Чучело

Животный страх сжимал свои безжалостные тиски на его горле, казалось ещё немного и он передавит трахею, вырвет артерии, раздробит шейные позвонки в кашу с липкими мерзкими кусочками белёсых костей, скрипящих на зубах песку подобно. И было даже непонятно чем именно это вызвано. Ну, то есть он понимал кто является причиной этого, сидит буквально в паре метров и не двигается, замерев статичной фигурой, даже дыхание не слышно, хотя до этого с каждым вдохом-выдохом слышались влажные хрипы больных лёгких, вот только причину саму такой резкой перемены настроения не понимал. Они ведь просто говорили, всё было хорошо, мирно и спокойно. В кои-то веки между ними не было натянутой струны взаимной ненависти, готовой лопнуть в любую секунду от малейшего колебания воздуха, став спусковым крючком, позволяющим перегрызть друг другу глотки. Томми никогда в жизни не отводил взгляд, всегда нагло с излишней самоуверенностью отвечая на этот «вызов», показывая какой он стильный и крутой, зубоскалил там, где следовало промолчать в тряпочку. Парень никогда не то чтобы не боялся последствий своей наглости, он попросту о них не задумывался, для него не было будущего, лишь настоящее существующее прямо перед глазами тогдашнего подростка. Но именно сейчас пустой взгляд без единого намёка на какую-либо эмоцию вызывал холод, бегущий вдоль всего позвоночника. Желание отвести в сторону или опустить собственный взгляд в пол становилось сильнее с каждой секундой тишины, наполненной бульканьем кипящей лавы и шумом крови в ушах. Но он не мог этого сделать. Не мог позволить себе проиграть в очередных «гляделках», когда на кону стояли не только его раздутое самомнение и гордость, но и возможно даже жизнь, ведь человек сидящий перед ним уже однажды отправил его за грань, безжалостно забив насмерть голыми руками. Нет никаких гарантий, что подобного не повторится снова. В Пандоре Дрим был истощен страшным голодом и жестокими пытками, буквально сходил с ума в четырёх стенах своей клетки подобно зверю, был ослаблен болезнью, что усугублялась без должного лечения, и едва мог стоять на собственных ногах без опоры на холодные стены, но это ничуть не помешало ему превратить черепушку Иннита в хрустальный шарик, разбившийся с удивительной лёгкостью, рассыпавшийся по обсидиану алым крошевом уморав всё вокруг. Сейчас же Дрим как и тогда болен, но вопреки этому ничуть не слаб, закован в лёгкую броню из крепкой кожи с элементами каленной стали и вооружён новым топором из чистого нэзерита, что красуется завораживающим переливом зачарований, в жалком метре от руки мужчины. Они вообще не должны были столкнуться друг с другом, особенно здесь, в глубине глухой Тундры, в шахте заброшенной, на огромной глубине под толщей земных пород, где за каждым поворотом поджидает какая-нибудь гниющая или громыхающая костями нежить. Но вот они тут, сидят в одной маленькой клетке комнатке, похожей на чей-то давно позабытый склад, среди бесполезного хлама и мусора, с лавой вместо факелов или фонарей и до недавнего времени мило беседующих на нейтральные темы. Никто из них не хотел бередить старые раны прошлого, что не зажили, а лишь покрылись уродливой хрупкой коркой, слиплись благодаря скопившемуся гною под ней, и только ждущих, чтобы лопнуть с мерзким хлюпом от любого неосторожного движения, явив на свет эту неизлечимую язву. Снаружи буйствует буран, вокруг во тьме шатаются враждебные твари, да и вообще на дворе ночь, у обоих нет с собой достаточно припасов – идеальные условия для вынужденного перемирия не иначе. Томми слышит какой-то булькающий звук, видит как чужое тело дёргается в приступе беззвучного кашля в то время, как чужое лицо даже не меняется в хоть каком-то подобии эмоции, глаза масочника по прежнему пусты и наводят глухой ужас, заставляя неуютно ёрзать на месте. Вечный покерфейс Техноблейда сейчас кажется гораздо приятнее вот этого всего. Инниту тоже отчего-то хочется закашлять, прочистить горло от осевших на стенках слизистой пыли и пепла, вытолкнуть из лёгких спертый воздух подземелья и может чуточку сдохнуть. Дрим прикрывает глаза. Выцветших ресниц практически не видно на бледном лице полном шрамов, веснушки с которого пропали давным давно. Мужчина не похож на себя прежнего, не на того загадочного юнца с широкой искренней улыбкой, не на серьёзного парня с расчётливой жестокостью во взгляде, пропитанного войной, и даже не на того изломанного и едва не потерявшего себя заключённого из Хранилища Пандоры, но прямо сейчас выглядит слишком знакомо. Мысль эта скребётся своими кривыми ногтями о внутреннюю часть черепа, червями белёсыми проедаед мозг до сквозных дыр и не даёт покоя, бередя что-то в самой глубине. Томми определенно видел подобную картину не раз, но от чего-то никак не может вспомнить подробностей, лишь знакомое чувство разрастается всё больше. Прозрачной нитью щекочет у самого кончика