Твой голос

      Кавех вот уже несколько минут гипнотизирует суп, ожидая, пока очередь в столовой наконец сдвинется с мертвой точки. Что отпрашивайся с пары пораньше, что сиди до последнего — народу в большую перемену всегда будет тьма, а нерасторопность поварих на раздаче заведомо предвещает тебе опоздание на следующее занятие. Белая керамическая, а может и фаянсовая тарелка выглядит плачевно: цветочный узор практически стерся, по краям сколы, время помотало университетскую посуду, не иначе, треснутые подносы тому подтверждение. Суп сегодня не самый вкусный, если таковые в этом месте вообще существуют, криво нарезанная картошка плавает среди размякшей лапши, наверняка снова пресный, но супы есть нужно, если не хочешь проблем с кишечником — так с детства говорила мама. Кавех супы вообще-то любит, пусть и не такие, но сила привычки, вбитой ему годами, берет верх.       Из размышлений его вырывает несильный, но неприятный толчок в бок и настырная просьба двинуться, очередь, как оказалось, уже давно зашевелилась. Растрепанный старшекурсник раздраженно цокает, и как же хочется ему на это ответить нечто в духе «пошел нахер», а то и хуже, но проблемы сейчас не нужны от слова совсем, ровно как и отстаивание своих границ.       Кавех заметил, что старшие курсы легко можно отличить по внешнему виду, они всегда с синяками под глазами, плюют на опрятный внешний вид и дресс-код и грубят всем неугодным без разбора. Интересно, станет ли он таким? Наверное да. Сейчас он на втором курсе, и пусть за окном только сентябрь, но вот носить с собой разные тетради для каждого предмета уже кажется ему бессмысленным, и если в прошлом учебном году он с энтузиазмом ходил по канцелярским магазинам в поисках предметных тетрадей — отголоски школьных привычек, то сейчас достаточно парочки формата А4 и одной погрызанной ручки.       Кавех тащит свой поднос, пробираясь сквозь узкие проходы между столами, в надежде не споткнуться о металлические ножки старых стульев и не распластаться звездой под ногами сидящих студентов, и едва ли не врезается в чью-то спину, в шаге от того, чтобы залить ее своим обедом.       — Можно пройти? — Кавех старается быть вежливым, но парень впереди совсем не реагирует, подначивая перейти на грубость. — Эй! Ну проходи же ты! — он повышает тон голоса, не решаясь пихать того рукой, собственный бок еще помнит как это неприятно.       Кавех шипит и, придерживая поднос, все же стучит по чужому плечу.       — Ты оглох что ли? — с нескрываемым раздражением слетает с языка вопрос, когда серая макушка наконец поворачивается, и Кавех тычет перед собой, показывая, что он, вообще-то, мешает.       Зеленые глаза напротив с пару секунд смотрят в недоумении, щурятся, ловя взглядом шевеления губ Кавеха, а после парень делает шаг влево, пропуская наконец вперед.       Кавех радуется, что хотя бы его стол в конце помещения пустует, он всегда сидит здесь один. Учится он на архитектурном уже второй год, но друзей так и не завёл, одногруппники те еще придурки. Их волнует только как бы набухаться вечером в общаге дешевым коктейлем из жестяной банки, купленной в магазине напротив. Кавеху же хочется поскорее вернуться домой и засесть до ночи с мольбертом, или сходить в компьютерный клуб, ведь своего у него до сих пор нет — маминых финансов не хватает, зато их хватает на несколько часов в компах, особенно когда ты идешь туда под предлогом «это для учебы».       Он плюхается на шаткий стул, небрежно сбрасывая с плеча сумку, и принимается за еду. Суп — дрянь, на вкус отвратительный, да еще и остыл, даже три куска хлеба не спасут положение.       