги невольно смеётся, то ли от реакции офицера, то ли от счастья. Главнокомандующий в эти моменты едва ли узнаётся. С адъютантом искренний, ведёт себя как хулиганистый мальчишка.
У Главнокомандующего странный лечащий врач. Холодный, загадочный. У него белый халат и ледяной взгляд. Серо-синие глаза прячутся за стёклами очков, тусклы и безжизненны. Кымсэги он не нравится. Он кажется слишком безразличным к состоянию пациентов. С его мрачной морды не сползает маска усталости, отрешённости. В нём сложно угадать хоть что-то. Всегда спокоен, молчалив, серьёзен. Но Главнокомандующий велел не беспокоиться, ведь Комынджокчеби — квалифицированный врач.
« В палате тепло. Свет желтоватый, ровный. Ложится на растения в углу, препараты на столе, бледную морду Главнокомандующего. На окне зелёные шторы, за ними темнота. Зимний вечер. За окном тихо, за дверью в палату туда-сюда носится медицинский персонал. Кымсэги сидит на краю кровати, вглядывается в баночки на столе. Множество препаратов. У них яркие разноцветные этикетки и Кымсэги теряется в догадках, для чего они нужны. Опускает взгляд на Главнокомандующего. Сонный, уставший. Улыбается. Кажется, тоже не понимает назначения их всех. У него болезненно бледная морда, мешки под глазами, кожа вокруг носа покраснела. Шерсть на лбу мокрая от пота, на шее любимый красно-жёлтый шарф. Выглядит откровенно жалко. Кымсэги вдруг кладёт руку на ладонь Главнокомандующего. Потная, но уже не такая горячая. Хорёк улыбается чуть шире, молчит. Говорить с больным горлом тяжело.
В коридоре слышатся шаги. Дверь отворяется, на пороге знакомая низкая фигура. Комынджокчеби так же мрачен как всегда, держит в руках какие-то бумаги. Его ледяной взгляд падает сначала на адъютанта, а после на командира. Подходит ближе, перебирает листы.
— Как Ваше самочувствие, командир? — Кымсэги боится этого голоса. Механического, низкого. И боится глаз врача. В них ничего, кроме усталости. Стоит взгляду упасть на морду Главнокомандующего, как в нём читается странный несвойственный хорьку интерес. Это тоже пугает.
— Уже лучше, — Главнокомандующий искренне благодарен, — спасибо, Комынджокчеби.
Шмыгает носом, прикрывает красноватые глаза. Доверяет врачу. От этого ещё хуже. Что-то в Комынджокчеби не то. Он стоит неподвижно, чуть склонив вперёд голову. Тень падает на его мрачную морду и лишь синие глаза и очки загадочно блестят, отражают свет. Адъютант вглядывается в морду, но прочитать мысли хорька не может. Как бы сильно не хотелось. Его тёмная шерсть выбивается из общей атмосферы и белый халат не помогает. Комынджокчеби отталкивает, пугает. Может бурундук ревнует, боится что врачу доверяют больше. Он старается скрыть неприязнь, но шерсть на хвосте невольно топорщится.
— Мне жаль, но Ваше время истекло, покиньте палату, — низкий голос режет воздух.
Кымсэги неохотно спрыгивает с кровати, плетётся к выходу. Под пристальным взглядом ледяных глаз. Не хочет спорить, не хочет слышать голоса Комынджокчеби.
Перед самой дверью слышит, как кровать чуть скрипит, когда врач присаживается на самый край.
— Мне надо поговорить с Вами, — шуршит бумагами, кашляет.
Но адъютант не слышит. Одновременно надеется, что это диагноз, одновременно — что это что-то другое. Не желает думать, что здоровье ухудшается, не желает думать, что у Главнокомандующего от Кымсэги есть какие-то секреты. »
Кымсэги хочет запомнить Главнокомандующего именно таким. Искренним, заботливым, настоящим. Желает знать лишь, как бледные руки гладят его, как горячие губы касаются макушки, оставляют на ней блестящий след. Мечтает видеть в больном сознании как тает снег на светлых усах хорька, как задорно он смеётся, выдыхая клубы пара. Хочется жить с мыслями о том, как командир улыбается даже когда чувствует себя плохо, как радостно он приподнимается с кровати, когда адъютант заходит в палату.
