Любовные сети
8 июля 2023 г. в 17:29
Есть любовь, которая спасает. Но есть так же и та, которая уничтожает. Губит душу, затягивая в омут роковых страстей. И любовь Талиона к Шелоб именно такая —разрушительная. Сладкая, словно мёд, но оставляющая горечь паучьего яда на губах и привкус тлена во рту, не имеющий ничего общего с его нынешним состоянием вне жизни и смерти. Он исходит от её уст, что губили людей.
Из-за этого дунэдайн сомневается — можно ли называть его чувства любовью? С лишком уж они... тёмные. Слишком порочные, если не сказать жестче — греховные. Сходиться с такими как она — табу и Талион хорошо это понимает. Он был прилежным учеником и усердно изучал знания, переданные его предкам эльфами. А потому отдаёт себе отчет в том, что Шелоб — не просто красивая молодая женщина, живущая в паучьей пещере. Она даже не колдунья, как, наверное, думают многие, а воплощённый дух. Возможно даже майа. И не из слабых при её-то способностях. А учитывая местообитание — почти наверняка тёмная. Ну или же бывшая тёмная.
Хотя, как показывает история Саурона, бывших тёмных не бывает. Талион видел «раскаявшегося» Врага в воспоминаниях эльфа. Лишь урывками, какие-то неясные фрагменты и образы, которые Келебримбор старался от него скрыть. Ничего конкретного, но всё следопыт уловил главное. Самую суть — проникая в душу Тьма оставляет на ней свой след. И чем дольше идёшь её путями, тем сильнее искажает она тебя по своей мерке. Даже став Аннатаром, Саурон не смог превозмочь то зло, взрастил в нём Моргот. Может быть, в самом начале его намерения и были благими, но в конце он не выдержал и вернулся на прежний путь мрака и разрушений.
Шелоб же до сих пор пребывает во тьме. При чем как фигурально, так и физически. И её логово — отражение истинной сути. А привлекательный облик — лишь иллюзия, за которой таится огромная Паучиха. Чудовищная и очень голодная. Шелоб ненасытна и, будь на то её воля, сожрала бы всех, до кого смогла дотянуться. Однако голод — не единственная мотивация тёмной леди. Помимо него есть ещё тайные, тщательно скрываемые амбиции и желание отомстить Саурону — их общему Врагу. Тому, кто объединил их.
Шелоб презирает Тёмного Лорда и хочет спасти Средиземье, чтобы досадить ему. Поэтому и делает ставку на Талиона — простого следопыта. Она понимает, что ведомый местью мужчина не отступит и не повернёт назад. Не станет искать компромисса. Нет, он продолжит сражаться до тех пор, пока не нанесёт Врагу такой урон, от которого тот уже не сможет оправиться. В отличие от лживого Келебримбора, грезящего о том же всевластье, к которому стремится и Саурон. Шелоб не хочет, чтобы Мордором правил Тёмный Лорд, но и Сияющего не горит желанием видеть на его месте. Поэтому и помогает единственному, кто в состоянии остановить обоих.
Она не солгала, когда сказала, что служит только самой себе. Талиона же она использует, при чём особо этого даже и не скрывая. Потому что она из тёмных. Женщина, к которой у него есть чувства. Осознание этого разъедает Талиона изнутри подобно кислоте. И всё же он раз за разом приходит сюда. В эту пещеру в Изгарных Горах. Паучий Проход в Тёмные Земли — обитель Врага. Что лишний раз намекает на истинную сущность красавицы, претендующей на его сердце. При чём может быть, что и буквально.
«Нет!» — обрывает самого себя Талион. — «С такими мыслями нельзя идти на встречу с дамой, даже если она — паучиха».
Во-первых это невежливо и даже неуважительно. А во вторых может быть расценено ею как оскорбление. Что ни говори, а в прозорливости Шелоб не откажешь. Виде́ния, которыми она делится с ним, помогают Талиону в борьбе. Направляют, не давая заплутать в туманах неясного будущего. В предвидении Шелоб, пожалуй, может посоперничать с самой Владычицей Галадриэлью!
Кто-то скажет, что сравнивать этих двоих — кощунство, но это не так. Шелоб в каком-то смысле является противоположностью Колдунье из Золотого Леса, направляющей Элтариэль в её миссии. Но дуализм, или скорее двойственность, воплощённая в двух властных женщинах, находящихся по разные стороны конфликта, не так проста, как кажется на первый взгляд. Да, Шелоб представляет собой Тьму точно также, как Галадриэль — Свет. Однако же именно Галадриэль манипулировала доверившейся ей эльфийкой, по сути отдав её Келебримбору в качестве сосуда. Паучиха же более искренна. Являя собой образ зла она, тем не менее честна с ним, так как верит, что у знающего бойца больше шансов на победу. И это делает Шелоб тёмным отражением Галадриэли.
Мало кто из дунэдайн и, тем более, эльфов, способен провести эту параллель. Но для него — человека существующего между добром и злом сходство двух Владычиц более, чем очевидно. Свет и Тьма, Добро и Зло, Талион давно уже отошёл от упрощённой монохромности суждений и разделения всех вокруг только хороших и на плохих. Он мыслит более широко, поэтому и приходит сюда.
Но даже приходя следопыт продолжает сомневается. Он понимает, что не может полностью довериться Шелоб. Да и чувство вины не оставляет. Ведь своими визитами в логово Паучихи он предаёт память Иорет. Той, ради которой он решил остаться в этом мире.
Силясь избавиться от навязчивых мыслей, Талион останавливается перед входом в логовище своей дамы, давая отдых ногам.
Стремясь успокоить биение, растревоженного думами сердца, следопыт поднимает голову к пасмурным небесам. Сумрачный свет безотрадного дня освещает его бескровное лицо, заросшее неаккуратной щетиной. Пропитанный пеплом ветер Тёмной Земли развевает его спутанные тёмные волосы. Играется с ними. Треплет полы отороченного мехом плаща. Талион не обращает на это внимания. В поисках внутренней гармонии он так глубоко уходит в себя, что едва не превращается в статую. Каменное изваяние — холодное и неподвижное. Только прозрачно-серые глаза сверкают из-под нахмуренных бровей сурово и ясно, проницая любые тени.
Ему давно пора отбросить сомнения и неуместный стыд. В том, что он делает, нет ничего зазорного. Даже один из трёх величайших эльфийских властителей — далёкий предок лживого предателя Келебримбора, взял себе вторую жену после того, как его первая угасла, родив ему сына. И если Владыки Заката позволили это эльфу, то значит и нём — Талионе, нет греха. Он чист.
