Благословение

Он приземлился из Переноса и мгновенно ощутил, как мир вокруг потемнел и сжался. Он пошатнулся, почувствовал, как подогнулись колени, и опрокинулся навзничь. Упал на спину и на локти; волна темноты уже тянула его цепкими когтями в небытие. Одной рукой он инстинктивно схватился за бок, зажимая рассечённую плоть, отчаянно пытаясь удержать горячее тепло внутри. Крови было много, это он заметил, когда снова смог сфокусировать взгляд. Он слабо фыркнул. Похоже, у лорда-защитника сильная рука. Безжалостная уж точно.  Он одновременно увидел и ощутил, как трое его людей материализовались перед ним в отчаянной попытке защитить. Как только поняли, что он не поднимется. На мостике послышались шаги. Из кабинета. Они могли принадлежать только одному человеку. Его люди дрожали от страха, однако подняли клинки навстречу. Жест был… поразительным.  Дауд не мог этого допустить. — Уходите отсюда, — прохрипел он, приподнявшись на локте и придав голосу суровые нотки. — Это не ваше дело. И, что важнее, Аттано не должно быть дела до них. Тот ещё не убил ни одного из его людей. Насколько было известно Дауду. Лорд-защитник был чрезмерно осмотрителен по части сопутствующего ущерба. Подходил к этому прямо-таки с хирургической точностью. Это было по-своему достойно восхищения. Подчинённым не хотелось уходить. Дауд видел это, отдалённо изумился этому. Поколебавшись долгое мгновение, они испарились. Дауд… будет лелеять это воспоминание, если эти моменты окажутся для него последними. Что неизбежно и случится. А затем… были только они вдвоём с лордом-защитником. Только он и Корво Аттано — человек, чью жизнь он разрушил. Тот колебался. Немного. Но достаточно. Он стоял среди обломков пола, оборонительно вскинув меч, тяжело, рвано дыша. И смотрел на Дауда. Он был… более согбенным, чем заметил Дауд. Более раненным — или измождённым. Дауд отдалённо полюбопытствовал, сколько в его свирепости крылось ярости, а сколько — неприкрытого отчаяния. Сколько в ней было острой необходимости уложить врага здесь и сейчас, пока его самого не покинули последние остатки сил. С этим чувством Дауд был знаком не понаслышке. Он мгновенно его узнал. Не просто так на полу сейчас валялся именно он. Однако Дауд не смог заставить себя быть агрессивным в ответ. Сражаться так же отчаянно, как и Аттано. Бить в полную силу.  И теперь уже ничего не поделаешь.  С усилием он попытался подняться. Попытка не особо удалась. Его хватило только на то, чтобы встать на колени. Кровь сочилась между пальцев, которыми он зажимал расширившуюся от движения рану. Он мысленно посмеялся над собой и открыл было рот, чтобы… взмолиться, наверное. Извиниться. Сказать что-то. Он открыл рот. Но его перебил другой голос. Чужой голос, невозможный голос. Аттано отшатнулся, ладонь его взлетела к собственной груди, к голосу в его груди, и слова Дауда умерли на языке. Дыханье перехватило, и он вытаращился на Аттано. Зачем ты привёл меня сюда? — императрица, Джессамина Колдуин, пробормотала меж стиснутых пальцев Аттано. Это был её голос, вне всякого сомнения. Знакомый Дауду по сотням объявлений из громкоговорителей по всему городу. Голос мёртвой женщины. — Неужели я должна простить этого человека за то, что он сделал? Аттано… издал звук. Бессвязный звук, задушенный и надрывный. Дауд едва не откликнулся эхом. Что это за дикая жуть? Он чувствовал, как слабеет рука, зажимавшая рану. Чувствовал кровь между пальцами. Горячую и липкую. Свою собственную кровь. На этот раз, на этот раз — свою собственную. Аттано попятился. Осел на колени и выронил меч. Потянулся к своей груди и вытащил… вытащил ужас. Прямо из воздуха. Из Бездны. Из своей груди. Пульсирующий, бьющийся кошмар. Плоть и механизмы, и тот самый голос. У Дауда сердце ёкнуло, чего не бывало уже десятки лет. Но на этот раз Чужой — а это не могло быть дело рук никого иного — превзошёл самого себя.  — …Джесс, — прошептал Аттано, баюкая омерзительное нечто в ладонях и поднося ближе к лицу. Сейчас он уязвим как никогда, отдалённо подумал Дауд. Съёжившийся, сломленный, практически безоружный. Но это не имело значения. Дауд не пошевелил бы ни пальцем. Не мог пошевелить. Вещь в руках Аттано заставила весь мир замереть не хуже «изгиба времени». Заморозила всё в ужасном, неподвижном, гулком безмолвии.  Что они со мной сделали? — шептало оно, и голос, растерянный и изумлённый, отражался глухим эхом. — Что они натворили? Дауд и сам очень хотел бы это знать. — Джесс, — повторил Аттано слабым, убитым горем тоном, запинаясь на её имени. — Я не… прости. Они отправили меня сюда. Я… я здесь не по своей воле. Они забрали Эмили. Прости меня.  Извинение перед мёртвой женщиной; вся его боль, всё отчаяние, всё изнеможение звучали в его голосе. Его отравленное тело принесла сюда лодка. И всё, о чём думал Дауд — это его собственные сны, его кошмары, в которых этот мужчина приходит ему мстить. Дауда заботила только его собственная жизнь. А вот Аттано жизнь Дауда вовсе не заботила. Его принесла сюда лодка. Он здесь не по своей воле.  Дауда накрыло волной головокружения. Чувство вины? Или кровопотеря? Откровенно говоря, он и сам не знал. Зато Сердце знало. Эта штуковина в руках Аттано. Оно мягко пульсировало. Сладкое, тошнотворное сердцебиение. Усталость, — прошептало оно бледным эхом голоса императрицы. — Дикая усталость, любовь моя. Задание за заданием, всегда на шаг далеко впереди. Что они сделали с тобой? С нами обоими? Оно не могло… не могло его видеть. Никого вокруг не могло видеть. Это была кошмарная, бесформенная масса. У неё не было глаз. Несмотря на это, Дауд чувствовал на себе её тяжёлый взгляд. Её осуждение. Вновь видел перед собой мужчину в клетке, обмякшего на прутьях. Отравленного. Видел его согбенную фигуру, его усталость, его изнеможение. Оцепенелый ужас в опустевших карих глазах. Мужчина, вынужденный сражаться вновь и вновь. Вынужденный бороться и выживать.  И щадить жизни тех, кто обрёк его на это.  Дауд прикрыл глаза. Сгорбился и осел, вместо того чтобы стоять на коленях. По правде говоря, мелькнула мысль просто лечь на пол. Расслабить ладонь, зажимавшую рану, и позволить природе взять своё. Забрать это решение из рук лорда-защитника. Он ведь и так собирался умолять, верно? До того как заговорила императрица. Дауд собирался просить Аттано помиловать его. А взамен предложить раскаяние. Сожаление. Извинение. Возможно, доказательство перемен в своём мировоззрении — ту драгоценную жизнь, что он спас. Как будто это всё имело значение. Как будто оно могло исправить всё, что он совершил. Эти двое не обращали на Дауда внимания. Даже когда он вновь с усилием открыл глаза и привалился спиной к стене, продолжая наблюдать за ними. Они были в своём собственном мирке, в своём маленьком пузыре любви, горя и ужаса. Аттано поднёс к груди свои сложенные ковшиком ладони. — Нет времени, Джесс, — бормотал он тихо и хрипло. — Прости, что привёл тебя сюда, но времени нет. Нам пора. Они забрали её. Мне пора уходить.  