Sonorous tones of Heart

      Колючий мартовский ветер пробирал до костей, то и дело норовя мазнуть по оголённым запястьям. Солнце лениво выглядывало из-за низких облаков, вовсе не горя желанием поскорее напитать своим теплом мёрзлую почву. Деревянный мост, продуваемый со всех сторон света, глухо поскрипывал в ответ на очередной порыв бесконтрольной стихии. Древняя рухлядь, что держалась исключительно на магии и воле своего создателя. Кто тот светлый ум, что додумался до подобной постройки? Давно ли его ноги перестали сотрясать землю? Ушёл ли он из жизни, будучи седобородым стариком, или же сгинул юным и полным сил? Да какая, в сущности, разница? Никто из ныне живущих не вспомнил бы ни его имени, ни прочих свершений. Ветхая конструкция из резных досок, опоры которой уходили вглубь ущелья подобно грибнице Armillaria ostoyae – вот и всё, что осталось от неизвестного чародея. Как бы то ни было, если перечислять локации в окрестностях Хогвартса, где можно было побыть с собой наедине, мост являлся для этого семикурсника безоговорочным фаворитом.               — Блять, да где же они?.. – раздражённо цокнув языком, выдохнул Себастьян. Отросшие каштановые пряди бодро развивались на ветру, в скупых солнечных лучах отливая медью. Руки методично похлопывали по карманам форменного бомбера и брюк. Металлические украшения звонко отзывались на движения головы, копируя переливы малых колоколов Часовой башни.              Д-дзынь!              По телу волной разлилось приятное предвкушение и невольное облегчение, едва пальцам левой руки удалось нащупать желаемое в заднем кармане школьных брюк. Выудив помятую пачку, и, заученно хлопнув по донышку, Себастьян достал сигарету. Прокрутив фильтр меж пальцев, Сэллоу достал палочку и, наконец, подкурил. Пагубный, но действенный способ отточить свои навыки невербальной магии. Крошечный всполох пламени отразился в прикрытых глазах, осел в пушистых ресницах и впитался в веснушки, добавляя тем насыщенности.              Первая затяжка поутру – она самая приятная, вкусная. Позволяющая тревогам и гнетущим думам на время покинуть тело вместе с клубами тягучего дыма, что до этого прошли через саднящие от разряженного воздуха лёгкие. Приоткрытых губ коснулся неуловимый привкус свободы, а на душе тем временем исправно скреблись драные кошки. Юноша опёрся локтями на хлипкую перегородку, прикрыл глаза и позволил ранней весне коснуться своего лица, с каждой затяжкой молча признаваясь ей в своих слабостях. Ветер по-прежнему обволакивал со всех сторон, словно Себастьян – неприступный утёс, из года в год подтачиваемый бурными океаническими водами.              В этом весь Себастьян Сэллоу: отрешённый не по годам, чертовски проницательный, временами откровенно апатичный, но по-прежнему сражающий наповал своей откровенностью и нестандартностью мышления. За последние пару лет в Себастьяне произошла целая череда изменений, не только внутренних. Никогда не являясь ярым сторонником формы, юноша теперь и вовсе соблюдал её постольку-поскольку: по-прежнему носил рубашку, но упорно закатывал рукава до локтя, подкидывая умильно перешёптывающимся девчонкам темы для обсуждений за обедом; носил брюки, но иного фасона, нежели чем многие его одноклассники – укороченные и чуть зауженные на щиколотках на более кэжуальный манер (спасибо Оминису за то, что тот любезно научил Себастьяна орудовать иголкой с ниткой собственными руками, совсем без магии); мантию со знаком отличия Слизерина постепенно сменил бомбер в цветах факультета, которые носили, как правило, выходцы из команды по квиддичу, ставший напоминанием о былых, преисполненных школьной активностью, временах; узел галстука был завязан наспех, расслаблено, больше для себя, дабы держать в голове то, что он всё ещё являлся студентом, а не залётным шалопаем из близлежащий захудалой деревеньки; на ногах же вместо вычурных лакированных туфель – неизменные красные кеды на высокой подошве, что уломала приобрести Валери в одном из элитарных бутиков Лондона.              