Тот парень все еще стоит с подносом в руках, озираясь в попытке найти свободное место, но большая перемена в столовой все равно что премьера нового блокбастера в кинотеатре — аншлаг. Взгляд его немного растерян, из сумки торчит дюжина тетрадей, рубашка выглажена идеально — первокурсник, делает вывод Кавех. И его прошибает током, когда он видит, как чужие длинные пальцы тянутся к слуховому аппарату. Осознание приходит сразу — он в самом деле глухой.       Кавех тонет в стыде, а когда они встречаются взглядами, тут же смотрит в пол, делая вид, что крайне увлечен рассматриванием мозаичных вкраплений мрамора в бетоне.       На следующий день решено отдать предпочтение буфету, основательно положив длинный и толстый на мамины предписания о важности горячей жидкой пищи. Очередь тут не меньше, чем в столовой, но движется она на порядок быстрее, да и булочки с пирожками вряд ли смогут быть хуже бледного столовского супа. С ним вообще мало что может посоревноваться в тошнотворности, разве что пары по философии. Кавех смотрит через стекло на последнее оставшееся пирожное со сгущёнкой, обрамленное ажурной бумажной салфеткой, и буквально давится слюной. Но пожилая буфетчица прямо перед его носом забирает последнюю надежду на пусть и вредный, но вкусный обед, отдавая в руки впереди стоящему студенту. И вот Кавех снова давится, но уже раздражением.       — А больше нет таких? — спрашивает он, жадно осматривая подносы за прилавком, приподнимаясь на носочках.       — Закончились, — вяло вздыхает женщина. — Другое что-то будете брать?       — Нет, — Кавех махнул головой. Даже есть перехотелось.       Он плетется к последнему свободному столику, все также небрежно бросая сумку на пол и доставая из заднего кармана потертую раскладушку. На экране светится заставка “Gravity Defied” — излюбленный способ скоротать время на переменах или скучных парах. Круглый столик вдруг слабо содрогается, и перед глазами оказывается блюдце с тем самым пирожным.       — Ешь, ты вроде очень хотел, — зеленые глаза смотрят без вчерашней растерянности, скорее с твердым намерением непринятия отказа.       Это снова он, он забрал его пирожное. А Кавех даже не обратил внимания, да и хорошо, иначе снова бы пристыдил себя за вчерашнее. Выдавить из себя слова трудно, да и что сказать? Извини, что назвал тебя глухим, а ты им и оказался? Спасибо — вот, что нужно говорить в таких случаях. Но Кавех думает слишком долго, и парень, не дожидаясь ничего, просто разворачивается и уходит, держа в руках чай в граненом стакане. Ему снова негде сесть. Кавех хочет окликнуть, но сомневается, будет ли услышан, поэтому просто хватает чужое запястье.       — Спасибо, — нарочито громко говорит он, театрально шевеля ртом для лучшего восприятия, — садись со мной.       — Я тебя прекрасно слышу, — спокойно отвечает тот, присаживаясь на соседний стул, и Кавеху снова стыдно за свою нелепость.       Конечно слышит, он же только что сам заговорил с ним! Каков же идиот. Кавех мысленно ударяет себя по лбу.       — Я Кавех, — он представляется и отламывает пластмассовой ложкой половину пирожного, засовывая полностью в рот. Вторую половину любезно пододвигает новому знакомому.       — Аль-Хайтам, — тот кивает в ответ и принимает свою порцию десерта.       Аль-Хайтам действительно оказывается первокурсником, а еще он не глухой, а слабослышащий. На удивление, это совсем незаметно — слуховой аппарат и умение читать по губам делают свое дело. Но у Аль-Хайтама была своя особенность — аппарат он выключал, если ему не нужно было контактировать с людьми — чем меньше посторонних звуков, тем лучше. На это Кавех удивленно хлопает глазами и задается вопросом, как можно намеренно лишать себя возможности слышать, когда вокруг столько прекрасного, например новый альбом «Three Days Grace».       