О маленьких коробках и чужих квартирах

      С каждым днём его становилось всё больше. Панталоне приватизировал права на квартиру достаточно быстро для того, чтобы это заметили, но недостаточно для того, чтобы попытались остановить. Всё начиналось с малого – сначала это был комплект сменной одежды и недовольное: "Ты любишь рвать мои вещи в своей одержимости, Зубастик. И даже не спорь!"                     Дотторе и не пытался спорить, пряча сытую улыбку в чужом искусанном плече.       Через неделю в душевой появилась зубная щётка, расчёска и десяток масок-скрабов-шампуней-бальзамов, потому что Панталоне категорически отказывался пользоваться каким-то экспериментальным химическим раствором. Оный, по словам Доктора, заменял последнему и шампунь, и гель для душа, и смазку. Для дверей эта смазка предназначалась или для внутреннего использования, Дотторе не уточнял – и Панталоне на всякий случай купил и ту, и другую.       Спустя две недели Девятый Предвестник ходил по чужой квартире в мягких тапочках и дорогом белом халате, потому что у него мёрзли ноги, а халат был мягким и удобным. На это Доктор тоже не возражал – слёгший с простудой Панталоне был бы втрое капризнее здорового. К тому же, оглаживать чужие бёдра, проскользнув ладонями под полы халата, было явно удобнее, чем возиться со штанами.       Первые мысли о том, что его квартиру самым наглым образом начинают приватизировать, у Дотторе появились ровно в тот момент, когда в коридоре он обнаружил инсталляцию из набора своих любимых скальпелей, на которые, как шашлык на шампур, чья-то не особо добрая рука нанизала резинки для волос. В холодильнике, стараниями этой же руки, по соседству с банками, где плавали чьи-то конечности, отныне лежали коробки дорогих шоколадных конфет, бутылки вина и базовые продукты для комфортной жизни.        Каждое утро, обходя свои владения, Дотторе замечал всё больше и больше чужих вещей –и где-то спустя два месяца начал возмущаться: они – "просто коллеги, которые иногда спят друг с другом", так какой Царицы Панталоне перетаскивает свои вещи сюда? Но разве может возмущение зайти чуть дальше ленивого:"Твоих вещей тут слишком много", если чужие губы, такие соблазнительные, такие сладостно-мягкие, словно обмазанные мёдом, всегда оказываются непозволительно близко к собственным?       Впрочем, недовольное ворчание личного красноглазого чудовища Панталоне услышал, понял, принял и обработал. Свои вещи в квартиру он больше не перетаскивал. Но любые слова можно вывернуть наизнанку, найти лазейку и сделать всё красиво, шикарно и так, чтобы в свою пользу. Панталоне, по долгу службы, овладел этим в мастерстве – и вместо своих, начал таскать вещи у второго предвестника. Сидя утром на кухне и наблюдая, как самый богатый человек в стране с маской от морщин на лице и в его, Дотторе, растянутой рубашке непонятного цвета варит дорогущий кофе на двоих и иногда недовольно чихает из-за сквозняка, Доктор даже не находил в себе сил злиться на похитителя. Неделя за неделей, месяц за месяцем – картина не меняется, и забавляет это Второго неимоверно, до маленьких искорок в глазах. – Я скоро останусь не только без квартиры, но и без своих вещей, – заявляет как-то раз ранним утром. Панталоне неопределенно хмыкает в ответ, методично помешивая сваренный кофе ложкой и изредка зевает. – Сдашь отчёты за последние три месяца по расходам – и я, так и быть, куплю тебе самую красивую коробку, когда ты отправишься жить на улицу, – пэйнитовые глаза за стеклами очков довольно блестят от смеха, и приходится их прикрыть, поддерживая образ. – Я сдавал! – поднятая бровь в ответ, резкий разворот. Взгляды встречаются в яростной схватке. Дотторе невольно скользит ниже, очерчивая чужие ноги и признавая поражение. Победный смешок от Панталоне настигает маленькой лавиной в грудной клетке. – Я жду отчета от господина Второго Предвестника Фатуи Доктора Иль Дотторе, Зандика и Фабьена в одном лице, а не от "А-12", – Дотторе обиженно закатывает глаза в привычном жесте. – Ты действительно думаешь, что я не отличу их почерки от твоего? Да на твоём фоне любые клоновские каракули выглядят, как сборник шедевров мира каллиграфии! – Вот я даже не знаю, принять это за комплимент моим навыкам их учителя или за личное оскорбление? – Панталоне согласно фыркает на второе и возвращается к кофе. Доктор влюбленно ласкает взглядом чужую спину. Вздыхает мягко-мягко. – Какой же ты восхитительно вредный, а? Змеёныш мой подколодный, – лениво щурится, довольно цепляясь взглядом за алеющие браслеты засосов, опоясывающие бёдра. – Змеёныш, значит? – Ложка неприятно звякает о краешек кружки. – Вот куплю тебе самую дешёвую коробку – будешь знать, как обзываться. – А с вредным ты согласен, выходит, – возмущенное фырканье сглаживается ощущением чужих рук на талии – и когда только успел встать и подойти? – да мягким поцелуем в изгиб плеча. Доктор тихо посмеивается, прижимается к загривку искусанными губами, привычно шепча что-то глупое и по-детски влюблённое. Панталоне для вида кривит губы, но не отстраняется – позволяет, котофей проклятый, ласкать себя. – Выселю без коробки, – невольная улыбка сродни поражению. Красноокое чудо и чудовище в одном лице урчит что-то за спиной на подобные угрозы, сентиментально вдыхая запах чернильных волос. – Я буду скулить за дверью, как одноногая, одноухая, одноглазая собака, – Панталоне тихо посмеивается, греясь от мысли, что весь из себя кислотный и неприступный второй предвестник сейчас стоит рядом и шутит. Или почти шутит. Или не шутит – с ним не угадаешь. – Я вызову отлов диких животных, – за спиной довольно хихикают. Рука сама – Панталоне готов поклясться, он ей не управляет! – проскальзывает в голубые пряди и чуть треплет. – Могу я узнать, почему собака вся такая неполноценная, зубастенький мой? – Чтобы ты спросил, – ехидное и вреднючее. Панталоне потягивает кофе, изредка позволяя своему домашнему кошмару глотнуть из того же бокала. Они с Дотторе уверенно отбили чечётку на могиле брезгливости вот уже как два года назад. – Вот я и спрашиваю, чудовище моё, – Дотторе думает, что Панталоне, должно быть, выбирает самые странные и ужасные прозвища. А ещё думает, что Панталоне – чёртов змей, променявший дугу на длинный язык и педантичность. Или на красивую мордашку, сладкий голос и абсолютно отвратительный, мерзкий, гадкий и ужасный характер.       А потом думает, что это, Селестия подери, нравится ему до дрожащих пальцев в волосах, тихих вздохов и коленок, стертых об пол. – Потому что так будет жалее... Жалкее... Жалкенее, – Путается, забывая слова и предложения. Рядом с Панталоне всегда так – вот Доктор и не борется, смиренно ожидая, когда son petit monstre соизволит поправить. Да и чужой смех на собственные чертыхания со словом лучше всяких хирургов штопает раны в душе...       Панталоне перехватывает одну чужую руку, подносит ко рту, оставляет череду невесомых поцелуев. – Жальче, душевнобольной мой, жальче, – поправляет привычно. Дотторе ворчит знакомо и беззлобно, с какой-то отдельной, всепоглощающей, слегка кровожадной нежностью– словом, так, как умеет только он. – Гуманитарий чёртов, – Панталоне привычно щурит глаза, полюбовно оставляя прикосновения губ на кончиках чужих пальцев. Слушает, щурит глаза, наслаждается безмолвно этой маленькой победой. – Биохимик мой, – Доктор только вздыхает на чужие слова, положив голову на чужое плечо и прикрыв глаза. Едва заметно подрагивают светлые ресницы от каждого слова, Панталоне тихо смеётся, проводя указательным по ним, едва касаясь. – И всё-таки, ты меня выселишь однажды, – Панталоне возмущённо фырчит на подобные заявления, но Доктор лишь смеётся на любые аргументы.       Панталоне клянётся, что никогда не сделает подобного. И он же, через полтора года, будет дарить Доктору самую дешёвую коробку для вещей. Потому что загородный особняк им обоим нравится гораздо больше старой квартиры.