У Главнокомандующего холодный разум. В моменты опасности впивается в пистолет мёртвой хваткой. Не отпускает, не разжимает пальцы до последнего вздоха. Иногда вместо оружия — плечи адъютанта. Прячется за спину того. До боли сжимает его плечи. Слышно как тяжело он дышит, как гулко стучит его сердце.
« — Убей их, убей, адъютант, — он едва ли сдерживает тревогу в голосе, но Кымсэги знает, сейчас хорёк серьёзен как никогда. Лишь выглядит напуганным.
И он убьёт их всех. Запачкается в крови чужой, своей, но не позволит ранить его любимого Главнокомандующего. »
Кымсэги меткий. Его маленькие руки не дрожат, сжимают пистолет. Он холоден, безэмоционален. Стреляет без колебаний, без промахов. Для него обыденно. Солдаты сопротивления кричат, мёртвыми телами усеивают поле боя. Кровь растекается по земле, смешивается с грязью, пылью. Её много. На траве, деревьях, машинах, руках. Воздух пахнет кровью и порохом. Они оба привыкли. К виду мёртвых тел, к запахам войны. Больше не тошнит, не лихорадит страх, руки не потеют и не дрожат. Каждый из них видел это сотни раз и, к счастью или сожалению, это не вызывает ничего. Ни жалости, ни страха, ни отвращения. Такова работа телохранителя. Кровава, жестока. Но Главнокомандующий стоит всего этого.
« Кимоно хорька чистое-чистое. На нём ни капли крови. Под лучами солнца иссиня чёрное. В нём командир выглядит ещё более властным. Бурундук смотрит на него снизу вверх. Кулаком растирает кровь на щеке, шмыгает носом. Главнокомандующий широко улыбается и полы его кимоно развеваются под порывами ветра. Встряхивает головой. Наклоняется к адъютанту.
— Спасибо тебе, — искренне, тепло. Хочется обнять, а нельзя. Кымсэги весь в грязи, крови. Никогда не простит себе, если хоть капля алой жидкости омрачит вид его прекраснейшего любимого Главнокомандующего.
Командира, кажется, не волнует неопрятный вид адъютанта. Одним движением расстёгивает ремень шлема и тот падает на землю. Треплет бурундука по голове, целует в макушку. От этого тепло. Кымсэги благодарен судьбе за то, что сейчас он рядом с командиром, что имеет честь касаться его, слушать его длинные слащавые благодарственные речи. У хорька талант подбирать слова, нежные, искренние, трогающие до глубины души. Ораторское искусство. Бурундук благодарен хотя бы за то, что хрипловатый голос не умолкает. Не принципиально, что именно говорит, главное что мелодией наполняет воздух, греет душу. Спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. »
—
Лето в этом году как-то особенно тяжело пережить. Дела со здоровьем Главнокомандующего к началу июля обстоят совсем плохо. Плохо спит, плохо ест. Он выглядит всё более отрешённо, срывается всё чаще. В эти моменты его эмоции уже не кажутся такими привлекательными. Гулкие удары кулаками о стол, крики, переходящие в невнятное хрипение. Главнокомандующий срывает голос, скрипит зубами, раздирает губы в кровь. Эта сторона его эмоциональности — неприятная, пугающая. Кымсэги привык. Привык любить Главнокомандующего любым.
« Адъютант сидит рядом с хорьком, у самого изголовья кровати. По подбородку текут капли крови с его разодранных губ и бурундук заботливо стирает их салфеткой. Она окрашивается в красный, под искусственным светом ламп едва заметно блестит. У командира отрешённый взгляд. Он поворачивает морду к Кымсэги, уже не улыбается. Потому что делать это с обкусанными губами больно.
— Когда мы захватим Цветочный Холм, я обещаю, это прекратится.
Опускает взгляд в пол. Молчит.
— Эта чёртова война меня изводит. Идиотское сопротивление!