Настолько, насколько возможно в его состоянии ожившего мертвеца. С этой мыслью следопыт устремляется в распахнутый перед ним зев пещеры, обрамлённый выветрившимися зубьями утёсов, похожих на причудливые каменные изваяния. Изнутри тянет сладостным ароматом разложения, хорошо знакомым ему — не мёртвому. Впрочем, Талион не обращает внимания ни на гнилостный смрад, ни на кромешную темноту, окутывающую его со всех сторон. Её мистическая природа, исключает переход в Незримый мир — там будет даже ещё непрогляднее, чем здесь. Один из волшебных светильников Владычицы Галадриэли мог бы помочь, но его нет.
К счастью Талион знает одну хитрость. Слабые источники света бессильные рассеять тьму Шелоб, но если добавить капельку силы... Путь известен ему, поэтому мужчина даже не даёт себе труд остановиться. На ходу достаёт факел и поджигает его, прошептав на огнём несколько слов. В следующий миг тьма нехотя отступает от него. Всего на пару шагов, но так он, по крайней мере, хоть что-то видит. Жаль смотреть особо и не на что. Он идёт по длинному туннелю с неровными стенами, поверхность которых облеплена паутиной. Её белёсые нити покачиваются в такт колыханиям застоявшегося воздуха, потревоженного человеческим телом, из-за чего проход порой начинает казаться живым. Эти иллюзию поддерживают так же и паучки, спешащие укрыться от яркого света факела.
Их чёрные тельца отливают рубиновым в свете факела, а гроздья фасеточных глаз блестят словно чёрные камни. Талион усмехается, когда один из них приземляется ему на плечо, щекоча кожу волосатыми лапками. Паук не маленький — размером с человеческую ладонь. И довольно шустрый. Едва найдя опору она сразу же подбирается к волосам воина, спеша найти убежище в них, и тому приходится высадить нахального пассажира на ближайшем камне. Из уважения к хозяйке пещеры он делает это осторожно, стараясь не повредить восьмилапому. Шелоб любит своих детей. Что, впрочем, совсем не мешает ей лакомиться ими.
Обычно, её потомство не трогает Талиона, страшась гнева своей властной матери, но иногда кто-то из них всё же отваживается нарушить её запрет. Талиону повезло, что на прыгнувший на него малыш оказался безобиден. Его укус, пусть и весьма болезненный, не причинил бы человеку большого вреда. Чего нельзя сказать о других обитателях Кирит-Унгола. Их тени бродят в темноте, на границе видимости шуршат и постукивая многосуставчатыми лапами по камням. Иногда из какого-нибудь бокового туннеля раздаются звуки борьбы. Скрежет, шипение и клацанье, сменяющее воплями очередной жертвы. Пробуждаясь, паучата сразу же принимаются пожирать братьев и сестёр, кромсая хитин коленчатыми лапками и вонзая в беззащитную плоть ядовитые жвала в акте каннибализма.
Талиону с лёгкостью избегает случайных встреч с агрессивным потомством своей пассии. Как у следопыта, а к тому же ещё и не мёртвого, его чувства гораздо острее и надежнее, чем у обычных людей. И позволяют мужчине безошибочно определять местонахождение каждого паука на радиусе полусотни шагов. Даже стены пещеры, искажающие любой звук, для него не помеха.
Как и тьма, преследующая по пятам и смыкавшая свой непроницаемый полог прямо за его спиной. Даже заговорённый, факел с трудом удерживает её наплыв, еле-еле освещая туннель. И на протяжении всего пути Талиона сопровождает лишь кромешная чернота, рассеиваемая шипящим пламенем факела. Раз или два ему приходится обходить камни, но всё остальное время проход остаётся чистым и, в конце концов, приводит человека в просторную пещеру, служащую Шелоб чем-то вроде зала для приёмов.
Выщербленные стены подземной каверны уходят вверх на головокружительную высоту, затянутые рваными сетями толстой паутины на всём протяжении — от пола до потолка. Некоторые нити кажутся старыми и запылившимися, в то время как другие — свежими, клейкими и полупрозрачными. Почти незаметными. Обзор застилают струи горячего пара, с шипением вырывающегося из гейзеров. Все вокруг насквозь пропитано запахом серы и гниения, исходящего от завернутых в коконы и высушенных останков.
Наполовину съеденные, наполовину сгнившие они свисают со стен и потолка жутковатыми гирляндами. Бросив взгляд в сторону одного из них, Талион замечает, что тело внутри — свежее. Возможно даже ещё живое. Орк, из мордорских судя по татуировкам и знакам отличия. Желтые глаза бедолаги оставались открыты, но не двигались и как будто остекленели. Струйка слюны скатывается по подбородку из зубастого рта. Пленник ещё жив, но парализован и не может пошевелиться. А даже если бы и мог, то ни за что бы не освободился от паутинной сбруи, приматывающей его руки к туловищу, а ноги друг к другу. Образующей тугой, паутинный кокон.
Подбиравшиеся к нему пауки разбегаются, едва Талион входит в пещеру. Все они — от малышей, одного из которых он повстречал в коридоре, до крупных — размером с откормленного телёнка особой принимаются быстро карабкаться по стенам, спеша спрятаться в темноте. Поднятый их лапками шелест стихает и человек остаётся один, освещённый трепещущим мерцанием факела.
— Шелоб, ты здесь? — осторожно зовёт он, выходя на заплетённую паутиной, открытую арену почти правильной, круглой формы. Вокруг ни души. Лишь клочья паутин покачиваются перед лицом, да горячие струи пара клубятся в воздухе, застилая всё вокруг непроницаемой, клубящейся пеленой, пронзить которую не по силам даже его глазам. Безупречная маскировка. Здесь её не найти.
Ответа нет. Какая-то крупная, паукообразная форма мелькает в тенях, но хозяйка этого места не спешит откликаться на него зов. Талион ждёт некоторое время, словно надеясь, что она передумает, а затем со вздохом бросает факел на каменный пол пещеры, свободный от паучьего шёлка. Огонь жалобно трещит, пока его таинственное мерцание, ползущее вверх по стенам, медленно угасая. Тени же, до этого жавшиеся к стенам, пускаются в пляс. Они двигаются, извиваются и дрожат самым что ни на есть вызывающим образом, жадно подступая к мужчине. Окружают его со всех сторон, когда огонь окончательно умирает, забирая с собой и свет.
В конце концов Талион остаётся в кромешной темноте, ожидая появления Паучихи. Шелоб бывает капризной и отказывается выходить к нему, пока горит свет. Что же, сегодня у мужчины нет ни сил, ни настроения, чтобы играть с ней. Поэтому он принимает условия. Гасит единственный имеющийся у него источник пламени и остаётся ждать, когда же она всё-таки соизволит выйти к нему.
