«Не озарён могильный мрак Ни солнцем, ни луной, Там страх его не поразит Безумьем в час ночной.» (О. Уайльд, «Баллада Рэдингской тюрьмы»)
Доктор Арчибальд Рид не собирался сожалеть о выборе жизненного призвания лишь потому, что оно сделало его главным подозреваемым в отравлении; ведь он успел помочь многим людям, и в эту трагическую историю попал, продолжая честно исполнять врачебный долг. Единственное, за что он проклинал своё образование — слишком ясное понимание, как сильно здешние тюремные условия подорвут его собственное здоровье. Холод, грязь, крысы... Но хуже всего были мысли о скорой казни, если его не оправдают. Они подтачивали глубже и необратимее. Когда кошмары сменялись ещё более немилосердной бессонницей, ему мерещилось, что в темноте кто-то стоит у его жалкой койки, словно судьба или смерть уже пришла за ним. Казалось, так он сойдёт с ума раньше, чем его поведут на виселицу.***
— Чем обязаны визитом? Готов поспорить, привела слава несравненной готовки миссис Чапман? — притворно предположил Детектив. Та шутливо пригрозила льстецу поварёжкой и вмешалась сама: — Что ж, я не против впустить твоего жениха присоединиться, но раз уж вы остаётесь в гостиной последними и допоздна, то посуду уберёте сами. Май сиятельно улыбнулся хозяйке, умолчав, что пришёл не ради ужина и тем более не свататься к её постояльцам: — Признаюсь, я приятно удивлён. Обычно мне не рады. Закрывают до утра все двери и занавешивают зеркала, и уж точно никогда не приглашают остаться. Благодарю за ваше гостеприимство, сударыня. — А я давно не встречала в нашем распущенном обществе таких галантных джентльменов, так что счастлива взаимно! — польщённо ответила она, принимая от него поцелуй руки. Детектив сощурился, изучая Мая. Было что-то подозрительное в том, как эти изысканные манеры мгновенно находили путь к сердцу любого собеседника, а слова затекали в уши, будто топя сознание в сладкой медовой вязкости. — Ты знаешь, зачем я вновь нашёл тебя, — тихо прокрался этот голос в его собственное. Не вопросом, а уверенным утверждением. Детектив отозвался молчаливым кивком. — Молодой человек... — обратилась миссис Чапман к новоприбывшему, с кокетливым смущением поправляя свою вязаную шаль. Май сдержанно расхохотался бархатным смехом, словно она только что рассказала самую уморительную шутку в мире. Несмотря на обаяние, назвать его странным и настораживающим было бы преуменьшением. — ...Хотите, к чаю разогрею выпечку? Не стесняйтесь, по вашим голодным глазам вижу, что не откажетесь. — Восхитительно, — он перевёл лукавый взгляд с неё на Детектива: — Но это лишь десерт к моему главному блюду... Тот чуть не выронил ложку. Наконец-то их флирт стал взаимным — что от такой неприступной крепости секретов и прошлых сожалений, как Май, было неожиданно. Превосходный шанс... — Звучит так, будто ты готов перейти к переговорам прямо здесь, в столовой, не доходя до моей спальни, — прошептал Детектив, когда хозяйка оставила их наедине. Приближение на расстояние поцелуя не встретило никакого сопротивления. — Продолжай. Мне интересно, что ты осмелишься сделать. — Что угодно. Я готов на всё, если ты поможешь моему другу, осуждённому по ужасной ошибке. Маятник их притяжения качнулся в обратную сторону. Стол жалобно скрипнул под всё больше опирающейся спиной Детектива. Май, не моргая, ответно склонялся к его губам, пока в последний момент не отстранился с горькой усмешкой: — Это очень опасные слова, милое наивное дитя... Ты не ведаешь, на что идёшь. Второй остановился, расстегнув одной рукой уже половину своих пуговиц. Теперь на этой скатерти он чувствовал себя недораспакованным свёртком из кондитерской, тем более под взглядом, так явственно боровшимся с соблазном. — Если близость тебе не по душе, так и скажи, я пойму. — О, дело точно не в этом. Мне не чужды никакие из полуночных искусств. Сколько прекрасных дев и юношей приходили на моё ложе... как на алтарь, жертвуя и забывая в моих объятиях всё, мучающее их души... Но это было много лет назад. До того, как я поклялся в верности единственному возлюбленному. Впрочем, тот давно отверг меня, а ты предлагаешь себя подобно им... и я словно опять чувствую, как дым тлеющего сандала клубится под балдахином, будто всё это не было потеряно... или хотя бы возможно вернуть... — Май алчно вдохнул запах волос лежавшего перед ним. Его собственные были заколоты латунной шпилькой, и Детектива вдруг охватил азарт незаметно вытащить её и убедиться, действительно ли эти восточно-чёрные вьющиеся пряди так длинны, как ни у одного мужчины в Лондоне. — ...