У Аль-Хайтама появляется свое место в столовой, а у Кавеха, кажется, первый друг в универе.       — Что читаешь? — Аль-Хайтам сидит в длинном коридоре на низком подоконнике с толстой книженцией в руках.       Он не отвечает, потому что аппарат наверняка выключен, а речь Кавеха хоть и громкая, но не настолько, чтобы на нее обратили внимание.       Кавех садится рядом, и теперь Аль-Хайтам поднимает голову, щелкая пальцем по кнопке за ухом.       — Что читаешь, говорю? — Кавех вздергивает подбородок и забирает книгу из чужих рук. — Лингвистика текста и межкультурная коммуникация, — он вслух читает название и кривит губы: — Ну и мрак. Тебе это правда интересно?       Аль-Хайтам коротко кивает, а Кавех в очередной раз удивляется этому парадоксу. Как человек, горящий изучением речи и языков, может быть таким молчуном?       Парадокс рушится, стоит им задеть тему, которая интересует обоих. Оказывается, Аль-Хайтам бывает очень разговорчивым. Оказывается, Кавеху это очень нравится. Аль-Хайтам говорит спокойно и нерасторопно, протягивает некоторые гласные и заглушает шипящие, иногда долго подбирает нужное слово. Его словарный запас, вообще-то, куда больше, чем у самого Кавеха, но проблемы со слухом бесследно не проходят.       Они ходят вместе в столовую каждый день и встречаются на перерывах между парами в коридорах университета. Кавех показывает ему новые рисунки и чертежи, а Аль-Хайтам рассказывает про мертвые языки. И кажется, Кавеху теперь даже нравится ходить в универ. В столовой все еще невкусный суп, но теперь это совсем не важно.       — Если ты будешь выключать аппарат, когда я с тобой разговариваю, то обещаю, что прибью тебя! — Кавех знал, что Аль-Хайтам устает от шума, но ведь у них так мало времени вместе, жалкие три-четыре перерыва.       — Ты ведь понимаешь, что сейчас угрожаешь расправой инвалиду? — Аль-Хайтам вскидывает бровь и смотрит исподлобья совсем серьёзно, так, что Кавех ерзает на месте и абсолютно теряется.       Но потом он слышит его сдержанный смех и понимает, что тот лишь изощренно глумится и издевается. Так Кавех узнает, что Аль-Хайтам умеет шутить.       — Ох, я еще как понимаю! — он смеется в ответ и стукает его свернутым чертежом по плечу.       За окном уже октябрь, у Аль-Хайтама новый телефон с громкими динамиками и дорогое пальто. Но Кавеху все равно, единственное, что он замечает и что по-настоящему имеет значение — в этом пальто Аль-Хайтам чертовски красив.       На потертой раскладушке Кавеха скачанные еще в школе по блютузу рингтоны и видео, а в телефоне Аль-Хайтама теперь есть его номер, чтобы отправлять смс-ки вне стен универа. Кавех шлёт много смайликов перед сном, а Аль-Хайтам как всегда сдержан до строгих точек в конце предложения.       Они так много общаются, что Аль-Хайтам с выключенным слуховым аппаратом слышит голос Кавеха по памяти, для него теперь вообще многие вещи звучат его голосом.       — Ты знаешь язык жестов? — спрашивает Кавех, отодвигая стул, что дребезжит под рукой и с мерзким скрипом проезжается по полированному бетону. Иногда Кавех хочет также уметь заглушать ненужные звуки.       — А как ты думаешь? — Аль-Хайтам смотрит как на идиота, но беззлобно, скорее снова в привычном сарказме.       — Часто используешь его? — Кавех закатывает глаза и отмахивается от поддевки.       — Дома с родителями, аппарат на ухо давит, да и мне так привычнее, — он пожимает плечами и смотрит внимательно, чтобы точно распознать ответ.       На следующий день Кавех вместо привычного «как дела?» поднимает два пальца, а после руками показывает какое-то волнистое движение. Аль-Хайтам на это хмурит брови, но потом снисходительно усмехается.       — Чего ты вдруг? — Аль-Хайтам двигается на подоконнике и прижимается спиной к холодному стеклу запотевшего окна.       — Научи меня, — Кавех смотрит ему в лицо, как всегда, чтобы было проще понимать речь по губам, звуков бывает мало. Благодаря этому удалось изучить каждую его мимическую морщинку, коих было крайне мало, каждую родинку, каждую микро-эмоцию, появляющуюся на бледной серьёзной физиономии Аль-Хайтама, сейчас вот его губы едва уловимо поджимаются, а между бровей появляется складка — наверное, это его самое частое выражение лица, и нет сомнений, что он собирается сказать что-то вроде «зачем?».       — Зачем? — Кавех с недавних пор перестал ошибаться в вещах, касающихся Аль-Хайтама.       Кавеху хотелось сказать правду. Затем, чтобы как дома, чтобы тебе было хорошо, чтобы я был для тебя особенным.       — Мне это интересно, — Кавех неловко пожимает плечами, «мне ты интересен» — звучит в голове.              Кавех считает, что ему так будет легче, ведь он не любит шума, но он не знает, что Аль-Хайтам уже давно не выключает аппарат рядом с ним, ведь иначе не будет слышать его голос.       Аль-Хайтам сначала многозначительно мычит, но после соглашается на удивление легко. Действительно, язык жестов ведь тоже язык и способ коммуникации, и кому как ни будущему лингвисту помочь в его освоении, особенно когда так просят. Он убеждает себя, что все это исключительно научный интерес, но вот горящие щеки готовы поспорить.       Они теперь остаются после занятий в дальнем уголке библиотеки, где Кавех с усердием впитывает новую информацию. Получается у него поначалу, мягко говоря, так себе, но запоминает он достаточно быстро, идеально быстро, чтобы Аль-Хайтаму не надоело повторять одно и то же, пусть и иногда Кавех складывает руки неправильно. Он привык говорить, поэтому, даже показывая слова жестами, произносит их вслух, и Аль-Хайтаму это только на руку, он с легкостью может прочитать по губам и напомнить Кавеху слово, которое тот забыл.       Теперь Кавех всегда приветствует его, гладя одной своей рукой другую и проводя ей по щеке — «доброе утро», а на прощание складывает руки в «до завтра».       Их связь постепенно обрастает крепкой паутиной, сцепляя вместе своими извилистыми веревками, рождает и взращивает эту прочную необходимость засиживаться в тесном пыльном углу, прячась от шума в своем бессловесном вакууме.       Они оба слишком нерешительны, чтобы выйти хоть раз за предел вуза, стерев этим самым границу дозволенного и ярлык «друзья по универу», и слишком слабы, чтобы признаться себе, что ярлыки давно сброшены, а границы стерты.       — Это правда, что у глухих очень чувствительные уши? — как-то раз спрашивает Кавех, и его большие красные глаза горят огоньками искреннего интереса.       — Не знаю, я не проверял, — Аль-Хайтам изламывает губы, опуская уголки. Лицо напротив явно выдает намерение проверить.       Огоньки в глазах сменяются лукавым прищуром, и Кавех в открытую пялится на чужие уши, пока руки сами тянутся в теплящемся желании докопаться до правды. Он все же замирает в сантиметре от аппарата с читаемым во взгляде вопросом, сетуя на свою беспардонность.       Аль-Хайтам закусывает изнутри щеку и освобождает ухо от пластмассовой вещицы.       