Ну а заодно пытается угадать — в каком облике явится? Красота Шелоб обманчива, а её внешность — изменчива, что она уже неоднократно демонстрировала. Когда Талион впервые пришёл сюда, она здорово его удивила, сменив форму. Было крайне неожиданно увидеть,как глазастая и ногастая паучиха оборачивается неожиданно-привлекательной, молодой женщиной с тёмными волосами и весьма симпатичной внешностью. Впрочем, этими двумя вариантами Шелоб не ограничивается и частенько комбинирует различные их части в одном теле. Создавая причудливые, ужасающие а порой и сбивающие с толку сочетания. Необычные образы.
Чего стоит только женщина с хитиновыми лапами вместо рук, или торсом, торчавшим из из бронированной паучьей туши. Иногда она щеголяет перед ним с несколькими парами дополнительных глаз, выступающих из её лба наподобие блестящих чёрных бусин, или расположенных ободом вокруг головы. Появляется в образе уродливой, скособоченной старухи с почерневшей кожей, сплошь покрытой хитином. Тело — это всего лишь плоть. Образ духа, его физическое вместилище. Сосуд наполненный силой. Шелоб оборачивается паучихой, чтобы сеять страх. Подавлять свою жертву. Но для данная форма не очень подходит, отсюда и тело привлекательной и, кстати, человеческой женщины. Саурон, в бытность Аннатаром, использовал обличье перворождённого эльфа.
Неужели она делает это для него? Чтобы быть ближе к нему? А насекомые черты тогда что? Напоминание об её истинной природе? Чтобы не расслаблялся и не забывал, что привлекательная женская оболочка лишь одна из множества возможных форм?
Так или иначе, сегодня Шелоб предстаёт перед Талионом в своей истинной форме, которая в сути своей есть Тьма. Овеществлённая ночь, проявляющая себя ощущением опасности и соблазна, неразрывно связанных друг с другом. Это чувство накатывает первым — за мгновение до того, как Паучиха являет себя ему. Окутывает его изысканной прохладой паутинного шёлка.
Слабые импульсы страха пульсируют в животе, пока его глаза безуспешно пытаются приспособиться к темноте. Будучи следопытом Талион привык не доверять темноте и теням. Неосвещенные места таят опасность — так учили его наставники, в это верил он сам. И эта вера помогла ему дожить до этого дня. Талион не верит тьме, а потому её прикосновения каждый раз заставляют его напрягаться. Холодное дыхание касается затылка, вызывая мурашки. Предупреждая о призрачной ласке, которая следует за ним.
Тонкие, причудливо-удлинённые пальцы дотрагиваются до мужского плеча и почти сразу же исчезают, оставляя его одного в чёрной пустоте. И даже острое осязание следопыта не сразу сообщает ему о прилипшем к одежде клочки паутины. В следующий раз Шелоб касается уже его головы. Гладит по длинным спутанным волосам, разделяя тёмные пряди когтями, способными снести голову.
Она знает, что ощущение опасности и близкой смерти воспламеняет мужскую кровь и пользуется. Всё это игра или скорее даже танец. Неторопливое и осторожное кружение во тьме, во время которого Паучиха дотрагивается до пытающегося избежать её прикосновений дунадэйна, ориентируясь только на слух и колебания воздуха. Непростая задача. Как раз для такого опытного следопыта, как он. Это вызов его умению. Проверка отточенного годами мастерства. Испытание, от которых никогда не бежит Талион.
Первые два касание он пропустил, но от следующего ему удаётся увернуться. Отступить и уйти в сторону за миг до того, как паучья лапа снова его настигнет. Обычно, Шелоб не любит, когда добыча ускользает прямо из её клещей, но сегодня у неё явно игривое настроение. Она даже смеётся. Или, если быть точным, издаёт отвратительный хриплый звук, похожий на что-то среднее между шипением и фырканьем. Азарт охватывает Паучиху и она пробует поймать его снова. Уже более решительно, не сдерживаясь.
Такие моменты простой, искренней радости особенно драгоценны. Ведь сейчас она как никогда близко к нему и к человечности, от которой Талион не готов отказаться. Шелоб, Дочь Тьмы — всегда такая серьёзная и мрачная. Иногда жестокая, но чаще просто коварная. А потому приятно видеть редкие проявление её радости. В такие моменты он даже думает, что мог бы в неё влюбиться.
А потом его нога зацепляется за паутину. Наступает на толстые и липкие волокна, мгновенно становясь неподвижной. Вопреки распространённому заблуждению о пауках, не все сплетённые ими нити являются являются и покрытый клейкими выделениями. Многие из них представляют собой подобие шёлками. Ими такими сетями Шелоб выстилает своё логовище, отделывая его по своему вкусу. Но среди украшений всегда вплетено несколько ловушек, расположение которых известно ей одной. Мера предосторожности.
И Талион только что попался в одну из них. Он думал, что играет с Паучихой, демонстрируя непревзойдённую, почти что эльфийскую ловкость, на деле это она играла с ним. Гнала к нужному ей месту, чтобы поймать. Что же, её план сработал. Талион приклеен и не может освободиться. Попытки же сделать это лишь заставляют его увязнуть ещё сильнее. Дёргаясь, чтобы освободить обездвиженную ногу он резко отводит руку назад, задевая паутинку, к которой она и приклеивается. В результате резкого манёвра мужчина теряет равновесие и заваливается на спину, оказывается подвешенным в нитях, как в огромном гамаке — не выбраться.
Вот тут-то Шелоб и опускается на него, легко соскальзывая по одной из своих нитей. Движется Паучиха абсолютно бесшумно, а потому тяжесть её тела оказывается сюрпризом для неспособного разглядеть даже собственный нос Талиона. Он вздрагивает, едва сдержав крик, но почти сразу успокаивается, с облегчением понимая, что она сейчас в человеческом образе. Следопыт ощущает мягкость женского тела на своей груди и призрачное прикосновение пахнущих паутиной волос, щекочущих ему лицо. Но есть и неприятный момент — пауки всех размеров, всегда сопровождающие свою мать, перебегая по их прижавшимся друг к другу телам.
Руки Шелоб ласкают лицо Талиона, перебирая колючую щетину. Вместо ногтей у ней на пальцах когти — длинные и острые. Как у дикого зверя. А кожа всегда холодная. Но мужчину это не заботит. Он уже давно привык к особенностям её тела. Чего нельзя сказать о самих прикосновениях, которые пробуждают в нём — мертвеце, чувства, а порой даже и видения возможного будущего.
