***
— Алик, Алик, смотри, — Вадик, сияя совершенно белозубой, словно из рекламы «Дирола», улыбкой, подлетает к нему во дворе. — Мы коптильню с Виталиком построили. Из говна и палок, конечно, зато коптит. Запах коптящейся рыбы распространяется по всей территории базы. Будто этой рыбе поебать на все открытое пространство — она решает вонять именно там, где проходит Алик. Отец, большой любитель порыбачить, у себя на даче тоже однажды пытался что-то подобное провернуть. Но быстро плюнул. И начал рыбу просто засушивать. Воспоминания, которые были когда-то даже приятными, глушатся образом отца. — Сами наловили, — продолжает хвастаться Вадик. — Заценишь первую партию? Не боись, не отравишься. Первая, как пробная, будет бесплатно. — Я не люблю рыбу, — сообщает Алик. А затем спешит скрыться в недрах базы, подальше от этого запаха. И подальше от навязчивого Вадика, который прямо сейчас вот вообще не в кассу со своей блядской рыбой. От которой Алика едва ли не передергивает. Правда рыба тут вообще не при чем.***
Копченой рыбиной Алику прилетает по лицу. Не болезненно и не обидно. Просто легкий шлепок небольшой рыбиной по щеке от Вадика. Алик, только начавший отключаться на диване посреди базы, подскакивает. Вадик довольно смеется с рыбой наперевес. От рыбного шлепка на лице Алика остается неприятный влажный след. — Да ладно тебе, хорошая же рыба, — говорит Вадик. У Алика же в голове — Афган. В пограничье между сном и реальностью он не может так просто взять и включиться в Вадиково веселье. Только глаза заливает призрачной кровью, а уши закладывает. Словно на него нападают. Он наступает на сидушку дивана, чтобы в следующий момент перескочить через спинку и наброситься на Вадима с захватом. Тот от неожиданности выпускает рыбу из рук и не сразу группируется. Пропускает удар под дых, складывается пополам — без фактора неожиданности его, высоченного шкафа, иначе не подломить. Разве что хорошей подсечкой. Чем выше шкаф, тем громче падает, да. Но Вадим удерживается и начинает активно сопротивляться. Хотя ответно бьет совсем не больно, просто проходится по ребрам, стремясь Алика от себя отцепить. Алик же, наоборот, все сильнее теряется в собственной голове, пытаясь перехватить Вадика в удушающий. Кому-то из тех, кто прилетает их растаскивать в разные стороны, от Алика тоже достается. Практически рикошетом. Почти по касательной и сам он получает по носу, до крови, стекающей к губам. После он долго тяжело дышит, возвращая себя в реальность совершенно непостижимыми усилиями. — На, приложи холодное, — слышит он в один момент рядом с собой голос Вадика. Поднимает голову. Видит бутылку пива, на которой мелкими капельками собирается конденсат. Бутылку Алик берет. Кивает, не извиняясь. Съезжает взглядом к блядской рыбе, которая так и остается валяться на пыльном полу. Вадик же просто садится рядом с ним на соседнюю диванную подушку и открывает вторую бутылку пива. — Все Волковы ебанутые, интересно? — спрашивает он. — Или это только мне так везет? Алик не спрашивает. Вадик не рассказывает.***
Вадик стаскивает с себя майку и карго-штаны, обнаруживая под ними полное отсутствие белья. И берет разбег по подмосткам, чтобы прямо так, с голой задницей, рухнуть в воду небольшого озера, на которое они выезжают компанией. Его светловолосая голова скрывается под водой на какое-то время. Затем он выныривает блядски довольный. — Заныривайте, мужики, — зовет Вадик. — Пиявок нет. Наверное. — Да, кроме тебя, — как-то недовольно отзывается-огрызается Виталик. Видимо, коптильно-рыбная дружба сошла на нет. Алик, конечно, отказывается разбираться в этих перипетиях. Но и в воду лезть тоже не спешит. Вадик ее слишком успешно баламутит. На это почему-то интереснее смотреть, чем присоединяться. Наверное, потому что Вадик, не в пример каждому, в той или иной степени травмированному, афганцу, поразительно живой. Прошел только армию, жизни толком не видел, смерти — тоже. И вот, радуется, как ребенок, каким-то мелочам, которые