Долгая дорога домой

Муген совсем не изменился за время, что они не виделись. Разве что жесткие волосы теперь касаются шеи, да и шрамов наверняка прибавилось, но об этом лучше не думать. У него, как и у самураев, они не на видном месте и даже не на спине. Муген уважает правила боя, чтобы он там не говорил. Именно об этом Дзин старается не думать, как и всегда. Улыбка Мугена - бешеное отточенное лезвие, он шаркает гэта и кладет руку на плечо. Абсолютно не вяжущийся со знакомым жест. Дзин морщится, по привычке поправляя блеснувшие на свету стекла. И подходит ближе, ками-сама, неуверенно, потому что должен, потому что бежит исключительно от женщин... ну вот опять не о том. Мысли скачут так быстро, что ко всем возникающим вопросам про Мугена он сам же придумывает его ответы. "Грязное животное - Мужчина пахнет мужчиной. Все деньги просадил в борделе - А зачем они вообще тогда нужны? Костяшки сбиты. Трудный бой? - Только в радость". Дзин думает что рехнулся, поэтому к тому времени, как он приближается, губы стянуты в узкую полосу. На смуглом жилистом запястье висят красные четки. Хотя это скорее бусы, обмотанные в несколько слоев. Дзин думает, что не смог бы поднять катану, имей он такое украшение. Кожа под пальцами горячая и шершавая, хотя Дзин старается касаться только бусин. - Откуда? - Дали поносить. Хмурится. Дзин умеет улавливать разницу. - Дали? - Да. - Поводит плечами недовольно. - Иначе бы не получилось. И вдруг щерится, так как раньше, дико и очаровательно, что от этого пульс стремится совершить восхождение к Фудзияме. "Бабе - цацки? - И хохочет, запрокидывая голову, что Дзин лишь видит мельком воспаленные белки глаз и грязное горло. - А я было надеялся, что скучал". Дзин вспыхивает, заливается винной, яркой для своей почти гайдзинской кожи, краснотой, но Муген держит крепко, разворачивает к себе и, цепко схватив за подбородок, смотрит. "Не отдам", - говорит он. И Дзин чувствует соль и йод - запах океана. И не может понять, про что ему сейчас говорят - слишком много крови и слишком мало воды. Дзин остро понимает, как пересохло в горле. -Пить, - шепчет он. И Муген счастливо тащит его в ближайший кабак. - Ты предложил, ты и платишь! Через полчаса пьяных разговоров, не слишком самурайского поведения и разбитой напольной вазы... "Нет, как-то в другом порядке, - думает он. - Да и времени должно было минуть определенно больше..." В темноте у Мугена мальчишеское лицо и ямочки на небритых щеках. Дзин чувствует себя странно, словно ему опять тринадцать и он в своем додзе под скользкими меткими взглядами старших. Только теперь на их месте. "Я много видел, пока шел, - говорит он, прихлебывая сакэ, которое им даже подогрели. Иногда Дзину кажется, что он дополнение к оружию, а не наоборот. - … И вот там была такая, рыжая - Муген мечтательно закатывает глаза, - с такими огромными… - Грудью? - заранее перебивает поток метафор Дзин, хотя сомневается, что это были бы метафоры. - Грудью, - кивает тот… - И не только. Судя, как скис голос рассказчика, это что-то не входило в список сексуальных достоинств. Но Дзину кажется, что он заслужил право облить ядом ближнего, поскольку сейчас, наверное, первый раз, когда такой случай есть за весь период знакомства. До этого всегда доставалась ему и белкам. - А ты уверен, - как можно серьезнее и ровнее говорит он. - Ты уверен, что это была девушка, раз большим было что-то еще? И не сдержавшись, прыскает прямо в пиалу с сакэ. Вытягивающееся лицо Мугена достойная плата за испорченное кимоно. Хотя он тут же берет себя в руки, вернее хватается за меч и вопит: "Знаешь, за время нашего путешествия с Фуу я, конечно, мог бы забыть как выглядят женщины, но не настолько же! Тем более чья-то паскудная голова с космами по пояс не давала мне окончательно запамятовать!" И прикусывает язык. Дзин обещает себе разобраться с этим хамством утром, сейчас ему слишком хорошо в расслабляющем алкогольном дурмане. - У меня красивые волосы, нечесаная обезьяна, - говорит он, и зачем-то пытается развязать узел веревки. - Смотри! Муген присаживается рядом на корточки и с необоснованной аккуратностью выпутывает истертую нить. "Действительно, - бормочет тот и, внезапно, резко и больно, что на глаза выступают слезы, дергает волосы себе на руку. - Наверное, ты прав". Дзин ничего не понимает. Только что он сидел на полу и был готов простить Мугену пятнадцать процентов его прегрешений, как тут ему приходится, напрягая зрение, вглядываться сумасшедшему в глаза. Он хочет сказать: "ты придурок" , "я не женщина", "я вырву тебе селезенку рукой" и почему-то что-то о белках. Но лишь приоткрывает рот и натужно дышит в лицо. Муген не говорит, только смотрит на соперника, обводит большим пальцем нижнюю губу и кусает так, что боль в волосах отходит на второй план. Дзин совсем не женщина, и в этом нет сомнений, когда он даже в таком состоянии, выворачивается и заламывает Мугену руки прямо на полу. "У всего есть предел". Ребра у Мугена тощие, словно у бродячей собаки, ходят ходуном - кадык, веки, грудь. Дзин трется об него как сумасшедший. "Черт, - шепчет в темноте Муген. - Черт..." И раскидывает ноги, чтобы прижать ближе. Дзин целует его остро, жгуче, пьяняще, как самую дешевую женщину, у которой нет хозяина, перед которым предстояло бы отвечать. Хватка у самурая такая, что Мугену кажется, что его руки снова связаны, и, о ками, опять в самый неподходящий момент. Он борется за каждый миллиметр кожи, чтобы прижаться, вплавиться, забыться. Все это слишком похоже на схватку, а Муген никогда не замечал точно тот момент, когда сносит крышу и все идет только на эйфории и инстинктах, наверное, это происходило слишком быстро. И сейчас, стянувший косодэ, хрипло ругающийся на всех языках сразу, проклинающий и требующий еще, понимал, что накрыло их обоих еще слишком давно. А Дзин, больно целующий в подбородок, держится за него изо всех сил. Муген всегда знал, что когда все заканчивается, надо драпать как можно скорее и желательно не заплатив. Это стало принципом, даже если у него есть деньги. Но сейчас, еще в двух минутах до того, как войдет хозяин, и их вышвырнут в грязь прямо под окна дома, он мог полюбоваться, как блестят очки Дзина, перекочевывая в его карман, чтобы, когда они разойдутся, было зачем оглянуться.