носа, манит, призывая ухватится за конец и потянуть на себя, но только протянешь руку и она тут же растворится на кончиках пальцев, растечется нежной росой по ним и испарится в воздухе невесомой дымкой, оставив после горький привкус неудовлетворения с толикой разочарования. – Каждый раз одно и тоже… – голос сухой, едва ли слышный, неприятно клюет барабанные перепонки своей внезапностью. Дрим полность закрывает глаза, жмурится и с силой ударяется о стену позади себя. Поверхность неровная бугрится рельефом, вызывая дискомфорт от любого соприкосновения с ней, Томми знает это по себе, ощущая как неровности упираются в заднюю часть его нагрудника. Кожа среди ломких седых волос наверняка рассечена. Масочник хрипит громче обычного, дышит часто и поверхностно, подрагивая всем телом, на висках выступил холодный пот, да и в целом перестал выглядеть устрашающе, как минутой ранее.. «Припадок» – думается Томми. Ну, ничего удивительного в этом нет, это даже кажется очевидным – что у припадочного случается припадок, какой бы он там ни был. Только смеяться над этим, злорадствовать и язвить совсем не хочется, в отличии от былых времён, когда на деле всё в разы было сложнее, но воспринималось гораздо проще. Дрим выглядит поломанной куклой, с оборванными нитями, заржавевшими шарнирами и гниющей набивкой, вонь которой неприметна пока не тормошат её дряблый разъезжающийся по швам корпус. Интересно, а он, сам Томми, выглядел так когда-нибудь? Ответ признавать не хочется совсем, даже если он очевиден. Уилбур тоже был таким. Все кто побывал в Лимбо хоть однажды, даже не долгое время, напоминали своим состоянием нынешнего масочника. Те, кому не посчастливилось побывать в личном аду во второй раз, отходили долгими неделями, будучи не в силах осознать, что какая-то частичка, маленький кусочек, без которого картина попросту не может быть целой как прежде, утерян где-то там, в холоде, от которого не спастись, который настигает тебя даже самыми удушающе жаркими ночами в летний сезон, когда ты так уязвимо остаёшься на едине с самим собой. На третий раз по всем неписаным законам никто не возвращается. Ты просто умираешь, уходишь навсегда в небытие, оставив после себя лишь горюющих близких, ликующих врагов и горстку воспоминаний о себе живом, существующую до тех пор пока живы те, кто тебя знал лично. Томми не знает сколько был таким сам, не считал сколько подобным образом мучился Уил или ещё кто-то, кому довелось быть насильно возрожденным к жизни, если такие вообще имеются, и её безжалостным реалям, ломающим тебя сильнее прежнего, бьющим по неправильно сросшемуся хребту внутреннего стержня, что крошится с каждым днём, пока ты старательно делаешь вид, что всё у тебя хорошо. Томми сейчас чуть меньше двадцати, а в волосах зияет седая прядь, которую даже закрасить не удается ведь это метка смерти, клеймо проклятого существа, нарушившего правила Мира. Уилу не так давно исполнилось двадцать семь и он ничем не лучше Иннита, может даже хуже, если заострять внимание на определенных вещах. Насколько знает парень, Дриму точно нету тридцати, может он даже младше Сута, но его голова уже полностью седая. Создаётся впечатление словно его выжали до суха, выдавили все краски вместе с некогда бьющей ключом жизнью, взамен набив отсыревшим опилом в попытке сохранить внешнюю форму, что тоже впрочем вышло из рук вон плохо. Судьба, неряшливый скульптор самоучка, лепит их так и сяк, местами не доделывая, оставляя сырыми или наоборот добавляя лишнего, пересушивая до уродливых трещин, ползущих паутиной сквозь отведенные года. Она роняет разбивая об пол, грубо отрывает, отсекает и приделывают ненужное, пытается исправить ошибки, но делает только хуже, вовсе забывая то, как творение выглядело в самом начале. Быть может она даже не утруждали себя запоминанием, того как должно было получится по первоначальной задумке. Томми – разбитая ваза, невзрачный на три раза переклееный горшочек, более не способный удержать что-то жидкое внутри себя, текучее, но зато в него можно что-нибудь положить, что будет храниться там, до тех пор пока его кто-нибудь вновь не скинет с полки. Уилбур по мнению его – перебитый и криво склеенный графин, который методично ломали по маленькому кусочку, дыр в котором даже больше чем колотых деталей, он больше не может ничего в себе хранить, из раза в раз пытаясь заполнить свою пустоту, лишь истончает хрупкие стеклянные стенки. Дрим же, как кажется Томми, пропустили через мясорубку или блендер или что-то такое, ведь слишком много шрамов, ведь слишком много рябящего белого шума возникает перед глазами смотря на него, слишком пустая начинка, не откликающаяся больше не на что. Дрим был в Лимбо, в своём укромном персональном аду три раза, а может даже больше – очевидная истина. Если честно Томми не знает как это работает, он может только предполагать, что именно этот факт виновен в