Помимо неиссякаемой харизмы, что покоряла сердца даже самых отстранённых персонажей, и эпатирующей публику формы одежды взгляд к Себастьяну приковывало ещё и обилие всяческих ярких мелочей: от пурпурной фенечки на правом запястье и серебристого медальона на шее в виде Троичного узла до поблёскивающих на свету украшений в бровях, ушах и крыле носа. Особенно выигрышно смотрелось сочетание чувственных губ Сэллоу и металлического колечка, что сковало кайму нижней губы. Стоило студенту Слизерина неосознанно, пребывая в глубокой задумчивости, провести кончиком языка по пирсингу и готово – леди, а порой и джентльмены, рдели, спешно опахивали раскрасневшиеся лица и томно вздыхали, в ответ на что парень лишь очаровательно улыбался уголками губ, прикрывал глаза и вёл плечами, мол, «извините, это повторится». Прилетало ли Себастьяну за столь выраженный нонконформизм? Разумеется. Сильно ли его это парило? Угадайте. Блэк перестал питать иллюзии касательно одного из способнейших студентов ещё на пятом курсе, и потому вызовы к директору одномоментно сошли на нет.              Пятый курс… Мутное воспоминание из прошлой жизни. В пятнадцать лет трава казалась зеленее, звёзды – ярче, а эмоции – объёмнее и живее. Проклятье Анны, невообразимое самодурство Соломона, увлечение Тёмными искусствами… Восстание гоблинов, тролли в Хогсмиде, потерявшие всякий страх и стыд Руквуд на пару со своими подпевалами… И она.              «Мужская версия Сэллоу», как беззлобно охарактеризовал её Оминис: дикая, необузданная, испытывающая статичный голод до знаний, не разделяя их на разрешённые или запретные. Сильная и ловкая – повалила Себастьяна на обе лопатки на первой же их дуэли, поставив под сомнение его титул бессменного чемпиона школы. Смелая и безумная – с раннего утра и до самого вечера носилась с той презабавной хаффлой по окрестностям, тиская пушишек и нюхлеров, а безлунными ночами, во время своих полулегальных вылазок, впрыскивала адреналин в кровь, кроша в салат нежить и прочих неугодных, что имели неосторожность раскрыть рот в её сторону. «Невъебенно красивая» – сердце юного Сэллоу впервые совершило завороженный кульбит, едва алые искры утонули в глубине её синих глаз, пока она отточенными взмахами ещё даже не своей палочки отправляла в нокаут одного участника «Скрещенных палочек» за другим, напрочь позабыв об усталости и тягостных буднях новоиспечённой волшебницы.              Избитое клише, но до конца осознать природу своих чувств удалось лишь в тот вечер, когда судьба позволила двум юным волшебникам столкнуться при весьма занятных обстоятельствах. Валери, едва волоча ногами, спустилась в Крипту, на ходу сбрасывая с себя мокрую насквозь мантию. Бедный-бедный Себастьян, позабыл тогда обо всём на свете, потерялся и вновь нашёлся, едва не выронил «позаимствованную» из Запретной секции книгу, выдавая себя с поличным. Не то Эйвери была настолько утомлена происходящим вокруг пиздецом, не то ей было попросту всё равно, но она даже ухом не повела на приближающиеся из глубины помещения неторопливые шаги. Продолжила рванным движениями освобождать себя от так неприятно липшей к коже одежды. Серый шерстяной кардиган бесформенной кучей опал к ногам, а продрогшие пальцы принялись с переменным успехом расправляться с мелкими пуговицами блузы. У Себастьяна от открывшейся взору картины засосало под ложечкой, застучало в висках и стянуло узлом низ живота. Ему на тот момент уже доводилось видеть, как обнажаются девушки, но это… Это было на совсем ином уровне. Стыд, слепое восхищение и сладостное возбуждение гремучей смесью осели в ногах, наливая их свинцом, но юноша уверенно приближался к стройному силуэту, отряжавшему слабое свечение старинных канделябров.              