Каждый раз обнимая его, Паучиха словно окутывает следопыта своей духовной тьмой И эта Тьма не такая, как у Саурона. Враг источает грубую, всеподавляющую мощь. Беспросветное отчаяние и стылый ужас. Тёмный Владыка стремится подавлять. Ломает волю, подчинять себя. Древние тексты эльфийских преданий гласят, что его владычество означает му́ку и Талион готов засвидетельствовать, что это воистину так. Ибо нет му́ки большей, чем стальная хватка его злого, чудовищно-искажённого разума, не позволяющая даже вздохнуть без разрешения. Те, кто подчиняются ему, попадая под власть его Тени, навсегда становятся рабами. Не физически, рабами в душе́. И исполняют его волю подобно марионеткам. Талион знает — каково это. На своей шкуре ощутил. А потому может отличить одно от другого. Шелоб не такая. Она не подавляет его. Скорее уж заманивает. Обольщает и обволакивает.
Невидимые за вуалью мрака женские руки ласкают его лицо, прежде чем сжать его в чаше ладоней. Затем Паучиха притягивает его к себе, чуть ли не отрывая от пружинящей сети под ним. Подушечка её большого пальца обводит губы Талиона, сменяясь губами. Её клыкастый рот оказывается прижат к его рту, заставляя задохнуться от запаха кислоты и паучьего яда. Их поцелуй — первый после долгой разлуки полон страсти и голода. Шелоб не сдерживает себя, начиная избавлять возлюбленного от одежды. Её ладони бродят по его торсу, расстёгивая пряжки на ремне и пуговицы на рубашке. А добравшись до живого тела, начинают исследовать.
Прохладные пальцы гладят волосатую грудь Талиона почти с заботой, в которую не дают поверить острые когти, покалывающие соски. Мужчина ожидает, что она царапнёт его, но ошибается. Вместо этого Шелоб прикусывает его губу, вызывая непроизвольную дрожь. Яд сразу начинает жечь. Боль распространяется по телу — от челюсти вниз по шее к плечам. Медленно обездвиживает и так распятого в тенетах Талиона. Эта дамочка опасна. У неё есть яд на все случаи жизни. Даже чтобы свалить ожившего мертвеца!
Однако следопыт не спешит сдаваться. До того, как паучья отрава подействует, у него есть не меньше минуты. И он пользуется этим временем, чтобы преподать подруге урок. Напрягается, отрывая правую руку от клейких сетей, и подносит её к лицу Шелоб. Та настораживается, будто в ожидании удара, но Талион лишь притягивает её обратно к себе, возобновляя поцелуй. Обводит языком длинные, сочащиеся ядом клыки, которые уже ранили его сегодня находит язык и позволят их ртам, танцевать друг с другом. Вместе.
Яд тем временем, распространяется по организму мужчины, вызывая в нём странные изменения. Мышцы становятся мягкими, как варёная рыба, но при этом ему тепло. Даже жарко. Кровь пульсирует в жилах, заставляя Талиона чувствовать себя нетерпеливым.
Одновременно с этим застящая взор темнота проясняется. Не отступает, как от источника света, а перестаёт быть непроглядной. Отрава, растекающаяся по его венам, дарует мужчине способность видеть сквозь покров Бессветия, которым наполнена эта пещера.
Когда его взор полностью проясняется, он видит эфирную женщину в шелковых одеждах — смертоносную, но прекрасную. Узкое чёрное платье, подчёркивает линии стройных ног, крутых бёдер, подтянутого живота и небольшой груди, просматривающейся в неглубоком вырезе. На фоне полночного цвета ткани, кожа красавицы кажется мертвецки-бледной, а чёрные, без блеска, волосы мягкой волной, опускающиеся до середины спины, лишь усиливают это впечатление. Лицо Шелоб красиво благодаря ярко выраженным скулам и точёному изяществу черт, но это красота мраморного изваяния. Ледяной скульптуры, далекой от всего земного в безукоризненности совершенства. Красота вызывающая восхищение и ужас. В ней как будто присутствует что-то отталкивающие.
И дело тут даже не в гордо вздернутом подбородке, придающем образу некоторую аристократичность, и почти высокомерность. Просто даже в человеческой форме Шелоб остаётся что-то паучье. Некий неуловимый намёк на её хищную природу, которую невозможно скрыть даже за превосходной, близкой к идеалу внешностью. Это проявляется как в удлинённой форме конечностей так и в несколько искажённых пропорциях тела, кажущегося болезненно-хрупким, но при этом оставляющего ощущение огромной силы. А ещё продуманное до мелочей, совершенство образа портят мощные, тёмно-коричневые когти и длинные острые зубы, выпирающие из-под верхней губы. Даже глаза Паучихи сейчас полностью чёрные и походят на гроздья фасеток. Абсолютно нечеловеческие.
Талион смотрит на Шелоб и понимает, что не способен отвести от неё взгляд. Не из-за яда в крови, который действует на него всё сильнее, а потому что и вправду покорён её. Видя это, женщина улыбается, обнажая клыки. Пугает, не спеша, впрочем, пускать их в ход. Вместо этого, она принимается связывать своего мужчину, облепляя паутиной. Как будто он и так уже не обездвижен!
Однако для Шелоб действие яда — не аргумент. Связывание — элемент их психологической игры. Её способ продемонстрировать свою власть над ним. И своё искусство плетения паутинных сетей, которым, наверное, гордится каждое паукообразное в Средиземье.
Сдёрнув с него штаны, она обматывает каждую ногу в отдельности, оставляя их на приличном расстоянии друг от друга. Затем оборачивает бёдра, живот, грудь. Когда приходит очередь рук, Талион инстинктивно пытается дёрнуться, но яд удерживает его в совершенной неподвижности. Всё, что ему остаётся — это наблюдать, как его запястья оказываются прихвачены к сети мотками шёлковых нитей. Шелоб дотошна, а потому не обходит стороной даже его голову, опоясывая лоб клейким шнуром. Вот теперь всё.
Непривычное чувство беспомощности заставляет Талиона остро осознать свою уязвимость. Сейчас он раздет, парализован и связан в не самой приличной позе. Бессилен помешать Паучихе играть со своим телом так, как ей хочется. Смотреть на неё, вдыхая и выдыхая при этом — вот всё, что ему позволено. Шелоб же не торопиться, скользя руками, по мужскому телу. Оглаживая, сжимая и шлёпая — иногда сквозь клейкие волокна сети, но по большей части она, конечно же уделяет внимание открытым участкам кожи.
Болтающееся без движения тело Талиона никак не реагирует на блуждающую ласку прохладных ладоней. Однако каждое прикосновение к незащищённым паутиной телу вызывает в нём несказанное наслаждение. Что это? Побочное действия яда, или он действительно так возбуждён? Мужчина не знает ответа на этот вопрос. Не может разобраться в собственных чувствах и ощущениях. Он всего лишь обычный дунэдайн и, несмотря на супружество и рождение сына, не искушён в делах любовных. Во всяком случае в сравнении с ней — порочной и сластолюбивой Паучихой, прожившей на срединной земле не одну сотню, а может даже и тысячу лет.