состоянии масочника. Особо крупный вздувшийся пузырь лавы лопается с громким хлопком, разбрызгивая жидкую магму во все стороны. Хоть парень и сидел достаточно далеко, всё равно дернулся в сторону, масочник же сидящий гораздо ближе к опасному источнику света даже не шелохнулся, продолжая сидеть без движения с закрытыми глазами и хрипло дыша. Кажется, он вполне мог не дрогнуть, если проживающая до углей мягкие ткани раскалённая порода плюнула бы свои капли ему на голую кожу. – Томми, – голос вновь прорезал тишину – ты ненавидишь меня? Глупый вопрос, очевидный ответ. Томми его ненавидел всем, что осталось у него от некогда целой души. Ненавидел ещё тогда когда она не была разодрана в клочья и сшита по новой, но уже с упущениями. Причин для этого масса… Война за независимость, Л'манбург, взрывы, смерти, предательство, безумие и много крови, боль… Список длинный, если углубиться в детали, то его можно растянуть на долгие дни в перед. Да, Томми Иннит искренне ненавидит Дрима, по другому быть не может. Правда говорить это в слух прямо сейчас он не хотел, не мог себя заставить, точно так же как и не мог заставить отвести взгляд. Приоткрыв мутные больные глаза мужчина задушено засмеялся, захихикал совсем тихо-тихо, вновь прикладываясь своей явно не здоровой головой о твердую поверхность, после чего раздался влажный звук. Руки его сжались в непонятном порыве, а может их просто свело судорогой от холода. Лава обманчива, она не согревает своим убийственным жаром, если не сидишь к ней впритык, рискуя получить ожоги третей степени. Может именно по этой причине он выбрал это место – грел свои промерзшие до основания кости и охлодевшие внутренности, работающие через раз. О чём они вообще говорили до того, как настроение у масочника с нейтрально-мирного сменилось на «хрен пойми что творится в башке у этого психа»? Они сидят в тишине, не двигаются, слушают своё окружение (по крайней мере Томми, ибо Дрим сознанием явно где-то не здесь). Где-то с потолка капает вода, разнося звук капели эхом вдоль темных бесконечных коридоров, трещит намерзший вторым слоем ненадежных стен и подпорок лёд, слышен гул призрачных вагонеток, скребущих вдоль ржавых рельс и прогнивших шпал. Спокойно так, прям как в там… – Я… Я ненавижу тебя, Томми. Всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, каждой крупицей сознания и кусочком души. Если бы ты только знал, как я вас всех ненавижу… – губы чужие потрескавшиеся, обветренные, кривятся в самой искренней и счастливой улыбке, которую Иннит когда либо видел у этого человека на лице, не скрытом жуткой маской. Томми не удивлен этому заявлению, в их ситуации не может быть ничего другого. Они испортили друг другу жизни, поломали как нелюбимые игрушки, но так и не выкинули на помойку не подлежащие восстановлению запчасти, оставив пылится на самой дальней полке. Томми ни о чём не сожалеет в своей жизни, знает, что это слишком глупо. Поздно что-то пытаться исправить или начинать заново, эту роскошь Судьба никогда не предоставит, даже если он этого захочет. А он не хочет. Никто бы на его месте не захотел. Под шум заброшенной шахты и её обитателей, бурление лавы, чужие затрудненное дыхание и рассеянный невидящий взгляд, Томми начало клонить в сон и он не стал сопротивляться наступившей тело и мозг усталости. В момент когда под сонной дымкой все чувства притупились до него наконец дошло, что от другого человека больше не ощущалось никакой угрозы, давящее на горло чувство пропало без следа, словно и не было его вовсе. В следующий раз когда Томми Иннит открыл свои глаза, ещё не полностью прояснившиеся ото сна, он уже был один. Перед парнем, всего в паре метров от него, освещённое светом жидкой магмы сидело мертвое тело чучело. Пустая блеклая оболочка, уродливая, с запрокинутой к небу головой, которого не увидеть в черноте каменного потолка, так похожего на обсидиановый потолок клетки Пандоры. Маленькое пространство используемое в качестве временного убежища и ночлега больше не полнилось чужими влажными хрипами, вызывающими только жалость, но никак не сочувствие, больше не ощущалось присутствия ещё одного человека. Единственное, что сделал Томми перед тем как уйти от туда – закрыл чужие остекленевшие глаза и стёр перчаткой кровавую пену с синих губ, отдав какую-то минимальную дань уважения некогда живому существу. В голове пронеслось старое, совсем забытое воспоминание, когда эти яркие изумруды были полны жизни, когда они только-только встретились и улыбались искренне друг другу и всем остальным, не зная, что станут подобно яду без противоядия, от которого оба будут умирать долго и мучительно. Однажды Томми тоже станет таким же чучелом, чуточку симпатичнее, но не менее пустым покровом сгнившей начинки. Уилбура это тоже не минует, потому что на третий раз никто по настоящему не возвращается. Теперь уж точно это была их последняя встреча. Не так ли?