Валери не обернулась ни тогда, когда шаги за спиной вдруг прекратились, ни тогда, когда волосы на затылке зашевелились от чьего-то опаляющего дыхания. Она лишь безвольно разжала пальцы и опустила руки вдоль тела, позволяя блузке воссоединиться с кардиганом на холодном полу. Выпирающие ключицы и сокрытую тканью белья грудь обдало сквозняком, рябью проявившимся на светлой коже.              Пальцы рук Себастьяна болезненно свело. На секунду он даже допустил мысль о том, что юная Эйвери всё просекла и наложила Петрификус на молчаливого извращенца. Сердце на секунду замерло и побежало гнать кровь с новой силой, едва изящная ладонь коснулась основания его шеи, остужая и чуть приводя в чувство. В какой момент девушка перед ним успела развернуться, парень так и не осознал, однако, стоило ей поднять на него свои большущие глаза, обнажив не только тело, но и душу, как он вдруг всё понял.              Чёрные пряди витиевато налипли на лицо, обрамляя лоб подобно античному венку. Длинные ресницы слиплись в густую стрелку, оттеняя взгляд. Искусанные губы заметно подрагивали словно в накатывающих неозвученных порывах. На скулах – блёклый розоватый румянец и… кровь. Бутонами расцветшая, яро контрастирующая с молочным оттенком кожи, запёкшаяся и, судя по отсутствию увечий, чужая.              Пугающе прекрасно.              — Я больше так не могу, Себастьян, – тихим, ломанным шёпотом донеслось до сознания Сэллоу ёмкое, внезапное откровение. Из-под ног словно ушла всякая почва. Он набрался смелости и посмотрел ей в глаза.              Д-дзынь!              Бездонные омуты, такие выразительные и лучезарные, источали осознание, отчаяние и страх. Первобытный такой, впивающийся крючковатым когтями в грудь. Лишающий и без того малочисленных крупиц рассудка. Вынуждающий беззвучно выть, кусая костяшки пальцев, местами всё же прокусывая тонкую кожу. Жгучие слёзы нескончаемым потоком неслись вниз, срываясь с подбородка и оглушающе громко разбиваясь о бесчувственный камень. Многое в миг стало неважным, незначительным и пустым. Себастьян вынес остальной мир за скобки, сфокусировавшись на человеке перед собой.              Её боль хотелось разделить пополам, проглотив, словно зачерствевший кусок хлеба, не запивая. Себастьян никогда не славился приступами подлинного альтруизма, но видеть Валери такой было… Страшно. Неправильно. И несправедливо. Реакции тела стремительнее, чем реакции мозга, потому единственное, что юноша счёл возможным допустить в сложившейся ситуации – распахнуть руки в приглашающем к объятиям жесте. В конце концов, он также был бесконечно одинок и тоже «больше так не мог».              Едва заботливые руки раскрылись навстречу, Валери прытко прильнула к мальчишеской груди, обвивая его торс руками чуть ниже лопаток. Всё произошло так быстро: вот они, стоявшие друг напротив друга, но вне досягаемости, разлучённые барьером из иллюзорных «а что, если?..», минутой позже разделившие объятия, крепкие и чуткие, не допускавшие образования пустоты между их телами. Лишённый всякой пошлости жест, выказывающий привязанность и желание делить не только хорошее, но и дурное. Объятия вчерашних детей, способных понять друг друга без слов и магии.              Он успокаивающе оглаживал её узкие плечи, устроив подбородок поверх бедовой головы. Она жадно вдыхала его аромат, сжимая пальцами ткань рубашки. Было… тепло.              Тем вечером Себастьян, пребывая в восторгах касательно наконец появившейся возможности так касаться Валери, на секунду дал волю фантазии и позволил себе представить, что его фамилия звучала бы весьма благозвучно с именем дорогой сердцу подруги… Такое беззлобное, искреннее ребячество.              