Хватается за голову, падает на кровать. Кымсэги пугается. Не устаёт бояться за слабое сердце командира, его здоровье, как физическое, так и психологическое. Просто потому что не устаёт любить. Падает назад, ложится рядом. Прижимается к груди Главнокомандующего чтобы убедиться что сердце бьётся. Рыжая рука приобнимает плечо адъютанта и в уставшем голосе слышится забота.
— Я так благодарен тебе за то, что ты рядом, — вздыхает, — я говорю это часто, но я никогда не врал об этом. Я люблю тебя.
— И я люблю Вас, командир.
Лежат молча. Размышляют каждый о чём-то своём, личном. »
—
Сегодня звёзды сияют ярче обычного. Ночное небо как водная гладь — бездонная, загадочная, прекрасная. Но не прекраснее Главнокомандующего. Кымсэги поднимает взгляд и всматривается в морду командира. Становится плохо.
Ну лугу тихо. Слышно песни сверчков, шелест крон. Трава невысокая, оставляет капли вечерней росы на одежде. Стелется бескрайним полотном до самого горизонта, над которым зависла немая Луна. Ветер редкий, прохладный. Очередной его порыв треплет шерсть Главнокомандующего, тот неподвижен. Прижимает колени к груди, ударяет хвостом о землю. Трава шуршит.
Хочется чтобы его звучный хрипловатый голос разорвал ночную тишину, но хорёк молчит. Не улыбается, не мычит под нос мотивы песен. Задумчиво пялится на круглый диск Луны. Кымсэги вглядывается в рыжую морду. Глаза покрасневшие, мокрые от слёз. Влажные дорожки тянутся от самых уголков глаз до подбородка. Ещё не высохли. От этого зрелища внутри пусто, жутко.
— Как Вы себя чувствуете, командир? — Кымсэги так хочется услышать из уст хорька хоть что-то. Не важно что.
Главнокомандующий поворачивается к Кымсэги, задумчиво смотрит сквозь него. У него тусклые, безжизненные глаза. Сегодня он и в правду выглядит мёртвым.
— Я… — замолкает. Рот приоткрыт, губы чуть дрожат. Блеска на них не видно. Он искусал их так сильно, что весь бальзам смылся кровью. Жалкое зрелище. До сих пор кровоточат.
Кымсэги прижимается ближе к хорьку. Утыкается мордой ему в плечо, хнычет. Главнокомандующий приобнимает его хвостом, но не продолжает фразу.
Разбиты. Кымсэги не может успокоиться. Винит себя. За то, что не был рядом, за то, что не помог, за то, что был беспомощен. Виноват в том, что не знал, что происходит и не мог помочь. Он помнит, как обещал охранять Главнокомандующего от любой беды. Клялся в верности, клялся быть всегда рядом. Нарушил обещание. Впервые за, по ощущениям несчитанные, годы службы. Ему стыдно, ему так стыдно. Он готов получить приказ убить себя. Готов искупить вину за потерю бдительности. Чувствует себя никудышным телохранителем, верит, что сейчас лишь смерть может простить его. Но командир не спешит отдавать приказы.
Обвини меня. Скажи, что моей обязанностью было не допустить этого. Скажи хоть что-нибудь.
Но Главнокомандующий молчит. Дышит размеренно, глубоко. В какой-то момент донельзя больно оттого, что он не выражает эмоций сейчас. Кымсэги пытается угадать его состояния через сердцебиение, дыхание. Не получается. Хорёк не говорит, не жестикулирует. Даже не дёргает хвостом.
— Нам следует покинуть это место, я боюсь, что поисковые отряды могут найти нас, — Главнокомандующий испускает тяжёлый вздох. В нём так много усталости, отчаяния, страха, что, кажется, ещё немного и хорёк взвоет.
От этих слов тоже больно. Неужто не верит, что сейчас бурундук сможет защитить его сейчас? Но… Имеет основания.
— Вы правы, позвольте проводить Вас до вертолёта, командир! — вскакивает, протягивает руку. Не глядя хорёк кладёт на неё ладонь, поднимается.