уже даже сиюминутно не трогают Алика. В этом, правда, что-то есть. Вадик выныривает, натягивает на мокрое тело штаны и заваливается на траву рядом с Аликом, довольно жмурясь под палящим солнцем, на котором уже успел загореть. — Я вот думаю, — начинает Вадик, продолжая подставлять солнцу лицо. — Учиться мне пойти или на контракт? Мать хотела, чтобы я диплом получил. Но тут с армейским другом созванивался, он предложил пойти подработать. — Меня-то ты зачем спрашиваешь? — интересуется Алик. Вадик ведь обычно поступает так, как сам того хочет, а не так, как ему могут посоветовать. — Просто так, разговор поддержать. — Ну, если просто так, то иди учиться. Образовательная система вряд ли сможет сломать человека так, как контракт. Увидеть однажды Вадика сломанным Алику не хочется. — Я на исторический хочу, — признается Вадик, видимо, недостаточно поживший в исторические времена. — Круто, — кивает Алик. И это действительно так.***
— Поедешь? — спрашивает Алик, наблюдая за тем, как Вадик подтягивается на балке перекрытия. Интенсивно подтягивается. Явно не к поступлению на исторический факультет готовится. Вадик отпускает балку, спрыгивает. Кожа на его плечах поблескивает от пота. — Поеду, — признает Вадик. Алик кивает. Он ведь так и думал. В Вадике слишком много нереализованной энергии, чтобы он мог пустить ее на учебу. Лет, может, через пять-десять, когда подуспокоится. Если выживет на контракте. По нему видно, просто видно. Вадик проходит к дивану. Берет бутылку пива из ящика. Под самый вечер на базе остаются только они. Мужики растекаются по своим семьям. Ну, или, как Витя, по проституткам. Алику с Вадиком же особенно некуда идти. Да, у Алика есть и семья, и отдельная квартира. Только в пустой квартире мерзко, а сестра Надька так и не перестает на него обижаться из-за отца. Которого он не навещает. Которого готов в любой момент снова нахуй послать. У Вадика же... Да хуй его знает, если честно. Алику кажется, что он его видит насквозь. Но о нем по-прежнему неизвестно ничего личного. Это, пожалуй, нормально. Так оно и должно быть. Алик тоже подхватывает пиво и садится с Вадиком рядом на диван. Широко расставляет ноги, съезжает по спинке так, чтобы почти лежать. Коленом касается колена. — Автобус в субботу, — сообщает Вадик. — В Москву. Там перехвачу друга. И поедем. — Неродственника? — как-то слишком легко догадывается Алик, поворачивая голову к Вадику. — Его, — кивает Вадик. И тоже к нему поворачивается. Смотрит вязко, долго. Алик отвечает немигающим взглядом. Отчасти сложно поверить в то, что Вадик, за почти три летних месяца так плотно вписавшись в афганскую бригаду, совсем скоро пропадет. При этом не возникает сомнений в том, что он больше не вернется. Не потому что пропадет на контракте. А потому что вот такой он. Как кукушка. Подбросил своей неуемной энергией немного желания жить. Теперь пойдет себе дальше. Вадик вдруг наклоняется к Алику ближе. И царапает губы смазанным поцелуем. Алик выпускает из рук бутылку с пивом, так еще не открытую. Устраивает ладонь на его крепкой шее, притягивая ближе, проскальзывает языком в его блядски горячий, все равно что драконья пасть, рот. Алик не знает, кому из них этот поцелуй на грани дыхания нужен больше. Но знает, что он будет такой только один. Вадика Алик отпихивает от себя, когда становится уже совсем нечем дышать — до зернящихся мушек перед зажмуренными глазами. Вадик еще слепо тянется к нему, но он твердо упирается ладонью в его грудь, не подпуская. — Езжай к своему Волкову, — произносит Алик. Без претензий, без обиды, без просьб остаться. Как раз это все не нужно ни одному из них двоих. Произошли случайные обстоятельства. Потребность заполнилась и прекратилась. Вадик пускает по губам усмешку. Кивает, отодвигается на другой край дивана и жадно пьет свое пиво, больше не пытаясь к Алику лезть. А потом в субботу — в последнюю субботу лета — действительно садится на автобус до Москвы. Лето кончается. Но жизнь, сука такая, продолжается.