Она ведь такая – эта первая влюблённость, да? Немного угловатая, чуть абсурдная и зачастую вопреки. Многое разнилось с тем, о чём Себастьяну доводилось читать в книгах. Не было ни бабочек в животе, ни украденной возможности вдохнуть, ни отведённых в смущении глаз. Касаться губами, вести кончиками пальцев, ладонями ощущать тепло чужого тела – вот, что на повторе проносилось в голове юного Сэллоу, стоило лишь на секунду воспроизвести в памяти образ стойкой, непоколебимой девицы, чьи слёзы, оказывается, оставляли на мятежной душе множественные колотые раны.              «Хуёво…» – вернувшись тем вечером в спальню и погрузившись в глубокий сон без сновидений, подумал юноша.              «Прекрасно», – спустившись на утро в Большой зал на завтрак и словив за общим столом чарующую улыбку Валери, что украдкой была адресована исключительно ему одному, Себастьян вынес вердикт и, с присущей ему горячностью, нырнул с головой в новый жизненный опыт…              Давно то было. Очередной эпизод прямиком из прошлой жизни с корявой отметкой «до». Но воспоминание о первом близком, дурманящем контакте, ревностно хранимое в чертогах памяти, заняло лидирующую позицию в списке лучших за полных семнадцать лет жизни Сэллоу.              Незапланированный, лёгкий сеанс ностальгии выбил из юноши короткий смешок, что ароматным дымом покинул тело и устремился навстречу бескрайним полям, живописным горам и северному небу. Дотлевший окурок был скоро отброшен ловкими пальцами. Мгновение – и ветер подхватил похрустывающие хлопья бумажного пепла, унося его прочь.              Себастьян Сэллоу определённо наловчился в использовании невербальной магии. Возможно, однажды его фокусы станут ошеломительнее и куда более практичнее, сменив коронное испепеление потемневшего окурка.              Он уже было собирался возвращаться в замок, допустив совершенно абсурдную мысль о том, чтобы посетить лекцию по Истории магии. Едва локти оттолкнулись от затёртой поверхности ограждения, как вдруг до него донеслось до боли знакомое, негодующее и громкое:              — Твою мать, да зажгись ты уже!..              Д-дзынь!              Валери стояла, уперевшись спиной в парапет буквально в паре метров от Себастьяна, и, судя по едким чертыханьям, перемежающимися с чуть истеричными усмешками, бесславно проигрывала в схватке с собственной зажигалкой, что таскалась с ней ещё со времён приюта. Эмоции на девичьем лице сменялись так скоро, что невозможно было понять до конца – разнесёт ли она в щепки этот мост одним взмахом палочки или же со смиренным видом примет данность, в которой близкая сердцу вещь её подвела. Эйвери бросила вопрошающий взгляд на Себастьяна, мол, «так и будешь там прохлаждаться, пока я трачу свои последние нервные клетки?», на что Сэллоу лишь лениво мазнул взглядом по её фигуре, не стирая с лица фирменной ухмылки.              Иссиня-чёрные волосы наспех были собраны в высокий хвост с небрежно опадающими на скулы витыми прядками. Серебро поблёскивало в хрящиках аккуратных ушей. Ресницы были густо прокрашены и трепетали на ветру, словно крылья чайки у побережья во время шторма. На щеках – этот чертовски очаровательный румянец, что так яро хотелось припечатать губами. Выраженные ключицы, призывно выглядывающие из-под горловища блузки, двигались под тонкой молочной кожей от каждого движения головы. Бесформенный свитшот с эмблемой факультета наверняка скрывал ходящую ходуном грудь, выдавая крайнюю степень нетерпения. Юноша скользнул было взглядом ниже, примечая про себя, насколько ослепительно белоснежны на контрасте с окружающими пейзажами гетры с чёрным полосами ранта, что так выигрышно подчёркивали стройность ног героини Хогвартса, как взгляд вдруг зацепился за плиссированную юбку. Выше колена… Фатально, но пока не критично. В конце концов, встречаться с Себастьяном Сэллоу – значит, носить короткие юбки. Попасть под влияние этого молодого человека было до смешного просто, а вот выйти из-под него…              — Может, всё же избавишься наконец от этой антикварной хуйни?              