Последний дождь

      Холода пришли резко, и на деревьях ещё держалась листва, коричнево-серая, истрёпанная и отмершая, но упорная. С неба падали большие хлопья снега, такие похожие на летние одинокие облака и такие отличные от нынешней свинцовой слитой массы низких туч. В этом падении, если стоять достаточно долго, можно было заметить — или убедить себя — что существует некая периодичность, мелодика, и этот ритм скрывал в себе остальные звуки. Прерывался только склонявшимися под весом снега листьями, что иногда с тихим шуршанием сбрасывали с себя груз.       Саске ступал по снегу бесшумно. Не оставляя следов.       Под ним не скрипнули даже иссохшие половицы заброшенного когда-то дома. В этот день он приходил сюда. Что-то тянуло, болезненно-ностальгическое, из давнего прошлого. Неясно родное, будто и не про родительский дом, в котором он вырос, а про тот, что возникал смутным образом в памяти и единственным напоминанием оставался в фотоальбоме.       Юноша сел на веранду, не взирая ни на слякоть, оставшуюся после недавнего дождя, ни на холод. Подмечая только старую знакомую — чашку для саке, разбитую пополам и покрывшуюся за годы махровым покрывалом пыли. Изящная форма выдавала руку мастера. Чашка выглядела чужеродно — других вещей не осталось даже в глубине комнат. С другой стороны, ей, утратившей всякую ценность, иного места и не нашлось бы. Учиха понимал это.       Вокруг был снег, снег, что падал через прохудившуюся крышу совсем рядом. Снег такой плотный, что не разглядеть больше ни зги. Саске прикрыл глаза, и в его сознании снег стал холодным ливнем, будто вот-вот застучат капли по остаткам черепицы, по листьям, и смоют оцепенение белоснежной пелены. Только так он был в силах помнить.       В древних кланах сохранились поверья былых времён. Одно из них гласит, что шиноби, которые имели слишком много сожалений перед смертью, не могут уйти в загробный мир. Раз в год их дух просыпается ото сна и скитается по родным краям, принимая облик стихии. Не мёртвые и не живые. Медленно затухающее эхо оборвавшейся жизни, находящееся между.       На следующий год после своей смерти Итачи вернулся с холодным дождём ноября. Последним в том году. Саске думал, что это один из снов, мучивших его по ночам всю последующую после смерти брата жизнь. Но мучение это было самым желанным чувством, сладчайшим кошмаром, который не хочется покидать.       Они привычно сидели на веранде родительского дома и смотрели на дождь, серое небо и голые деревья в саду. Молчали. Саске много хотел сказать — так много, что, казалось, слов и времени всего мира не хватит. И надежда, и обида, и одиночество, и боль. И тоска, из тех, что вгрызается в сердце, когтями разрывает мысли и чувства и заставляет то метаться, то замереть, едва дыша. Но нет, мало этого, в глубине что-то плавилось и застывало единовременно: будто сломалось нечто ранее незыблемое и поддерживающее, и теперь его естество грозилось упасть и рассыпаться. Но не тогда. В том молчании, в той невозможной, сверхъестественной близости он нащупал момент равновесия. Ведь его могли заново собрать.       Мертвецам нет дела до живых и их судеб. Так говорят. Но Итачи был там, с ним, и в его взгляде не читалось отрешенного спокойствия — то была буря, едва ли слабее той, что расходилась громом в душе младшего. И обнял его брат первым, а Саске, как и в семь, тянулся и едва сдерживал лихорадочные слёзы. У старшего не билось сердце, он был так бел без бегущей по венам и сосудам крови, и представить, что вот он, живой, вернувшийся, а всё иное — глупая шутка судьбы, можно было только повредившись рассудком. Несколько сильнее, чем пока Саске. Его едва гнущиеся от холода пальцы будто наливались живым теплом, когда их держала рука брата. Как раньше. Как в прекрасном раньше, когда Итачи был жив.       Перед уходом Итачи погладил младшего по голове и сказал лишь единственное прозвучавшее между ними «прощай, Саске», и тут щёки стали солёно-мокрыми. Это был последний раз, когда Саске чувствовал прямое прикосновение брата и видел его.       Но на следующий год ветер в ветвях шептал голосом старшего, порывы ощущались как рука, ерошащая волосы — холодная, тяжелая, но ласковая с ним, знакомая. А капли дождя, промочившие одежду насквозь — вместо объятий. Ему было холодно, этот холод пробирал до самого нутра и бродил вдоль костей, как в доме сквозняк. И Саске приветствовал его, и жизнь была ожиданием очередной встречи.       Пока в один год осенние дожди не шли день за днём, и Саске ждал-ждал, ведь никогда не знаешь, какой из них будет последним, и когда, когда же будет тот самый. Пошёл снег. А Итачи так и не было.       Со временем эхо затухает, призраки теряют воспоминания и себя, растворяясь, и на их место может прийти кто-то другой. Видимо, в этот раз Итачи не стал исключением. Ведь было пять лет, целых пят лет, когда Саске ещё не существовало. Итачи ещё здесь, Саске различает это, но… тот забыл.       Иллюзорная горечь на языке отрезвила. Мир вокруг, побелевший и заснувший, стремительно темнел зимним закатом. В чашку для саке занесло пару снежинок, и Саске потянулся, чтобы вытряхнуть их. Но, конечно, её коснулся лишь налетевший ветер.       Саске забывает свою жизнь. Память неприкаянных немёртвых похожа на дерево с сухими ветками, которые опадают от ветра. Их становится всё меньше и меньше, пока всё древо не иссохнет и не рассыпется в труху. Но память Саске играет с ним злую шутку: он забывает не с начала, а с конца. Он едва помнит, как жил после смерти брата, и совершенно не помнит — сколько. Может, потому его дух и выглядит на шестнадцать: какая-то значительная часть умерла, получив известие.       Неизвестно, сколько времени осталось, прежде чем один из них уйдёт навсегда. Даже сейчас Учиха не представляет, что наступит после. Встретятся ли они в стране мёртвых, или растворятся без остатка? Слишком большой разброс, слишком большой риск лишиться последней возможности и разделиться навсегда. Хотя… Разве уже не?       Лужи покрываются тонкой коркой льда. Они так близко, но Саске никогда не может догнать Итачи, ни при жизни, ни после смерти. Он всегда видит следы присутствия старшего брата, его след, явный — из сырой земли, луж, разбросанных ветром листьев и незримого присутствия. Но Саске никогда не сможет оставить что-то, что напомнило бы о нём — первый снег заметается следующими, тает, и после цветения и увядания природы к приходу Итачи поздней осенью не остаётся ничего.       Внутри всех Учиха горит огонь, и Саске продолжал бы пытаться найти способ связаться с братом, дождаться, обмануть и жизнь, и смерть, и судьбу, и провидение — что бы то ни было. Но огонь погас — он неумолимо мёртв, и внутри теперь только морозный снег, первый в этом году. Приходящий сразу за последним дождём.