Предпоследнее письмо

      «Привет, мышонок. Если честно, я потерял счёт исписанным листам бумаги, потому что… потому что ни хрена не помогает. На улице слишком темно и холодно. Иногда мне кажется, что после твоего ухода в душе стало точно так же. В моей квартире почти всегда горит только одна несчастная настольная лампа, которая тебе так понравилась тогда. Чёрт.        Как ты там? Мне правда хочется знать. Сегодня тебе исполнилось двадцать два. Уже совсем взрослая. Знаешь, я никогда не думал, что какой-то человек сможет настолько перевернуть мою жизнь. Но у тебя получилось. Это раздражает. Через десять дней мне двадцать шесть, а я всё ещё не могу забыть тебя. Идиот. Мне все ещё не хватает смелости выкинуть твои серёжки в форме капель, потому что в них осталась частичка тебя. Совру, если скажу, что не вижу тебя в каждой вещи, не слышу тебя в каждом запахе и не пытаюсь разглядеть твои черты в очередной девушке. Просто за три года поисков я отчаялся. Ты поменяла соцсети? Заблокировала меня? Улетела в другую страну? Незнание меня пугает больше, чем пропасть между нами, которую я собственноручно и вырыл когда-то.       Ты вряд ли меня поймёшь, потому что — я уверен — уже давным-давно забыла каждую деталь, связанную со мной, но… я помню. Мы начали общаться с тобой случайно. Тебе было десять, когда семья медленно, верно начала разваливаться на маленькие части. Ты тихо плакала на площадке и смотрела, как мы, соседские дети, играем в баскетбол. Никогда не считал себя эмпатичным человеком, особенно к детям, но тогда мне стало тебя жаль. После очередной игры, на которую ты смотрела сквозь слезы, подошел к тебе, чтобы узнать, что же случилось. Ты испугалась. Закрыла руками лицо и разревелась ещё сильнее. Не зная, что делать, сел рядом, но ты вскочила и убежала с площадки. Тогда, если честно, мне было всё равно: другие люди заботили меня не больше, чем я их.       Мы встретились с тобой ещё раз примерно через неделю. Я прогуливал школу, рассматривая всё вокруг, и нечаянно заметил тебя. Ты вглядывалась в капли моросящего дождя и забавно шмыгала носом. Мне тогда стало интересно, почему ты везде и всегда одна. А ещё постоянно плачешь. В тот день мне всё же удалось тебя разговорить. Ты снова испугалась меня, но потом с детской доверчивостью рассказала всё. Оказалось, твои родители решили разводиться, что сильно ударило по тебе, а старший брат, которого ты любила больше жизни, стал пропадать на работе и меньше времени проводить с тобой.       В тот момент что-то внутри меня перевернулось. Как сейчас помню. Жалость вперемешку с состраданием подтолкнули к тому, чтобы мысленно взять тебя под опеку. У меня никогда не было младших братьев и сестёр, поэтому я был не против приглядывать за тобой время от времени. Да и учились мы, как выяснилось, в одной школе. Ты дружила с какой-то странной девчонкой. Такой же замкнутой и неразговорчивой, какой была ты сама.       Время шло. Я познакомился с твоими родителями и подружился с братом. Твоя семья приняла меня как родного, давая любовь, которой меня часто обделяли собственные родители. Я регулярно приходил к вам на ужин, заставляя хотя бы на вечер собраться всю семью за одним столом. При мне твои родители забывали о своих обидах и разногласиях, о разводе, делая вид, что всё хорошо. И тебя это радовало. И я был счастлив видеть тебя такой. Не хотел, чтобы ты сломалась. Но, кажется, уберечь всё-так не смог.       Через пару лет, когда мне исполнилось шестнадцать, а тебе только-только двенадцать, я решил уехать учиться из нашего родного городка куда-нибудь подальше. Мне правда не хотелось оставлять тебя: ситуация в семье лучше не стала, отношения со всеми постепенно портились. Родители развелись и потому постоянно пытались превзойти друг друга в проявленном внимании; твой брат съехался с девушкой, которая никому не нравилась. И позже ты прекрасно поняла причину этого.       