Озвучив вопрос, Себастьян кончиком языка облизал пересохшие губы, продолжая неотрывно наблюдать за тщетными попытками Валери прикурить сигарету. Было в этом зрелище нечто… Будоражащее. То, какими грозными взглядами она его награждала и то, как изящно ложилась сигарета меж полных розоватых губ…              Вдох. И выдох.              Сердце протестующе ударилось о рёбра и ретиво прогнало пьянящее, восторженное, чуть мучительное чувство по венам. Тело наэлектризовалось. На миг захотелось стать фильтром чёртовой сигареты, что так маняще терзали девичьи губы… В списке фетишей незапланированное пополнение.              Восхитительно.              — Сам ты хуйня, Себастьян, – утомлённо прикрыв глаза, констатировала девушка, — Знаешь ведь, что это единственное напоминание о… моей прошлой жизни.              Сэллоу задумался, неторопливо подходя к Эйвери. И ведь правда. В Хогвартс она прибыла без привычного для многих багажа, что занимал собой как минимум пару полок в Хогвартс Экспресс. Чужая палочка да позолоченная зажигалка – вот всё, что Валери Эйвери принесла с собой на встречу с новым, диковинным для неё, миром. Было в ней и ещё что-то, что не давало пытливому уму Себастьяна покоя на протяжении долгого времени. Чуть позже, разгадав этот ребус, он был… тронут. В груди неприятно кольнула досада и горечь. Валери подвисла в прошлом, отчаянно цепляясь за воспоминания о том мире, частью которого не могла теперь являться. Более того, с её же слов, жизнь среди маглов привлекала её куда больше, нежели чем среди волшебников. Сироте с младенчества, Валери куда ближе житейские прелести обычных людей, с их тревогами и заботами. Пусть отличие в быту и было минимальным, но оно всё же было. Частое и не всегда уместное использование магии, полёты на мётлах, вынужденное применение Летучего пламени, после которого, как утверждала девушка, внутренности просились наружу, Древняя магия… Пуще всего играли на её нервах разговоры о чистоте крови, однако, гуманистическая философия и схожие во многом взгляды позволили ей в момент обзавестись верным товарищем в лице Оминиса Гонта, наследника самого Салазара Слизерина и лучшего друга Себастьяна по совместительству. С тех самых пор прошло уже два года, но нечто осталось неизменным – Эйвери глубоко тосковала по жизни среди обычных, трогательных в своём неведении, людей.              Подойдя уже вплотную, Себастьян легко и ненавязчиво поднял руку Валери на уровень своего лица, придержав пальцами запястье. Девушка перевела на него взгляд, утопая в согревающей глубине его глаз цвета молодого фундука. В сотый, если не в тысячный раз, пересчитала веснушки на скулах и переносице юноши, провела кончиками пальцев по нахмуренным бровям, разгладив морщинку между ними. Ответом на эту бесхитростную ласку оказалось касание обветренных губ на бьющейся жилке под ладонью: мягкое, ласковое, осторожное. Зажигалка едва не выпала из ослабевшей хватки пальцев наравне с сигаретой, что чуть было не сорвалась под резким порывом ветра, едва губы бессознательно приоткрылись от лицезрения столь волнительной картины. Эйвери не успела осознать, в какой момент сигареты оказалась зажжена – об этом её решил уведомить сизый дым, что наполнил лёгкие.              Касаться.              — Прости, – чуть прикусив раскрасневшуюся подушечку тонкого женского пальца, — Порой я бываю просто невыносим, чего греха таить.              — Открыл Америку…              Обмен любезностями завершился и Сэллоу, дёрнув губы в ухмылке, опустил изящную руку, напоследок проведя большим пальцем по выпирающим костяшкам.              Касаться.       Опёршись о парапет на манер своей дамы сердца и сложив руки в замок на груди, Себастьян решил прервать затянувшуюся тишину:              — Какие новости нынче гуляют по коридорам школы?              Валери машинально оттряхнула пепел.              — Ты пропустил завтрак… Так что, считай, на день выпал из школьной жизни, – она многозначительно хмыкнула, продолжая, — Тебе краткую сводку или полную?              — Давай краткую. Слушать о том, как Гаррет в очередной раз не трахнул Имельду нет ни малейшего желания.              Мимолётная улыбка расцвела стремительно, стоило лишь вспомнить о драме, что связала меж собой двух самых непохожих друг на друга персонажей их курса в пару, как вдруг уголки губ опали, словно под весом увесистых гирь, разбавляя унцию задора тонной серьёзности.              — Оминису прилетела сова…              «От отца», – непоколебимое осознание пронеслось в голове бегущей строкой. La maman писала сыну крайне редко, больше по праздникам, как правило прикладывая к письму, написанному исключительно каллиграфичным почерком, собственноручно изготовленные кулинарные шедевры или же свитера с носками. Занятные такие, связанные особым крючком, в выдержанной цветовой палитре, но даже слепому бросалось во внимание то, что каждый такой презент из дома был преисполнен неозвученной под гнётом устаревших установок и правил любви матери к собственному дитя. Такой кристально чистой, непорочной и крепкой.              — … от отца, – хором закончили предложение молодые люди.              Многозначительно хмыкнув под нос и отбарабанив по предплечью пальцами неизвестный мотив, Себастьян выждал с пару минут, после чего вновь подал голос:       — Что на этот раз?              — Будет тебе, Себастьян, – Валери с лёгкой укоризной взглянула на него, докуривая одну сигарету и тут же доставая другую, — Судя по тому, что зачитал мне Оминис, – всё более, чем благопристойно. На удивление, пока что без единого намёка на нечто… за гранью. Ни тебе опостылевших разговоров о скорой помолвке с очередной бестолковой девицей из «чистых», ни замечаний касательно учёбы. Лишь приглашение на семейный ужин в честь окончания школы.              — Какая прелесть…              Сэллоу чуть отклонил голову назад, позволяя солнечным лучам озорно плясать на его лице.              — Каждый из нас достоин второго шанса, Себастьян, – «тебе ли не знать», — К тому же, мы с тобой тоже приглашены. Хочу верить в то, что в мистере Гонте спустя семнадцать лет всё же проснулся отец. Мы должны поехать туда вместе с Оминисом, ты ведь понимаешь это?              — Званый ужин у Гонтов, стало быть… Боюсь, я раздал все свои фраки на благотворительные нужды.              Себастьян звонко рассмеялся, почувствовав, как Эйвери беззлобно, но ощутимо ущипнула его чуть выше тазовых косточек, ловко пробравшись пальцами под рубашку.              — Я по-шу-тил. Что ж, придётся вновь влезать в пижонские шмотки. На какие только жертвы не пойдёшь ради лучшего друга… И своей девушки, разумеется.              — Вот и славно. Я уже было допустила мысль о том, чтобы насильно впихнуть в них твой отменный зад.              — Вот, значит, как… – тембр юноши опустился до проникновенно-томного, когда его пальцы обхватили девичье лицо, обводя высокие скулы, — Ты ведь знаешь, что я буду совсем не против, ласточка. Более того, теперь мне выпал своеобразный карт-бланш, дающий право воротить носом, лишь бы увидеть то, как ты, вся такая великолепная, раскрасневшаяся, но по-прежнему гордая с неприкрытой, закипающей внутри злостью тщетно пытаешься застегнуть ширинку моих брюк...              «Но тебе ведь её и расстёгивать, верно?..»              Валери чувственно выдохнула, чуть повела лицом в сторону и обхватила губами большой палец Себастьяна. Чуть прикусив подушечку и зализав место укуса, девушка вобрала его целиком, обильно сдабривая слюной.               — Моя, – прерывисто выдохнул юноша прежде, чем собственный палец покинул обволакивающее тепло чужого рта, моментально заменяя его своим языком.              Д-дзынь!              