полуденный ужас

      

в поле — зной и с колосьев сыплется пепел. в поле мертвый крысиный король танцует под неслышные мелодии флейты, играя сросшимися хвостами. в поле ночью приходит холод, и от травы руки мокнут. а роса собирается на обратной стороне век. X.21.

      Джерарду до утра снятся беззвучные сны, в которые проникает шум колосьев и бесконечные поля, которые зовут его, смешиваясь в сплошное грязно-жёлтое пятно. В этих снах нервно блестит разбитое надвое солнце, размываясь в уродливой тревоге.       Джерард просыпается рано и без причин и лежит всё также неподвижно, глядя в потолок. На потолке между трещин играют солнечные зайчики. С экрана телевизора озадаченно вещает Донна Ноубелл:       «Пчёлы изчезают, Доктор».       Но Джерард не слушает и не знает, к чему она всё это говорит. В ушах шумит, а он думает лишь о том, что экран телевизора недостаточно выпуклый, да и сам телевизор, если так подумать, слишком большой.       И Джерард не знает, как много дней уже не выходил из дома, но солнечные лучи пробираются сквозь занавешенные окна и пугают его, перепрыгивая с предметов на цветочные обои.       Пугают настолько, что он опять проваливается в тревожный и мучительный сон. И ему снова снятся тихие, молчаливые поля.       А когда он просыпается, то видит посреди комнаты Фрэнка. Растрёпанного, с травинками на грязной футболке. Неизвестно каким образом здесь оказавшегося. У него в руках две упаковки мороженного, а спутанные волосы немного короче того, какими были в последнюю их встречу.       — Только не говори, что опять стрижёшься кухонными ножницами.       — На улице невыносимо жарко.       Они молча сидят и едят мороженое. Ноги Фрэнка липнут к кожаному дивану, на нём шорты, а на коленях — россыпь шрамом заместо веснушек. Руки липкие, пахнут клубникой, пылью и грязью.       — Ты слишком долго сидишь дома и это вредно, — беззлобно говорит Фрэнк. — Пойдём сегодня в поле.       — Этот сон мне опять сегодня снился.       И Джерарду неприятно, как внимательно разглядывают его лицо.       — Забудь ты это всё.       Давай, как раньше, как в детстве.       И они идут, а у Джерарда ноют плечи и ноги, от воспоминаний о том, как в детстве он царапался и сдирал кожу об острую гравийную крошку. А под ногами плавится асфальт. Руки намокают.       Фрэнк почти смеётся, перебегая от одной тени к другой, от ветвей полумёртвого дуба к кусту чьего-то заброшенного сада. На нём разорванные кеды, а в них трава, зелёная и мокрая. И трава по обочинам дороги молча завидует, неизбежно сохнет и желтеет.       Фрэнк улыбается одними глазами, пока Джерард молчит, угрюмо плетясь следом.       — Ты похож на вредного вампира.       — Какой вообще смысл туда идти?       Джерард чувствует, что плавится тоже.       — Не знаю, но неплохо бы прогреть тебя под солнцем.       — Мерзость.       Им обоим тяжело терпеть этот зной.       Когда они доходят до поля, солнце совсем уже в зените. Они стоят где-то на краю и глядят на это жёлтое и бескрайнее, боясь ступить дальше хоть на шаг, помня из детства долгую и неприятную ругань.       Фрэнк наконец замолкает — оказывается, он говорил всё это время — и становится отчётливо слышно, что помимо него молчат, притаившись, и все природные. Колосья качаются неслышно, без ветра. И когда изчезают последние тени, Джерард снова чувствует себя во сне.       — Знаешь мне страшно, — он боится об этом говорить, но ему бы хотелось сбежать как можно дальше отсюда. — Я даже читал про это, знаешь. Про это неприятное ощущение, когда полуденное солнце, стирая все тени, ждёт чего-то дурного.       — Это иррационально, — беззвучно и как-то невпопад отвечает Фрэнк, а у Джерарда в венах визжит кровь и бьётся о запястья. Он расчёсывает руки, а на его ладонях — утренняя роса.       И роса эта пахнет полынью и грязной, мокрой землёй. Плоское небо накрывает, как крышка гроба.       И всё прекращается так же неожиданно, как и началось. Одновременных с тем, как сухая трава вдоль дороги снова обретает свою тень и начинает шуметь от сильного ветра.       А Фрэнк вдруг смеётся. Он садится на корточки, чтобы погладить бродячую собаку, которая выпрыгнула неизвестно откуда. И собака виляет хвостом, высунув язык, пока то же самое делает её тень.       Джерарда отпускает, пока он молчиливо смотрит на всё это. И когда они они идут домой, он берёт ледяную руку Фрэнка в свою, разглядывая в свете фонарей на свою одинокую тень.       Дома всё также шумит ровно телевизор, захлёбываясь криками неизвестных героев, а вместе с ним шумит и чайник. И Джерард засыпает, обнимая Фрэнка за плечи, а тот лежит рядом невероятно холодный, радостный и невесомо целует.       И Джерарду снова снится сон.       Во сне поле, ночь и Фрэнк. И ноги щекочет мокрая трава, а на руках вместо росы вязкая, жгучая кровь.