Как сейчас помню: тот вечер был холодным и неприятным. Ветер бил в лицо ледяными потоками, а я стоял и курил на перроне, не зная, что будет дальше. Никотиновая дрянь жгла горло, но это было… неважно? Я тогда оставлял всё: родителей, которым написал лишь короткую записку, друзей — пусть и не совсем настоящих, тебя. Знаешь, мышонок, для тебя я тоже приготовил просто небольшой клочок бумаги, который попросил твоего брата передать тебе утром, когда я уже буду далеко от нашего города. Мне так было проще. Эгоистично? Да. Может, мне не хотелось признавать, что заботиться о ком-то приятно, что чувствовать себя нужным хоть одному маленькому созданию на земле, ещё приятнее?       До отправления оставалось минут семь от силы, и я уже собирался заходить в вагон, когда разглядел твою фигуру, мчащуюся напролом через толпы людей. Я остановился, не находя в себе силы сдвинуться с места, зайти в вагон и не причинять тебе ещё большую боль своим присутствием. Заметив мой силуэт, ты побежала ко мне ещё быстрее, чем прежде. Если честно, то сцену прощания я помню довольно смутно. Ты вроде сначала колотила меня кулаками по груди, плакала и говорила что-то срывающимся голосом. Думаю, просила не уезжать, не бросать тебя. Я обнял твое вздрагивающее от рыданий тело и даже был готов остаться, отказавшись к чертям от своих целей. Но так было неправильно. Я поцеловал тебя в лоб, потрепал по голове и за минуту до отправления заскочил в свой вагон. Последним, что я запомнил на следующие пять лет, стало твое заплаканное лицо в свете тусклого вокзального фонаря холодным октябрьским вечером.       Мы почти каждый день общались с тобой, созванивались. Ты много рассказывала о школе, о семье. Часто плакала, много смеялась с моих шуток. Нужно было быть тупым, чтобы не понять, что в свои четырнадцать в силу подросткового периода ты влюбилась меня. Мне постоянно становилось тошно от самого себя. Я спал с другими, засматривался на других, но не мог тебя отвергнуть. Ты не рассказывала о своих чувствах, а я о своих похождениях, понимая, что твоя искренняя симпатия такого не заслуживает. Она должна была достаться какому-нибудь хорошему пареньку ровеснику или красавчику школы, что на пару лет тебя старше. Но точно не мне. Не человеку, который к восемнадцати погряз в собственных проблемах, в долгах, в никотиновой зависимости и сомнительных связях.       Ты ничего не знала, и этому я был рад. К твоим пятнадцати мы потеряли связь: я перестал тебе писать и отвечать, полностью уходя в саморазвитие одновременно с саморазрушением. Мне не хотелось быть мудаком, но обстоятельства вынуждали. Однажды и ты пропала с радаров. Совру, если скажу, что часто тебя вспоминал в тот период. Поздравлял с днём рождения и присылал подарки на новый год, оставаясь в твоей жизни несчастным призраком прошлого.       Жизнь порой казалась беспощадной. Мне хотелось вернуться в родной город, увидеть родителей, которые только пару раз за пять с половиной лет навестили меня, посмотреть на изменившиеся улицы, знакомые дворы и, в конце концов, извиниться перед тобой. Я поступил неправильно, но так было нужно.       Я прилетел в декабре, когда первый снег уже давно растаял, а канун нового года был всё ближе. Помню, что шёл к твоему дому по тихой улице, заваленной белым снегом. Руки тряслись от страха, непонимания того, что ждёт. Я упорно твердил себе, что это всё просто от мороза, которого и в помине не было.       