Сердце не отвечало. Так долго, что Дауд уже и не ждал ответа. А затем, еле слышно, оно вновь зашептало: Возлюбленный мой. Ясноглазый, настороженный мальчишка с Серконоса. Претенденты дали клятву защищать императрицу. Все до единого. Единственной клятвой, которой она поверила, была твоя. Она произнесла это мягко. Нежно. Словно эти слова не были самыми жестокими на свете. Аттано дёрнулся. Всем телом. Сгорбился над Сердцем, будто получил удар под дых. Обмякший у стены напротив него Дауд сделал то же самое; его рука машинально стиснула рану. Он зашипел, полуослепнув от боли и изумления, поражённый её жестокостью. Но она продолжила: Ты был бы счастливее без этой клятвы. Предательство — это естественный ход событий для империи. Ожоги на твоей коже. Яд в твоих венах. Без конца и края. Ты не обязан был терпеть это всё. Императрице всегда было предначертано умереть. А в Карнаке светило солнце. Ты не обязан был… страдать. Тихо. Нерешительно. Словно… извинение. Или благословение. Позволение. Дауд резко втянул воздух. Аттано поднял голову и тупо уставился на неё, на долгое время. А затем… — …Нет, — прошипел лорд-защитник. Яростно и грозно. — Нет, обязан. Всегда. Всегда, Джесс, я…  Он оборвал себя, задохнувшись, неспособный облечь слова в форму. Она нежно пульсировала в его ладонях.  Мягкое сердце, — грустно прошептала она. — И они этим пользуются. Знают, что ты не отвернёшься. Но именно таким она тебя и полюбила. Аттано тяжело дышал. Держался из последних сил, судя по всему. Это было странно. Дауд всю свою жизнь выслеживал цели, подглядывал за самыми потаёнными секретами чужих жизней, выуживал их, словно жемчужины из хрустака, чтобы потом обернуть их в свою пользу — и никогда прежде он не чувствовал себя настолько вуайеристом, как сейчас. На Дауда постепенно накатывала усталость. Его начинало клонить в сон. Жаль, что придётся расстаться с жизнью во время такой печальной, безвкусной сцены. Его руки творят зло, — тихо прошептала императрица. — Но в душе он мечтает о другом. …пожалуй, Аттано подходило это описание. Клинок, выкованный, чтобы защищать, и в итоге неспособный этого сделать. Много жестокости, и вся — обузданная с целью уберечь. Больше хирург, чем убийца. Однако было что-то странное в её фразе. В её тоне. Неохотное, досадное признание факта. И это про Аттано-то? Как же так? А потом Дауд поднял голову и понял, что Аттано смотрит не на Сердце. И не про Аттано было её суждение.  Они смотрели на него. Дауд моргнул в ответ. Его внимание рассеялось, мысли плыли где-то далеко. Голос его был ещё дальше. Но он ведь… собирался что-то сказать. Им что-то было нужно. Вспоминай, что?  Ах, да. Радшор. Единственный выход. Точно. — …Ключ, — прохрипел он. — Над моим столом. Ворота от канализации. Выведут тебя вдоль береговой линии… обратно к твоей дочери, куда бы её ни уволокли. Он отдалённо подумал о том, чтобы добавить к своим словам извинение, но… сейчас это было не главное. И не должно быть. Вот это было единственным извинением, которое имело значение. Единственная важная вещь, которую он ещё мог предложить. Аттано здесь не по своей воле. И Дауд больше не будет преграждать ему выход. Они смотрели на него долгое мгновение. А потом Сердце в ладони Аттано вновь запульсировало. Выбор за тобой, любовь моя. Мёртвые не могу ответить живым. Но она любила твоё мягкое сердце. Она простила бы тебе что угодно. Аттано снова издал звук. Очередной раненный, задушенных хрип. Однако потом он слабо улыбнулся и вложил её обратно в свою грудную клетку. Вобрал её в себя, пока её сердце вновь не начало биться рядом с его собственным. Несколько секунд он продолжал стоять на коленях, ссутулившись. Собирался с духом, собирал жалкие остатки своих сил. Дауд наблюдал за ним. Большей частью, с праздным любопытством. И с отдалённым восхищением. В конце концов Аттано поднялся на ноги.  И двинулся — но не по направлению к кабинету или канализационному тоннелю, а к Дауду.  В котором мгновенно пробудилась тревога. Точнее, слабое воспоминание о ней. Дауд запрокинул голову, чтобы наблюдать за его приближением. Аттано сунул руку в складки пальто, и на секунду Дауд забеспокоился, прежде чем вспомнил, что тот выронил меч. Тогда что?..  