Шелоб чувствует тело Талион лучше него самого, чётко определяя, что момент настал. Она меняет позу, опираясь о его грудь ладонями. Смещается, склоняясь над ним так, что задевает мягкой упругой грудью Мужчина ощущает колыхание тугих округлостей за призрачной завесой чёрного шёлка и это воспламеняет его похоть, заставляя напрячься. Если бы мышцы повиновались ему, он бы уже рвался с привязи словно почуявший добычу цепной пёс. Так же ему удаётся лишь слегка выгнуться в попытке продлить приятное ощущение. Слабые потуги вызывают зубастую, злую улыбку на лице брюнетки. Она наслаждается его беспомощным положением, а потому не спешит, превращая обычную смену позы в театрализованное представление. Чтобы ещё больше распалить его. Довести.
Откидывает голову назад, взмахнув длинными чёрными волосами. Затем плавно-неторопливым движением когтистых пальцев убирает их на бок, скользя при этом ногой по ноге пленника. Её молочно-белое бедро обнажается разрезом на платье, придавая происходящему дополнительный эротизм. Талион хрипит от нетерпения, вызванного прикосновение соблазнительного, женского тела и мелко вздрагивает, ощущая булавочные уколы острых когтей, которым Шелоб расчётливо покалывает его потную голую грудь.
Ей уже тоже не терпится, но перед тем, как начать она снова целует его, смешивая свой яд с его слюной.При этом рука женщины играет с достоинством следопыта, каким-то образом умудряясь не поранить его когтями. Беспомощные стоны Талиона вибрируют в пропитанном серой воздухе, пока всё его попытки как-то ускорить процесс подавляются парализующим действием яда. Мышцы тела не реагируют, оставляя её покорно висеть, терпя волны удовольствия. Шелоб доводит горемычного буквально до исступления.
И когда всё-таки решает помиловать он уже буквально сгорает от желания. Не изменяя себя она опускается на него медленно, заставляя закатить глаза в череп и трепетать от наслаждения. Её женственность кажется теплой и шелковистой. Медленно обволакивает его влажной, теплой оболочкой. Зрение Талиона взрывается огненными звездами, пока он скользит внутрь, погружаясь до основания. Шелоб мягко опускается на него, касаясь его живота прохладным лобком, после чего останавливаются.
Её взгляд, устремлённый на пойманного мужчину, полон желания и превосходство. Она не спешит, смакуя его нетерпение и гнев, после чего начинает двигаться. Плавно, с нарочитой медлительностью. Преобразованное по человеческому образу паучье тело всё равно остаётся паучьим, а потому некоторые движение и то, как она изгибается во время них, кажется неестественным. Любая, даже самая гибкая женщина — не важно, человеческая или эльфийская — в попытке повторить подобное переломилась бы пополам. Ну или вывихнула бы себе позвоночник. Шелоб же всё ни по чём. Она изламывает своё тело под немыслимыми углами, играет бёдрами — то мелко дрожа, то вскидывая их вверх, то качаясь из стороны в сторону, словно исполняя некий неизвестный танец.
И видя, как она запрокидывает голову и откидывается назад, изгибаясь яростной дугой Талион видит, что она думает только о себе. Черные волосы мечутся в воздухе, то спадая ему на грудь, то хлеща по коленям. Острые когти щекочут и возбуждают, двигаясь по рёбрам вверх-вниз. Иногда она царапает или щипает Талиона за соски, жестко ухмыляясь при этом. Глаза Паучихи, до этого казавшиеся светло-серыми, наливаются чернотой и при виде этого зрелища некий примитивный инстинкт в голове мужчины кричит бежать, спасаться. Но нет. Даже не будь его тело парализовано он всё равно не сдвинулся бы с места — уж точно не по своей воле.
Шелоб понимает это, и её взгляд сверкает злобным огнём. Она прижимается к нему ещё крепче и, словно желая выразить свою любовь (ну или то, что заменяет её паукообразным) и принимается покусывать за ухо. Целовать в шею, щекоча чувствительную кожу влажным дыханием. Обвиваясь вокруг него, неподвижного и скованного, Паучиха мурлычет, смеется, целует и ласкает его Эру знает сколько времени, прокалывая кожу клыками. Если бы мог он уже изгибался бы под ней, но он остаётся сдержан — ядом, паутиной.
Но он не может. Не может двигаться, не может подтолкнуть свои бёдра вверх. Не может побудить коварную Паучиху двигаться быстрее. Он целиком в её власти. Одолеваемый похотью, не способный дать выход огню, который пожирает сейчас его тело. Это мучительно. И хорошо, так хорошо, что бывалый следопыт буквально тонет в экстазе. Единственный способ освободиться — колотиться о женщину паука бёдрами. Но его сексуальная борьба заканчивается даже не успев начаться. Заведомый проигрыш.
«Мы делаем это по-моему» — говорит ему исполненный высокомерия взгляд Шелоб, пока сама она, пока она прижимает его к пружинящей поверхности паутины под ними. Жестокая, она оставляет Талиона купаться в сладостной истоме до тех пор, пока его широко открытые, умоляющие глаза не наполняются истинным отчаянием. Тогда и только тогда она начинает безжалостно ехать на нём. Игривая жестокость, проявленная ею раньше, сменяется грубой страстью. Каждый толчок её бёдер кажется почти болезненным, пока она пытается взять все больше и больше его внутрь себя. Животные стоны эхом разносят в пустоте пещеры, пугая обитателей.
Полностью неподвижный Талион чувствует себя человеческой секс-игрушкой. Просто членом, зависшим в воздухе. Осознание того, что Шелоб буквально использует его тело для своего удовольствия без какого-либо вмешательства с его стороны, странным образом возбуждает. А потому он с готовностью принимает ещё один ядовитый поцелуй Великой Паучихи — с языком до глотки.
Их занятия любовью становится настолько грубым, что мужчина в глубине души начинает бояться, что они бесцеремонно рухнут на землю, но паутина выдерживает. Несмотря на её яростные движения бедрами, он остаётся в ловушке. В сетях удовольствия. У него нет никакой надежды на побег, и это его вполне устраивает. Ошеломленный властным напором наблюдая за вдохновенной страстностью Шелоб, за переполняющим её, перехлестывающм через край наслаждением, купаясь в волнах чужого блаженства.