Я постучал в дверь дома, и на пороге появилась твоя мама. Она сначала даже не узнала меня. Твои родители, которые решили снова пожить вместе, попробовать заново выстроить отношения, о чем-то расспрашивали меня, пригласив внутрь, а я всё пытался найти взглядом тебя. Знаешь, мышонок, когда ты спустилась со второго этажа, чтобы посмотреть, что случилось, я потерял дар речи. Ты была красивой. До безумия. Ты научилась подчеркивать естественную красоту макияжем, перестала походить на серую мышку, какой я тебя запомнил, и твоя фигура приобрела более женственные формы. До сих пор не понимаю, кому ты тогда продала душу, что за два года так сильно изменилась, став похожей на Афродиту. Остальное помню как в тумане: странные объятия спустя столько лет и какой-то пошловатый комплимент на ухо, кажется.       Иногда думаю, что следующие пять месяцев после нашей с тобой встречи стали лучшими в моей жизни. Не помню, когда был счастливее, чем тогда. Практически с первой встречи после долгой разлуки стало понятно: мы не будем такими же друзьями, как раньше. Всё пошло не так ещё в первые недели, когда перед новым годом, поддавшись моменту и собственным слабостям, мы поцеловались. Ты была не против, но своей инициативности я испугался. Несколько лет подряд ты видела во мне старшего брата, да и подростковую влюбленность уже переросла, и я не понимал, каких отношений ты тогда хотела.       Мы часто виделись, целовались каждый раз, когда тому способствовали обстоятельства. За полтора месяца до дня рождения ты переехала ко мне. Родители снова начали ссориться, а брат не мог взять на себя ответственность за тебя из-за своей девушки, подсевшей на наркотики. Ты стеснялась, постоянно не могла расслабиться. Уже через пару недель мы периодически спали на одной кровати. Просто так было комфортнее. А за пару недель до твоего совершеннолетия и вовсе переспали. Знаешь, я всё время жалею, что это произошло именно тогда, а не позже. Мы не стали обсуждать наши отношения сразу, дав друг другу время подумать о своих желаниях и чувствах. Я хотел сделать тебя своей на твоё восемнадцатилетие. Хотел сказать, что в последние месяцы это никакая не дружба была, это, скорее, любовь, которую мы несколько лет вынашивали где-то внутри себя.       Но всё пошло не так, как хотелось: у меня получилось для тебя устроить вечеринку, на которой было достаточно много людей. И в тот момент, когда я решил, что нам пора нормально поговорить и всё обсудить, ты танцевала с каким-то знакомым пареньком. Злость вперемешку с алкоголем вылились в главную ошибку того вечера, которая стоила мне тебя. Я поцеловал другую. Знаешь, это была не месть… слабость. Отвратительная. Человеческая. Та, которую я теперь ненавижу больше всего на свете.       Ты видела всё. Убежала. Под ливнем дошла до нашей квартиры и молча стала собирать вещи. Когда я примчался, ты уже почти ушла. Растворилась, словно тебя в моей квартире никогда и не было. Мне хотелось всё объяснить, попросить прощения, упасть тебе в ноги. Но ты плакала, била меня кулаками в грудь и не давала даже шанса. Тогда я понял, что просрал всё. Я просрал тебя, мышонок.       До сих пор меня никто не полюбил сильнее тебя. Звучит как бред сумасшедшего. Но я и есть сумасшедший, понимаешь? Который год пытаюсь тебя отпустить, выкинуть из сердца, чтобы начать новую главу своей жизни, но не могу. Корю себя за ошибку, за мимолетную слабость.       Мы виделись ещё спустя год, но уже тогда ты была счастлива с другим. А я… не понимаю, как жить не с тобой. Кажется, запах твоих духов навечно въелся в стены квартиры, твой смех эхом слышится мне во снах, а твои слезы навечно превратили мой дом в унылое и пустое место.       Мышонок, я устал тебе писать, рассказывая о своих чувствах. Я устал сжигать эти чертовы письма, которые ты никогда не увидишь. Я устал жить с мыслью о тебе. Я устал винить себя в том, что у нас ничего не сложилось... Ну что ж, мне пора идти. И пусть ты никогда не читала эти письма, меня тешит одна мысль о том, что могла бы. Знаю, что сорвусь и напишу тебе снова. Надеюсь, следующий раз станет последним. А пока я с тобой не прощаюсь, моя маленькая принцесса.»