Что-то всегда остаётся

Рин не любила, когда кто-то трогал её волосы, но любила его, Какаши, а потому испытывала противоречивые чувства, когда он подкрадывался и ни с того ни с сего начинал тормошить её, ерошить, пропускать пряди через пальцы. И она замирала, и он тоже замирал, потому что сколько раз обещал себе так не делать – а это куда сильнее него было, словно каштановые волосы Рин магией какой обладали. И он, не желая давать ей никакой ложной надежды – не нравилась она ему, хоть бегала почти хвостиком, гордая такая, а бегала – а всё равно всё повторялось. Он подходил, запускал руку в её волосы, и она замирала. Сейчас бы ей было двадцать шесть, и она бы уже давным-давно оторвала бы Какаши руки за то, что он постоянно её за волосы дёргал, оторвала бы, если бы была жива, вышла бы из себя и перелюбила его уже давно. У Рин бы сейчас точно кто-то был, красивый и неравнодушный, не прячущий лицо и не боящийся сам себя. Ей такой и нужен был, она просто тогда не понимала. А Какаши – он понимал, конечно. Если бы она сейчас была жива, умерла бы её любовь, а это так глупо как-то, и он присаживается у её могилы, и понимает: она умерла ради него, думая о нём, понимая, что никогда уже не сможет ему сказать, что… Какаши знал. Конечно, он не мог не знать – может, потому и тормошил её постоянно, и не в волосах дело, а в ней самой, в ней полностью, такой непонятной и смешной, такой настоящей. Какаши сжимает руку, разжимает её, шевелит пальцами, вспоминая, какими мягкими были на ощупь её каштановые пряди, как легко их было пропускать сквозь пальцы, как приятно. Рин умерла, а любовь её осталась, и сейчас ей где-то шестнадцать лет, как раз столько, сколько прошло со времени их первой встречи. Какаши закрывает глаза и выдыхает. Нечестно получилось это всё, неправильно. Не так быть должно. Да и… Да и не любил он её, не-лю-бил! …просто виноват перед ней очень.