В какой-то момент она сжимается вокруг него и застывает, запирая его в себе. Истощая полностью. Крик Шелоб — скрипучий и нечеловеческий вибрирует сквозь её тело, передаваясь ему. И это уже слишком. Талион кричит от экстаза, отдавая возлюбленной всего себя. Этот как маленькая смерть, вслед за которой следуют нежные объятья паучьих лап и густая темнота беспамятства...
Открыв глаза, Талион видит улыбающуюся ему Шелоб. Она всё ещё в человеческом облике, а его голова покоится у неё на коленях. Они лежат в гамаке из паутины, развешенном посреди просторной тёмной пещеры, а её коготь чертит узоры на его груди.
— Расскажи что-нибудь о себе, — неожиданно просит Талион. Его язык всё ещё еле ворочается, а голос звучит хрипло и тихо. Однако желание выяснить хоть что-нибудь о женщине, с которой делит ложе, оказывается сильнее слабости. Прежде эта мысль не приходила ему в голову. Да и встречались они, в основном, по делу или ради удовольствия, если он оказывался поблизости. Обсуждали видения и планы, но никогда не прошлое. Паучихе известно нём достаточно, если не всё. Он же не знает он ней почти ничего. Настало время это исправить. Здесь и сейчас. Потому что другого шанса может и не представиться. Ведь впереди — война.
— Что рассказать? — с истинно-паучьей прямолинейностью спрашивает Шелоб, слегка, кажется, удивлённая таким вопросом.
— Откуда ты? Как пришла сюда? И почему живешь в таком месте? — не то, чтобы Талиона интересовало именно это. Он просто спрашивает первое, что пришло в голову. Его разум всё ещё затянут дымкой удовольствия. И не просто сразу собрать мысли в кучу.
— А что не так с эти местом? — продолжает недоумевать Шелоб, оглядываясь. Талион пытается проследить за движением её голову, но мышцы шеи, пока что ещё плохо слушаются. Но зато он может двигать глазами. Этого вполне достаточно, чтобы оценить внутренний интерьер логовища. Стены, испещрённые неровными, затянутыми паутиной отверстиями и большое количество перебирающихся по ним восьмилапых. Для человека — это ужасное место, но как объяснить это Паучихе, для которого оно — дом?
— Просто ответь мне, — голос Талиона звучит устало. Даёт понять, что сейчас он не в состоянии для дискуссий и обсуждений.
— Мне нравятся пещеры, — после короткого раздумья говорит Шелоб, возобновляя свои ласки. — Здесь темно. Там, откуда я пришла, всегда темно. Это напоминает мне о животе матери, когда мир вокруг был был ничем иным, как тёплой слизистой мягкостью.
Всего несколько коротких фраз, но они переворачивают представления Талиона о Шелоб. Он думал о ней как о духом, пришедшем от Начала Времён, а она оказалась существом из плоти и крови, у которого тоже есть мать. Удивление, отчётливо проступающее на лице, так забавляет Паучиха, что та решает ещё больше усилить эффект, делая мужчине неожиданное признание.
— Я — последнее дитя Унголианты. Я родилась во тьме, что лежала над до первого восхода Солнца и Луны, — её пальцы находят виски Талиона и сдавливают, посылая ему очередное видение. Только не будущего в этот раз, а уже свершившегося прошлого.
Выброшенный из тела разум человека пересекает бездну времени, попадая в Нан-Дунгортэб. Долину-Ужасной-Смерти, оплетённой магией Унголианты. Вокруг, насколько хватает глаз, расстилается мёртвая, растрескавшаяся земля. Изломанные зигзаги расщелин изрыгают густой, сернистый пар. Тяжёлый и удушливый он клубится в воздухе, искажая очертания предметов. Это сбивает Талиона с толку. На месте камней, высящихся тут и там сумрачными тенями, ему то и дело мерещатся орочьи силуэты. Но присматриваясь, он каждый раз понимает, что ошибался и перед ним лишь обыкновенный булыжник. Это морок? Или он сходит с ума?
Предания, сохранённые эльфами о тех дня, гласят, что лишь единицам удавалось вырваться из Нан-Дунготрэб, сохранив рассудок и жизнь. Обитавшие здесь призраки и злобные духи достаточно могущественны, чтобы наслать наваждение на целую армию. Поэтому даже тёмные майар опасаются заглядывать в эту проклятую землю, приютившуюся множество страшных существа.
И самые опасные из них — гигантские пауки. Потомки Великой Унголиант, вьющие свои неряшливые, воронкообразные сети среди горных ущелий. Подстерегающие путников в глубоких пещерах и на тёмных тропах. Их владения простираются на многие мили вокруг, и всё это пространство заполнено паутиной. Талион видит множество ценных вещей, оставшихся от невезучих людей, эльфов и орков. Мечи с изукрашенными серебром рукоятями, гербовые щиты, инкрустированные драгоценными камнями, перстни, ожерелья, браслеты — всё это валяется прямо на земле, среди белёсых тенет, и поблёскивает на мумиях, в которые превратились владельцы.
Пауков не интересуют сокровища. Главное для них — это добыча. И не важно какая. Из блестящие, чёрные глаза не видят разницы между людьми, эльфами орками. Каждое живое существо, ступившее в их владения, будет поймано и обездвижено ядом.
Талион и сам едва не становится одной из жертв. Обманутый очередным мороком, он слишком поздно замечает опасность. А повернувшись, видит перед собой паука. Большого, мохнатого и молодого — судя по тёмному цвету ворсистого меха. Коленчатые лапы, заканчивающиеся острыми когтями, надёжно упираются в камни. Выпуклые чёрные глаза поблёскивают, а челюсти щёлкают и сочатся ядом. Понимая, что не успеет достать из ножен свой верный меч Талион отшатывается, с криком возвращаясь в реальность.
— Ты... — судорожно хрипит он, глядя на женщину, которая как и прежде спокойно сидит, держа его голову у себя на коленях.
— Да, — отвечает Шелоб, кивая густой чернотой ресниц. — Удивлён встретить существо из легенды, которую слышал в детстве?
Её голос насмешливо, но в улыбке нет искреннего веселья. Напротив, она напряжена. Как будто сомневается — сможет ли он принять её, когда увидит правду? И всё же Паучиха полна решимости идти до конца. Поэтому вслед за первым видением следует целая ретроспектива. Она показывает Талиону свою жизнь. Не подробно, естественно, а только самые запомнившиеся моменты.
Память паучьего племени абсолютно, поэтому он имеет возможность увидеть всё с самого начала. С тех самых пор, когда она — совсем ещё маленькой паучишка размерами не превышавшая его ладони, вылупляется из яйца и сбежала от пожиравших друг друга братьев и сестёр. Проходит немало лет, прежде чем она вырастает в свою полную форму, и всё это время, безымянная тогда ещё Шелоб таится среди камней и расщелин, охотясь на небольшую добычу. Осторожность в сочетании с хитростью помогают ей выжить.