Кавех смотрит на него с благодарностью, этот жест доверия ощущается слишком интимным, что сердце заходится гулким стуком о ребра. Пальцы осторожно касаются мочек и ползут вверх, ласково очерчивая хрящи. Кавех то и дело поглядывает на Аль-Хайтама, отслеживая реакцию на тактильный контакт, и, к счастью, не находит и тени неприязни. Наоборот, Аль-Хайтам в легком смущении прикрывает глаза и опускает плечи. Кавех с легким нажимом массирует его уши и ловит себя на откровенных, но ничуть не пошлых мыслях, видя как чужая грудь стала вздыматься чаще. Лицо Аль-Хайтама такое спокойное и по-своему очаровательное, когда он так прерывисто дышит сквозь приоткрытые губы.       — Ну все, — шепчет Аль-Хайтам и аккуратно отодвигает руки Кавеха от своей головы, — натрешь, — но Кавех знает, что он просто смущен.       — Понравилось? — Кавех наклоняет голову вбок и ребячливо лыбится.       — Идем уже домой, — отнекивается Аль-Хайтам и смотрит в сторону выхода.       — Я тут останусь, нужен Интернет, сделать доклад по истории искусств, а у меня компа нет, — Кавех жмет плечами и встает, закидывая сумку на плечо, планируя пересесть.       — И когда надо сдать? — Аль-Хайтам возвращается к привычному ровному тону.       — В понедельник.       — Мм, — Аль-Хайтам мычит в ответ, но не уходит. Он переминается пару раз с ноги на ногу, поправляет челку и на выдохе продолжает: — Приходи ко мне завтра. У меня есть компьютер. И Интернет.       Кавех широко распахивает глаза, открывает рот как рыба на берегу и кивает, не находя слов. Он такое слышал только в анекдотах от одногруппников, где девушка звала в гости «переустановить Винду», но Аль-Хайтам ведь наверняка ничего такого не имел в виду.       Аль-Хайтам делает несколько шагов вперед и вдруг замирает, разворачиваясь.       Он вытягивает два пальца, повернув руку тыльной стороной ладони вниз.       «Да»       А затем делает кольцо из большого и указательного, поднося к подбородку, и плавно расцепляет его.       «Мне понравилось».       Кавеху кажется, что он вот-вот растечется лужицей прямо посреди библиотеки, смешиваясь с грязью от уличной осенней обуви, но даже так он будет самой счастливой лужей на свете.       Квартира у Аль-Хайтама просторная, с большим диваном в гостиной и плоским телеком, со странными деревянными масками на стенах, явно привезенными из-за границы и больше подходящими для обрядов жертвоприношений, нежели для того, чтобы зарастать слоями пыли здесь. Кавеху поначалу неуютно, но стоит вспомнить, что Аль-Хайтам сам позвал его в гости, первым сделав шаг к выходу за рамки общения в университетских коридорах, фокус мыслей сужается до зеленых глаз, следящих за каждым его движением.       Они заходят в комнату, где стоит компьютер — причина встречи здесь, на которую Кавеху давно плевать — доклад он все же наспех сделал в библиотеке. Аль-Хайтам садится за стол, ставя рядом второй стул и пригласительно кивая, а потом по привычке тянется к слуховому аппарату, чтобы снять, но тут же одергивает руку.       Кавех смотрит неодобрительно, даже с ноткой обиды, зря он что ли учил жесты? Он перехватывает его запястье, снова поднося к уху, и отрицательно мотает головой. Губы Аль-Хайтама дергаются в подобие улыбки, и он слушается, откладывая аппарат на край стола.       Аль-Хайтам водит по монитору курсором, всматриваясь в экран, ведь Кавех попросил создать ему электронную почту, пока сам он в это время изучает взглядом руку с выступающими венами, методично клацающую по кнопкам мыши. Аль-Хайтам красив во всем, в нем буквально нет изъяна, даже глухота ему идет, он как идеальный человек с картин мастера барокко Караваджо. Аль-Хайтам пододвигает ему клавиатуру, чтобы заполнить поле с названием адреса, и Кавех наконец выбирается из своей мечтательной прострации о его идеальности.       