Но из-за моей любви гибли города и судьбы. Я не должен позволять себе отношения, которые снова могут принести ещё больше несчастий и боли. Особенно сделки. — А если я согласен не связывать тебя никакими ожиданиями и обещаниями? «Так поначалу говорит каждый», — читалось в укоризненном молчании. Подумав, вскоре он дал очередной загадочно-уклончивый ответ: — Если из всех прожитых мной веков существовал бы лишь только этот час, тогда я мог бы поддаться. — У тебя очень странная манера поэтически выражаться... Но именно так — разреши себе всего одну ночь. Я не стану требовать большего. — Одну ночь... да, это я подарить могу. Одну Ночь, которая длится вечно. Дыхание Мая ощущалось на сладострастно подставленной шее тепло и невесомо (как проползающие по телу лапки пауков... или уже под кожей?). Детектив вздрогнул, но не подал виду. Поцелуи были так нежны (тогда почему они оставляли следы зубов чудовищ?), что уверяли, что ему ничего не угрожало, а объятия (смыкающихся стен) — слишком желанны. (Броситься в затягивающий бездонный омут всегда лучше самому, не дожидаясь.) — Ты вправду соблазнителен, безрассудное дитя, но сейчас я охочусь за другим, — шёпот Мая вернул его в явь. — Не беспокойся, я спасу твоего друга... хоть и по собственным причинам.***
Тюремная еда скудна и отвратительна, но во снах Арчи пьёт из золотого кубка на роскошном пиру. Он за столом на двенадцать мест, и девятое оставлено для него. Он ожидал, что ближе к истекающему сроку кошмары станут хуже, но когда он просыпается, ему впервые хочется обратно. Мутное зеркало сообщало, увы, печальную реальность: что за считанные недели он постарел на годы, и что на воле ему первым делом следовало бы побриться. Но потом он заметил кого-то за своим плечом. — Мёд снов... опьяняющее вино чувств... Рад, что тебе по нраву мои подарки, — произнёс незнакомец, стоящий позади в отражении. — Чего ещё тебе хотелось бы? Как насчёт белоснежных мягких перин вместо этих грязных жёстких нар? Я могу исполнить любые твои желания. Арчи оглянулся: за спиной никого не оказалось. Должно быть, он до сих пор спал. Или его рассудок окончательно сломался под весом безысходности. — Сейчас я жажду только справедливости и правды, — ответил он измученным простуженно-хриплым голосом. — И жить, а не висеть в петле за то, в чём я невиновен. — Значит, ты воистину один из нас, — силуэт коснулся полей цилиндра в уважительном поклоне. — Под покровом Ночи тебя никогда не достанет смерть. И не оклевещет суд по законам тиранов. — Никогда? Вы имеете в виду, вам известен секрет вечной молодости? — По сравнению с настоящими тайнами, которые тьма может открыть достойному, это даже не такой уж секрет, — усмехнулся тот неправдоподобно-идеальной широкой улыбкой. — Но чем вас мог заинтересовать простой доктор-недоучка? — Твои разоблачительные публикации свидетельствуют, что у тебя гораздо больше талантов. Но тебе нужны... помощники. Могущественные покровители. Ибо в одиночку такого безрассудно-храброго идеалиста уничтожат прежде, чем успеешь достучаться до читательских сердец. — Я понял: вы представитель издательства? — радостно просиял Арчи. — ...Или даже ещё быстрее, — вздохнул незнакомец по ту сторону зеркала.***
Фестиваль Розы окрашивал подземный сумрак расцветающими фейерверками. Детектив дружески подкалывал Арчибальда из-за выбора маски чумного доктора; тот его в ответ — за простой отрез атласа с прорезями, ещё менее соответствующий предназначению скрывать личность. — ...Значит, ты тоже не помнишь, что происходило потом? — Ничего. А судья и присяжные вовсе уверены, что такого заседания не было. Разве что... после выступления в твою защиту он сказал что-то насчёт того, как замечательно, что все причастные к этому делу собрались здесь, в одном зале... ещё, вроде бы, исправляли протокол: Май — не имя, а должность... А остальное словно поглотил непроглядный мрак. У Детектива всегда была превосходная память, никто в этом не сомневался. Ведь она служила ему таким же необходимым профессиональным орудием, как доктору Риду — саквояж медицинских инструментов и склянок. — Что-нибудь могут знать дьяволы, но они наотрез отказываются от объяснений, говоря, что Ад не рискнёт ссориться с... — Арчи подглядел в записной блокнот, — ...Весёлым Джентльменом. Да, они даже не зовут его Маем. По-моему, суеверные выражаются подобным образом, когда опасаются, чтобы называемый не подумал, что о нём говорят плохо; как «Прекрасный Народ» на моей родине. А уж если существуют силы, которых боятся даже в Аду... ну, делать выводы к моим теориям ты умеешь. Они обменялись улыбками. Не беспечными, но тёплыми. — После такого тебе придётся затаиться, — Детектив провёл пальцем по краю его маски. — Хотя бы тоже взять псевдоним. Тот кивнул, глядя через реку на двенадцатикратный циферблат часовой башни: — Я уже выбрал, какой.