Становясь больше она постепенно смелеет и всё чаще выбирается из укрытий, наводя ужас на случайных жертв и собственных сородичей. В своём голоде Паучиха не делает различий, считая едой всякого, кто достаточно велик, чтобы насытить её. Сильные едят слабых. Так учит мать, вкладывая своё ви́дение в сердца отпрысков. Шелоб следует её заветам. Как и подобает верной дочери.
Годы незаметно сменяют друг друга, постепенно превращаясь в века. Бесконечная ночь Звёздной Эпохи сменяется нарушает первый восход солнца и это тревожит детей Унголианты. Но не сильно. Их земли кроются в туманах и тучах. Свет дневного светила слишком слаб, чтобы обжечь их. И всё же они прячутся от него, дожидаясь ночь. В остальном, происходящие в мире изменения обходят их стороной. Эльфийские царства воздвигаются и рушатся, появляются и исчезают целые народы, а пауки как и прежде ткут свои сети, заманивая в них добычу вне зависимости от её расовой принадлежности. А от голода иногда пожирают и друг друга.
Всё заканчивается лишь гибелью легендарного Белерианда. Когда огромная часть суши уходит под воду. Земля дрожит и трескается под её лапами, а сплетённые ею чертоги из паутины сгорают в огне. Крики боли и ужаса вибрируют в воздухе и Шелоб в месте с другими своими собратьями бежит, спасаясь от катаклизма. На юг, на юг, на юг — прочь, прочь, прочь от гибнущего севера.
Её страх велик, что продолжает гнать её даже когда опасность минует. Даже самые трусливые из сородичей со временем останавливаются, находя себе прибежишь в предгорьях и лесах достаточно тёмных, чтобы защитить их от света. Шелоб же продолжает двигаться сама не зная куда. Двигаясь ночью, она переползает из одного тёмного места в другое. Ищет укрытие, в котором сможет почувствовать себя в безопасности. Но всё тщетно — ни в одной земле нет ничего похожего на её прежний дом.
Путешествие Паучихи длится десятилетиями, но в конце концов она всё-таки приходит сюда. В бесплодные земли, что полны пепла и пыли. Зелёная трава остаётся далеко позади. Её сменяют скалистые предгорья. В одном из них она находит пещеру, где и решает остаться. В её воспоминаниях, Талион видит, как Шелоб ползает по коридорам из холодного, почерневшего камня и эхо её шагов отражается в тишине. Она проводит время, украшая своё новое убежище паутиной. Делает его похожим на прежнее логово.
Найдя место, которое может назвать своим, Паучиха на время успокаивается. Возвращается к прежней жизни. Пытается, по крайней мере. Но быстро понимает, что-то не так. Странное ощущение. Незнакомое. Непривычное. Неприятное. Она думает об этом снова и снова, но никак не может понять. Неспособность найти желанный покой делает Шелоб жестокой. Теперь она не просто кормится жертвами. Она ещё и играет с ними, прежде чем убить. Насылает пугающие видения. Орки, издревле живущие в Тёмной Земле страшатся жестокой чёрной паучихи, а заслышав в ночной тишине её призрачный шёпот, спешат принести ко входу в её пещеру подношение. Дар, в надежде задобрить её. Обычно это пленник, но бывает что и их сородич — больной или наказанный.
Это тешит самолюбие Шелоб. Позволяет почувствовать себя сильной. Даже могущественной. Но этого недостаточно. Ведь в округе нет ей подобных, над которыми можно утвердить свою власть. Придя к этой мысли она наконец понимает, что нуждается в компании кого-то из своего рода. Что её нынешнее существование кажется таким безрадостным именно по причине одиночества.
Никогда прежде не задумывавшаяся ни о чём подобном, Паучиха ползает по коридорам своего логова, пытаясь осмыслить новую философскую концепцию. Друг для друга, Дети Унголианты в первую очередь соперники. Опасность, к которой лучше не поворачиваться спиной. И всё же... ей не хватает братьев и сестёр. Настолько, что в какой-то момент она даже покидает пещеру и отправляется на поиски подходящего партнёра. Чтобы создать семью. Чтобы наполнить пещеру звуками маленьких паучьих ножек.
Тот, с кем Шелоб в конечном итоге решает сойтись, быстро надоедает ей и становится пищей. Но дело сделано. Она становится матерью и жажда жизни вновь возвращается к ней. Она больше не бродит по туннелям, не зная чем занять себя и проводит время плетя новые сети. Делая дом ещё более опасных для всех, кто приходится снаружи. Чтобы защитить своих детей. Потому что понимает — таким как она нет места в идеальном мире людей, эльфов и прочих дневных существ. Поэтому они и остаются в темноте.
Проходят века и радость материнства сменяется усталостью и равнодушием. Шелоб продолжает откладывать яйца, но больше не заботиться о них. Да и вообще не обращает внимания. Вместо этого она возвращается к тому, чем занималась всегда и вновь принимается наращивать свою силу. До таких высот, что устрашённые орки дают ей имя тьмы, служащее синонимом опасности и жестокости. Его избегают произносить вслух, со страхом говоря вместо этого Она или Её Милость. Шелоб это льстить. И приятно.
Да и подношений становится больше. Как и прежде Паучиха не делает различий между тем, кого именно к ней приносят, но вместо этого начинает обращать внимания на те части добычи, которые нельзя съесть и переварить. В основном это просто мусор, но иногда попадаются предметы из блестящего металла. Белого или жёлтого. А ещё камни всех возможных цветов. Её жертвы носят их на шеях, головах и руках. Почему-то это привлекает Шелоб. Она начинает интересоваться блестяшками, собирая в отдельной пещере. Её любимым становится ожерелье с камнями цвета тёмной ночи. Глядя на него она даже желает, что не может носить его.
И вот тут что-то происходит. В ней пробуждается сила, унаследованная от матери. И форма паука, прежде неизменная, начинает претерпевать изменения. В первый раз это происходит совершенно спонтанно — поймав очередного орка, Шелоб задумывается об удобстве конечностей двуногих и тут же её передние ноги превращаются уродливые, чёрные руки. Ну или во что-то отдалённо на них похожее. Это пугает Паучиху, потому что она не помнит, чтобы кто-то из её братьев и сестёр делал подобное. Но когда страх проходит, она понимает, что всё сводится к её предкам. А именно к матери — Унголианте. Являясь злым духом она приняла форму паука. Потому что считала её удобной. Но это не значило, что она не могла принять другую. Она могла превращаться. В полной мере осознавая преимущество своей новой способности Шелоб начинает искать способы овладеть ею. Наследием своей Тёмной Матери.