Остервенелый, голодный поцелуй затянул в себя подобно смерчу, напрочь снося иные мысли. Податливость мягких девичьих губ, распаляющие движения языков, приглушённые постанывания в ответ на подаренную ласку, находящие скорый отклик внизу живота. Дёрганные касания ладоней на покатых, округлых бёдрах, вынуждающие тихо поскуливать от упоительного чувства власти над чужим телом. Юркие девичьи пальцы, что задевают ногтями налившуюся под тканью брюк плоть, принуждая крепче жаться в дурманящее тепло женского тела.              «Моя, моя, моя, моя, моя» – о чём он думал, буквально припечатывая Валери к опоре моста; о чём он грезил с их первой встречи; о чём он стонал во весь голос во время их дерзких и страстных занятий любовью; о чём он молил всех святых и не только; о чём он неустанно благодарил Судьбу.              Его первая ласточка, что крыльями разогнала тучи над непутёвым мальчишкой, позволяя увидеть чуть больше, чем дано людям от рождения.              — Уедем… – утонуло в очередном глубоком прикосновении губ, разорвалось в протяжном стоне, что подхватил, который уже по счёту, порыв стылого ветра.              Такая мягкая, податливая, отзывчивая и непростительно светлая – вся для него, без остатка. Этим осознанием хотелось обмазаться подобно чудодейственному заживляющему эликсиру, что мигом залечит все раны снаружи и внутри.              — Уедем, Себастьян, уедем вместе: ты, я и Оминис. Покинем страну, начнём жизнь заново, с чистого листа, – плотно зажмурив глаза от упоительного чувства наслаждения, что расползлось по телу от прикосновения горячей широкой руки к ходившей ходуном груди, пролепетала Валери, — Не хочу себе иной жизни, не хочу ничего, если рядом не будет вас. Не будет тебя.              У Себастьяна сорвало голову напрочь, его поцелуи уже чарующими бутонами расцветали на коже шеи, опускаясь ниже. Как же хотелось поглотить её всю, целиком, но едва ли утолить свой голод здесь, на треклятом мосту, было разумно.              Разумно. Насмешка обстоятельств, череды ситуаций и вариаций исходов. Не хотелось быть разумным рядом с ней. Хотелось быть не в себе от разрывающего чувства всепоглощающего счастья.              Как же он влюблён. Болезненно, отчаянно, слепо и так сильно, что эти чувства было уже не выудить никаким даже самым искусным заклинанием.               — Уеду, – на языке осел сладковатый вкус её кожи, вкус настоящей свободы от оков мирского и бесконечно-серого, — куда угодно уеду. Ради тебя. С тобой.              В полубреду он шептал ей чувственные признания о чём-то столь глубоком и личном, что, будь у зачарованного дерева возможность покраснеть, оно бы несомненно пошло пунцовыми пятнами.              Вдоволь утолив свою жажду до прикосновений и с превеликим удовольствием удовлетворив первые на сегодня порывы Эйвери, он с нескрываемым нежеланием отпрянул от манящей шеи, приводя дыхание в норму.              Томный взгляд глаза в глаза как искусно наложенный Империус – лишил последних крупиц воли. И здравого смысла.              Как же ему нравилось гореть рядом с ней.              — Так… Либо мы сейчас же со всех ног несёмся на лекцию к Бинсу, либо я возьму тебя прямо здесь. Я не шучу, мисс Эйвери.              Д-дзынь!              Словно в доказательство собственных слов – повёл припухшими губами к мочке, дразняще прикусив, и плотнее прижавшись налитым горючим желанием членом к девичьему бедру.              — Что ж, мистер Сэллоу… В таком случае, предлагаю бессовестно прогулять пару занятий, устроив гонку на мётлах до Хогсмида и попутно заключить пари. Кто финиширует первым – тому и быть сегодня сверху.              Сэллоу, разумеется, за.              В голове – воспламеняющаяся смесь из жгучего желания и пылкой любви, вязкая пустота с пригоршней хаоса. Хотелось не то разрыдаться в восторгах, не то кричать на весь мир о том, насколько он, Себастьян Сэллоу, неописуемо счастлив. И соблазнительная, заманчивая мысль о том, что его фамилия будет чудесно звучать вкупе с именем Валери.