Кавех накрывает своей ладонью его все еще лежащую на мышке руку в попытке сфокусировать внимание на себе, шумно выдыхает и смотрит прямо в глаза, начиная складывать жесты, выученные уже задолго до этого внезапного приглашения.       Он шевелит руками, часто моргая, и ох, как же он благодарен, что Аль-Хайтам не слышит его сбившегося дыхания.       «Можно»       Аль-Хайтам смотрит внимательно за его движениями и даже не догадывается, на что у него просят разрешения.       «Тебя»       Кавех цокает и тушуется, ведь нужный жест, до этого тысячу раз повторенный, вылетает из головы именно сейчас, когда так сильно нужен. Но Кавех все еще привык произносить слова вслух параллельно жестовым манипуляциям, и Аль-Хайтаму этого хватает, чтобы прочесть по губам «поцеловать» и даже воспроизвести в памяти его голос.       — Можно, — вслух говорит Аль-Хайтам и тянет Кавеха на себя, целуя первым.       Кавех захлебывается эйфорией, искрящейся перед глазами цветастыми пятнами, в жгучем желании быть ближе сжимая чужую белую наглаженную рубашку за воротник.       Они целуются неумело, Аль-Хайтам медленно и прерывисто в попытке сделать все до максимального идеально, а Кавех быстро и чувственно, вспыхивая от этой распирающей тысячью бабочек живот близости.       Кавех никогда не думал, что поцелуи могут быть настолько приятными, понимая, что роль играет то, чьи именно губы ты целуешь, а Аль-Хайтам никогда не думал, что ему вообще когда-то захочется целоваться с кем-то, да еще и вот так отчаянно.       Дверь в комнату открывается в момент, когда Кавех сползает со своего стула, перебираясь к Аль-Хайтаму на колени, и черт, он никогда не забудет выражение лица его матери, так не вовремя зашедшей сюда.       Она застывает каменной статуей, прежде чем Аль-Хайтам осознает, что что-то не так и повернётся к ней лицом. Женщина ругается вслух, вперемешку с всплесками рук, и Кавех еле сдерживает смех от того, насколько забавно выглядят ругательства на языке жестов, но патовость ситуации обрекает его на смиренное молчание.       Кавех следит за ее импульсивными движениями и едва успевает понять хоть слово, но все ясно и без них — ему стоит уйти.       Промозглый ветер добивает своей холодностью, особенно болезненно ощущаясь на контрасте с теплыми губами Аль-Хайтама всего пять минут назад. Кавеху обидно и страшно, страшно за него, что остался в тех четыре стенах наедине со скандалом, и кто знает, чем это кончится.       Кавех не спит ночью, каждые пять минут проверяя мобильник — тишина. Самому писать боязно, вдруг на экране в ответ высветится то, к чему он совсем не готов.       И как на зло завтра выходные, за которые он уверен, что сойдёт с ума от беспокойства.       Аль-Хайтам молчит эти дни, и Кавех за него решает, что это и есть ответ. В универ идти не хочется и хочется одновременно. Надежда все еще теплится, что они снова пересекутся в коридоре, и все будет как раньше.       Кавех сидит в углу библиотеки один, не дождавшись Аль-Хайтама ни в столовой, ни в коридоре, трясет ногой под столом, отбивая по полу нервный ритм, и судорожно тыкает на кнопки, пытаясь не упасть с мотоцикла в «Gravity Defied», но тщетно.       Аль-Хайтам подходит бесшумно, и также тихо опускается на рядом стоящий стул. Кавех закрывает крышку своей раскладушки и не решается смотреть в глаза. Сейчас Аль-Хайтам скажет, что больше у них ничего не будет, и вообще это ошибка и глупости, или дело не в тебе, или как там обычно в таких случаях говорят.       — Привет, — начинает Аль-Хайтам, и пока это ничуть не обнадеживает.       — Привет, — Кавех нехотя поднимает голову, чтобы его слова лучше воспринимались.       — Мне все равно, что говорит моя мама, — Аль-Хайтам снова серьёзен, будто читает книгу по лингвистике, а не заводит важный разговор. — Ты мне нравишься.       Теория Кавеха о плохом конце разбивается вдребезги о последствия недооцененной принципиальности Аль-Хайтама. Он неверяще хлопает ресницами и смотрит так, будто сейчас решается вся его жизнь.       — Правда?       Вместо слов Аль-Хайтам предусмотрительно озирается по сторонам и целует в уголок губ, что Кавех готов заплакать от щемящего чувства в груди, разрастающегося яркими всплесками и оживляющего потерявших всякую надежду бабочек.       Он тут же тащит Аль-Хайтама к себе домой, зная, что там безопасно, мама не придет до вечера, а если и придет, то постучит, прежде чем зайти внутрь, да и вообще, ему тоже плевать, что про них скажут, пусть хоть весь мир будет против.       С порога Кавех извиняется за бардак и шутит, что Аль-Хайтам глухой, а не слепой, и ему придется это увидеть. Аль-Хайтам в ответ смеется и вздыхает, крепче сжимая Кавеха за руку, ведущую в его комнату. Там он сам снимает слуховой аппарат, без напоминаний и просьб, снимает и целует Кавеха, тянет его ладони к своим ушам и падает на несобранный, но к счастью накрытый пледом, диван, где обычно спит Кавех. Тот садится сверху и гладит его уши, оттягивает и сгибает мочку, Аль-Хайтам дышит громко и даже стонет, возможно сам того не замечая, и это так восхитительно, что хочется слушать вечно. Кавех не может совладать с дрожащими руками и губами, с тем заполняющим легкие чувством.       — Я хочу тебя, — Кавех отстраняется и смотрит в затуманенные глаза Аль-Хайтама.       И в этой фразе нет умысла опошлить их связь. Кавех хочет его всего, полностью и навсегда, жить, дышать, думать, существовать с ним.       Холодные пальцы Аль-Хайтама под футболкой, а горячие поцелуи Кавеха попадают в вырез расстегнутой рубашки. Он зацеловывает его везде, в шею, в щеки, шепчет что-то неясное для них обоих, но определенно что-то о любви. И Кавех сам от себя в шоке, в нем, оказывается, таилась целая бездна чувств, о которой он не подозревал. Рубашка Аль-Хайтама летит комком куда-то в ноги вслед за футболкой Кавеха, и чувствовать друг друга кожей до ужаса хорошо.       Аль-Хайтам поворачивается на бок, скидывая с себя Кавеха, а затем снова прижимает ближе. Снимать одежду при ком-то дико смущает, но это хочется делать и хочется обнажать душу, и в этом и есть весь смысл. Кавех запечатывает в самом потайном уголке своего подсознания стон-вдох-выдох Аль-Хайтама, когда он кончает в его руку следом за ним самим, и ловит себя на мысли, что ни одно порно не возбуждало его так, как этот голос — до звезд перед глазами. Аль-Хайтам же навсегда запомнит как пульсировала вена на шее Кавеха под его пальцами, как закатывались его глаза, и как его горячий шепот заставлял уши гореть огнем.       Они снова встретятся завтра на перерыве, но уже точно будут знать, что впереди у них еще весь день вместе, нет, вся жизнь, и перед тем как разойтись по аудиториям на последнюю пару, Кавех вместо «до завтра» показывает на себя, а затем на Аль-Хайтама, целует верхушку своих пальцев и касается области сердца — «я тебя люблю». Аль-Хайтам стоит в метрах десяти, но он готов поклясться, что слышит его голос.       Он в ответ поджимает губы, сжимает руку в кулак и разводит в стороны мизинец и большой.       «Я тоже»       И немного погодя добавляет:       «Очень».