Жить после

      Я шмыгаю носом, делая последнюю затяжку, и падаю на холодную качелю, тычась взглядом в сбитые носки ботинок. Перед глазами пелена, нихрена не вижу, вместо зрения обостряются чувства. Они ощущаются оголенным проводом, разрядом в двести двадцать где-то меж рёбер, давят и душат, мучают. А я окружающих мучаю. Осознание собственной никчёмности бьёт по затылку гаечным ключом. Ничтожество.       Мне больно и досадно от того, что время не повернуть вспять. Мама говорит, все хорошо, мама говорит, это нормально, нужно лишь отпустить — и все образуется, а я… Я не могу. Конечно, черт возьми, все случилось так быстро и внезапно, как смерть. Я как покойник. Сразу две истории закончились, а я не могу представить, как буду существовать дальше. Я ещё не осознаю до конца, что утром я проснусь, а ничего не изменится. Она не напишет, он не придёт, и все это — моя вина. Я знаю. Даже если пытаюсь себя оправдать, я знаю точно: я виновата, и этого не изменит ни что.       Яркий огонёк жжёт пальцы, но я не одергиваю руку. Впервые держу до конца. До красной кожи и волдырей, до боли, от которой выть хочется, словно подстрелянному псу. Или это хочется от случившегося? Я не знаю, и знать не хочу. Мне просто больно, там, на кончиках пальцев, и это даёт почувствовать себя живой. В этом мире. Мире, из которого хочется уйти.       — Зачем вы так с собой?       Глупо моргая, чувствую как с ресниц срываются слёзы и разбиваются на острых коленях, впитываясь в тонкую ткань копроновых колгот. Взгляд цепляется за не мои ботинки, но взглянуть на тебя не решаюсь. Потому что стыдно и страшно. Растирая рукавом остатки туши по щекам, смотрю в сторону, на карусель за твоей спиной, да куда угодно, только бы взгляд спрятать. Мне хочется выть, кричать во всю глотку, и я не могу понять, что теперь делать. Как люди вообще живут дальше, когда кто-то близкий уходит? Как люди живут в целом в таком состоянии?       — Возьмите, — ты протягиваешь мне бумажный платочек, я кусаю губы и рассматриваю узор на уголочке. Вместо того, чтобы утереть слезы, комкаю его в руке. — Всё образуется, даже если кажется, что нет, — твой голос мягкий, осторожный, ты смотришь внутрь, в самую суть, и делаешь невероятно больно. Хотя мне казалось, что больнее уже быть не может.       Сил хватает лишь кивнуть и вновь уставиться на носки собственной обуви. Слышу скрип соседней качели — ты присаживаешься рядом. И я не знаю, как на это реагировать. Не зная даже твоего имени, видя тебя впервые, хочется спросить: «Что ты тут забыл, черт тебя дери?» Но из груди вырывается лишь судорожный всхлип. Ты сидишь рядом, покачиваясь, я сижу, мечтая, чтобы меня хоть чем по хребту переебали. И я понимаю, что я научусь с этим грузом жить, но мне откровенно хреново и плохо. И хочется перестать то ли жить, то ли существовать.       — Почему, когда человек уходит, так болит?       Я спрашиваю, не задумываясь о том, ответишь ли ты. Я в принципе не знаю, зачем спрашиваю. Чтобы что…? Чтобы ты утешил? Пожалел? Только не жалость, пожалуйста. Не надо, не добивай.       — Потому что вы человек, потому что у вас есть чувства, даже если вы думаете, что их нет, — ты отвечаешь спокойно и достаёшь пачку сигарет. Протягиваешь мне, и я хватаю, не задумываясь. Чиркаю зажигалкой, поджигая кончик. — Люди приходят и уходят, это определённый путь, маленькая глава среди целой книги. Прочтите её, и отпустите. Будет больно, и очень, но вы сильнее, чем кажется, чем думаете.       — И что, — шмыгая носом в последний раз, выдыхаю дым вверх, к тучам, закрывшим луну, — всегда так будет?       — Всегда, — киваешь ты, делая затяжку. У тебя, длинные, красивые пальцы, на указательном левой руки поблескивает кольцо. У тебя мягкий голос, и это помогает немного успокоиться. У тебя красивые черты лица и небрежно лежащие волосы, которые трепет холодный июньский ветер. Лето в этом году холоднее. Смятая кофта поверх футболки не портит впечатление о красоте, но такой же ли ты внутри, как снаружи? — Это в порядке вещей.       — А нормально ли то, что когда уходят люди, ты начинаешь цепляться за других, пытаясь заполнить пустоту, хотя раньше ты не то чтобы крепко держался за них? — я спрашиваю, не боясь, что ты меня осудишь. Я тебя не знаю, и это придаёт смелости спрашивать о наболевшем. Ты смотришь со странной теплотой, улыбаясь мягко-мягко, выдыхаешь дым в сторону и киваешь.       — Видите ли, так устроен человек, — объяснешь спокойно, и говоришь так, словно ведёшь лекцию по психологии. Интересно, кем ты работаешь? Может действительно психологом? Или музыкантом? Твои пальцы создают впечатление, что ты играешь на пианино. А может ты связан с журналистикой? Она тоже была, я помню её восторг, когда она поступила и как ей нравится эта сфера. От слез снова щиплет в глазах. — Мы пытаемся заполнять пустоту разными способами. Уходим с головой в творчество, в хобби, в других людей — и нет в этом ничего постыдного. Главное — не переходите границ. Не пытайтесь делать что-то со своим телом, поверьте, ему и без повреждений больно.       Ты говоришь важные вещи, ты говоришь то, что мне хочется слышать, и я не знаю из жалости это, или ты действительно так думаешь, но становится немного легче. Последнюю затяжку я делаю без попытки утереть слезы и прятать лицо.       — Спасибо, — говорю, поднимаясь с качели. Ты снова улыбаешься мягко очень, осторожно, киваешь, взъерошивая свои волосы. — И за разговор, и за сигарету. Мне… наверное, мне было это нужно.       — Я знаю, поэтому я здесь, — ты говоришь как само собой разумеющееся, я лишь глупо моргаю. Докурив, поднимаешься следом и я понимаю, насколько велика разница у нас в росте. Короткие, ничего не значащие мысли позволяют немного отвлечься, хотя я понимаю: с возвращением домой все изменится. Я снова начну прокручивать случившееся, снова начну много думать, жаль, что тебя с собой в унылую одинокую квартиру не забрать. Или все-таки хорошо? — Я ближе, чем вам кажется. Мы живём в соседних домах.       — Мы сможем встретиться завтра? — вопрос вырывается быстрее, чем я успеваю его осмыслить.       — Если тебе это будет нужно.       Моргаю, пытаясь осознать, к чему была эта фраза. Понимаю, что он хочет донести, и становится снова откровенно хреново. Кивая на прощание, разворачиваюсь и шагаю к подъезду, когда в спину прилетает простое, но греющее:       — Я приду сюда завтра.       Я сдавленно улыбаюсь.       Я приду.