Эликсир. Красный фиал, зажатый в руке севшего на корточки перед Даудом мужчины. Что? — …Кому-то придётся тебя заштопать, — сипло пробормотал тот. Покосился на всё ещё сочащуюся кровью рану на боку Дауда и торопливо отвернулся, будто бы стыдясь. — Это только временная мера. Но твои люди скоро очнутся. Если уже нас не подслушивают. — …Что? — выпалил Дауд. Потому что, серьёзно, что происходит? Скривившись вместо ответа, Аттано легонько потянул Дауда за запястье. Другой руки — не той, которая вяло зажимала рану. Когда Дауд не отреагировал, продолжив на него таращиться, Аттано поморщился и осторожно вложил фиал ему в ладонь. — Мне нужно идти, — грубо сказал он. Пальцы его были тёплыми и дрожали на запястье Дауда. — Я не вернусь. Выпей это, пока не потерял сознание. Пусть кто-нибудь… приведёт тебя в норму. Я не хотел этой драки. Только вот изнеможение… немало подрывает скрытность.  — …Что? — тупо повторил Дауд. Других слов у него не осталось. Потому что он понятия не имел, что происходит. И что… имел в виду Аттано. Тот закрыл глаза. Собрал последние капли сил из давно опустевшего колодца. Помотал головой и прижал руку Дауда вместе с фиалом к его же груди. — В Карнаке светит солнце, — сказал он, открыв глаза, и это прозвучало бы ничего не объясняющей бессмыслицей, если бы предшествующий разговор не впечатался отчаянно глубоко в память Дауда. Предложение. Створки, давно уже захлопнувшиеся для самого Аттано, которые он теперь распахнул перед другим. — Я прибыл сюда не затем, чтобы убивать.  А потом, пока Дауд продолжал беспомощно пялиться на него, Аттано сомкнул его собственные пальцы вокруг фиала и аккуратно отстранился. Отступил, настороженный и еле держащийся на ногах от усталости, поднял с пола свой меч и направился обратно в здание. В кабинет, наверное. За ключом. А потом, наконец, за своей дочерью. Ещё с минуту Дауд невидящим взором пялился в пространство. Затем поднял вторую руку, липкую, со спёкшейся коркой, и откупорил фиал.  — …Томас, — позвал он, опустошив склянку. Позвал тихо, почти нерешительно. Но помощник материализовался рядом ещё до того, как Дауд окончил фразу. И тут же грубым, нетерпеливым движением стянул с лица маску. Он уставился на Дауда сверху вниз, бледный, с округлёнными глазами, и Дауд ничего не мог сделать, кроме как уставиться в ответ. Впитывал выражение на лице парнишки. Ужас и преданность, а также потрясённое, ошеломлённое изумление. Томас был одним из тех, кто пытался его защитить. Дауд всё ещё не знал, как к этому относиться.  Но сейчас это было не главным. Рано об этом размышлять. Он разберётся с этим… позже. — Найди кого-нибудь, кто согласится за ним последовать, — велел он, неуклюже поднимаясь на ноги. Шатаясь, едва не падая и ощущая, как что-то дрогнуло внутри, когда Томас мгновенно подхватил его под руку. Поддержал его. Дауд покачал головой, решив это игнорировать, и осторожно выпрямился. — Добровольца. Пусть… пусть убедятся, что он доберётся до своего места назначения живым. Что у него будет всё, что ему нужно. Это был ещё не конец. То, что делал Аттано — то, что его вынудили делать, было ещё не окончено. И возможно, Дауда это никоим боком не касалось. Возможно, в этом деле Аттано уж точно не желал его помощи.  Но он отказал самому себе в том, что предложил Дауду. Из любви и верности. Из нужды и выбора, сделанного в пользу того, чтобы гарантировать кому-то другому безопасность. Возлюбленной, матери, дочери. Он отвернулся и предложил этот выбор тому, кто его совсем-совсем не заслуживал. Дауд откровенно не понимал этого решения, однако было в нём нечто, чему он мог подражать. Компенсация, какой бы малой она ни была. В Карнаке светит солнце, сказал Аттано. Ты не обязан страдать. Не обязан терпеть это всё. «Нет, — подумал Дауд, сжимая в пальцах опустевший фиал. — Нет, лорд-защитник, я обязан».