Это тяжело и болезненно, но живущая во тьме терпелива и умеет ждать. Она забирается в самую глубокую и тёмную пещеру и пробует превращаться. Сквозь боль и скрип растягивающихся суставов и хитиновых пластин. И окупается это далеко не сразу — только спустя десятилетия Шелоб удаётся проявить в своей форме человеческие черты. Именно человеческие. Эльфы — угасающая раса, а подражать Шелоб готова только сильнейшим. Тем, кто доминирует в Средиземье — людям. Она превращается в гротескное существо с верхней частью тела молодой женщины и нижней — в форме паука. Не совсем то, к чему она стремилась, но это начало. Так у неё хотя бы есть руки, которыми она может перебирать свои сокровища. А ещё шея и голова, на которых их можно носить.
Чтобы полностью принять человеческий облик уходит ещё несколько лет и Шелоб превращается в красивую темноволосую женщину с глазами, чёрными, как тьма. Почему-то они отказываются меняться, оставаясь паучьими. Однако всё равно это победа.
И залог её гибели. Потому что появляясь перед орками в своей новой форме она привлекает внимание Тёмного Лорда. Заинтересованный, он появляется на пороге её убежища как Аннатар. Талион видит его всего мгновение, так как видение сразу обрывается, но всё равно узнаёт. Насмотрелся уже на эту благостную, чуть ли не сияющую личине в воспоминаниях Келебримбора.
— Что между вами? — спрашивает мужчина, приподнимаясь. Он знает, что Шелоб ненавидит Саурона и сделает всё, чтобы отомстить. Он даже знает — почему. Находил обрывки её воспоминаний, разбросанные Паучихой по Кирит-Унголу. Видимо в попытке избавиться от них. Саурон предал её. Пожертвовал как шахматной фигурой. Но что было между ними до этого? Что их связывало?
— Это не важно, — резко обрывает его Шелоб, непроизвольно начиная окутываться струйками тьмы. Видимо защитная реакция.
— Расскажи, — настаивает Талион, касаясь лицо женщины, но та отдёргивается от него в ярости, искажающей красивые черты.
— Нет! — её голос становится шипением, а слова — бессвязным шёпотом. — Он будет страдать. Будет страдать, будет страдать...
Её трясёт, и не так, как трясло бы человека. Движения резкие и ломанные, как у насекомого. Да и внешность под стать. Вместо обольстительной, черноволосой красавицы перед Талионом предстаёт жуткая — не уродливая, именно жуткая — ведьма с почерневшим от злобы лицом. Хитин частично покрывает кожу, вспучиваясь на ней бугорками и выростами, зубы заостряются и вырастают настолько, что закрыть рот теперь едва ли возможно. Шесть дополнительных глаз полукругом щелей проступают на лбу.
— Успокойся! — Талион кричит, встряхивая Шелоб за плечи. Пытается привести в чувства. Но это не работает. А если вдуматься, то и не могло сработать. Девушку можно успокоить различными способами, но только не словом «успокойся». Это так не работает.
— Это не о нём. Это о нас двоих — обо мне и тебе! — Шелоб сжимает голову Талиона почти яростно. На мгновение ему даже кажется, что в этот раз его череп расколется в её пальцах, но вместо этого на него накатывает... ощущение. Не видение, а именно чувства, переданные Паучихой. Чувства к нему. И это поражает мужчину. Он ожидал увидеть что-то вроде гастрономического интереса. Нет, ну а что ещё паукообразное должно испытывать к добыче, которую не может сейчас съесть? Что-то сложное? Наверное. Противоречивое — скорее всего. Даже мучительное, наверное. Но любовь ли это? Нет! Но вместо этого ему открывается целая бездна, сравнимая наверное, только с Морийской. Такая же глубокая и тёмная. Манящая и пугающая. Даже непознаваемая.
Шелоб обожает его. Даже любит, наверное. Любит так сильно как никого не любила. Даже Врага. Её чёрное, спёкшее как уголь, сердце принадлежит ему. Она хочет провести с ним вечность, поэтому и удерживает его душу в этом мире несмотря на предательство Келебримбора, забравшего Кольцо Силы. И сейчас Талион ощущает, что из её сердце исходит нечто большее, чем просто тьма.
Любовь Паучихи не из тех что спасает. Из тех что уничтожает. Но сейчас, в порыве души Призрак Кольца готов ответить на них.
— Я буду с тобой до конца, — просто говорит он,касаясь её искажённого полу-трансформацией лица и наблюдая, как бугрящийся чёрный хитин скрывается под гладкой и бледной кожей, отвечая на ласку. Женщина-паук успокаивается, забывая о Тёмном Лорде.
— Это придётся доказать, — произносит она с недоверием и, отстранившись, встаёт на ноги. Паутина продавливается и пружинит под ней, но красавица без труда сохраняет равновесие даже на столь ненадёжной опоре. Освободив возлюбленного от остатков, стягивающих его тело нитей, она подходи к краю сети и поворачивается, пристально глядя ему в глаза фасетками чёрных глаз.
— Если предашь меня, пощады не жди, — зарычав она отходит ещё на шаг. Прямо в бездну. Но не падает, а плавно взлетает, раскинув руки. Тьма тянется к ней, обвивает её бледные руки и тело, поднимая ещё выше — к самом потолку пещеры. Зависает там, окутанная чёрным, похожим на дым туманом и начинает меняться. Подробности превращения не видны Талиону — ведь это не о нём, а о ней — но результат вполне очевиден. Красавица исчезает. Её место занимает гигантская Паучиха, мерцающая чёрным хитином.
— Паук никогда не бросает свою добычу, — предупреждает она его, прежде чем исчезнуть в одном из бесчисленных коридоров.
Талион остаётся наедине со своими мыслями и пауками, которые вновь выползают из укрытий, начиная демонстрировать интерес к нему. И явно не столько безобидный, как у их матери. Ему тоже пора уходить. Убираться из Кирит-Унгола по добру по здорову.
Однако делает он это не в сомнениях и страхе, а с неожиданно лёгким сердцем. Да, его дама — паук, да ещё прямой потомок древнего зла, помогавшего Предвечному Врагу устроить затемнение Валионра.Да их ждёт война с Сауроном и Келебримбором, выиграть в которой будет не просто. Ну и что? Они вместе, и в каком-то смысле даже любят друг друга. Тёмной паучьей любовью.
Видимо это чувство можно обрести даже после смерти. В лице существа, совершенно для этого неподходящего.
Однако Талион уже попался в любовные сети Шелоб. И не планирует выбираться из них. Уж точно нет.