Не помнит, как нашёл в себе силы довести Главнокомандующего до нужного места. И у того, и у другого руки потные, дрожащие. Трава шуршит под ногами. В ночной тишине эти звуки кажутся слишком громкими. В темноте мерещатся тени солдат. Где-то в под самой луной, одинокий куст принимает очертания знакомой фигуры. Низкий, тёмный силуэт. Неподвижен, не потому что это лишь видение, а потому что выжидать удачного момента для нападения так в духе его обладателя. Кымсэги боится, ненавидит его. Правая рука тянется к пистолету. Хотя бы сейчас, когда он рядом с Главнокомандующим, хочет защитить.
Хорёк сжимает ладонь бурундука крепче, одёргивает. Кымсэги смотрит на того с удивлением. Главнокомандующий хмурится, глядит лишь вперёд. Шагает медленно, неторопливо. И вдруг становится понятно — это прогулка. Похожая на их ночные вылазки, когда командир звал адъютанта на ночные свидания в роще у реки. Но сегодня всё иначе. И разница лишь в настроение. Всегда, когда хорёк был рядом, он смеялся. Сжимал руку бурундука крепче, вскакивал, тащил за собой. Главнокомандующий был таким непоседливым, возбуждённым, игривым. У него был задорный блеск в глазах, тёплая улыбка и вечно трепещущий хвост, то и дело метавшийся из стороны в сторону. Кымсэги не разжимал руку, старался не отставать от рыжего силуэта в темноте, потому что не хотел потеряться. И вот, когда хорёк останавливался, едва ли не падал от изнеможения, он всё ещё выглядел счастливым. Сегодня всё не так. Командир спокоен, молчалив. Это непривычно, грустно. Потому что у него нет сил. Бежать, говорить, улыбаться. Что произошло, Кымсэги не ясно. Он прибыл слишком поздно и потому видео лишь заплаканную рыжую морду. Переполняет ненависть. Он впивается в пистолет дрожащими от негодования руками, хмурится, стискивает зубы почти до скрипа.
Кто посмел? На самом деле знает. И винит себя за то, что не задушил мерзавца раньше.
— А звёзды сегодня ярче, чем вчера, — Главнокомандующий резко останавливается, поднимает голову к небу, — смотри. Это, кажется, Большая Медведица.
Поднимает вверх левую руку. Тыкает куда-то во мглу, чернеющую, бездонную. Рукав кимоно сползает к плечу, оголяет предплечье. У самого локтя в темноте белеет повязка. Кожа небрежно замотана бинтом. В лунном свете бледная-бледная, предплечье тонкое. Кымсэги впивается взглядом в повязку, его переполняет тупой звериный гнев. Хочет заплакать от груза вины, но телохранителю плакать не полагается. Тем более, что сам Главнокомандующий уже давно успокоился.
— Я убью их, — не отрывает взгляда от бинтов, — я обещаю, командир.
Его маленькая рука стискивает ладонь Главнокомандующего так сильно, что тот морщится от боли. Не отвечает. Кымсэги не замечает как тот обиженно дует губы. Не хочет концентрировать внимание на произошедшем. Около минуты смотрит на звёзды, пока бурундук не продолжает:
— Мы отомстим им, да, командир? — виляет полосатым хвостом, чуть привстаёт на носочки. С отчаянием заглядывает в рыжую морду.
— Отомстим, — поворачивает голову к адъютанту, в зелёных глазах загорается огонёк самоуверенности.
Кымсэги делает рывок вперёд, тащит за собой хорька. Тот недовольно цокает, нехотя плетётся сзади. Не противится, кажется, и сам понимает что бурундук делает это из желания спасти.
Кымсэги отомстит. Убьёт каждого, кто смел тронуть Главнокомандующего. Без сомнений. Смерть — верный путь искупления вины, а для предателей и единственный. Адъютант знает лучше всех. Он откажется от всего, что связывает его с прошлым. От Родины, от друзей, от покоя. Потому что только в объятиях хорька он по-настоящему счастлив. Потому что знает, пока звучат выстрелы и крики разрывают пропитанный кровью и порохом воздух, будет звучать мелодичный, родной голос командира. И пока он говорит, Кымсэги будет драться. До последнего. Ради его любимого Главнокомандующего.
