Threesome

      Лениво шаркая по холодному полу белыми с просинью босыми ногами, Осаму вошёл в небольшую кухню, напрочь лишённую какого-либо освещения, и вслепую нашёл стоящий на прямоугольном столе в углу комнаты чайник. Он щёлкнул кнопкой включения, которая загорелась ярко-синим цветом, освещая небольшое пространство вокруг себя. Закипающая вода тихо зашумела, Дазай потянулся к дверцам подвесного шкафчика, но те оказались уже открыты, и он неслабо ударился костяшками об острый угол жалобно скрипнувшей застеклённой дверцы, вздрагивая от неожиданности и недовольно шипя на своевольную мебель. Теперь включать свет Осаму не стал из принципа, с характерным грохотом доставая из шкафчика высокую кружку и чудом не разбивая ещё несколько. Дазай вернулся к столу и поставил светло-серую чашку рядом с шумным чайником так, чтобы на неё падал голубоватый свет от включённой кнопки. Он потянулся к обычно стоящей в дальнем углу стола банке растворимого кофе, надеясь не зацепить рукавом ничего лишнего, и, нащупав нужный по форме предмет, слепо подтолкнул его в сторону света. Осаму не рассчитал силу толчка, и банка влетела прямиком в пустую кружку, разрывая плотную завесу тишины громким стекольным звоном. Дазай выругался себе под нос и раздражённо удостоверился в том, что чашка была цела и отделалась лёгким испугом, а банка с кофе действительно оказалась банкой с кофе, а не сахарницей или ещё чем-то, что могло оказаться на кухонном столе. Внезапно послышался щелчок выключателя, и через мгновение комната озарилась ярким светом, который тут же заставил зажмурить привыкшие ко мраку заслезившиеся глаза. — За что? — жалобно протянул Осаму, морщась и с усилием потирая переносицу. Чайник затрясся, вода забурлила с удвоенной силой, и уже через несколько секунд послышался звонкий щелчок выключившейся кнопки. — Если ты решил разнести квартиру, то хотя бы делай это при свете, — проговорил на несколько секунд застывший в дверях Фёдор, тоже пытаясь привыкнуть к яркому освещению, и прошёл вглубь комнаты, падая на один из стоящих у стены стульев. — У меня всё было под контролем, — возмутился Дазай, сквозь резь в глазах наливая кипяток в кружку и на глаз засыпая растворимый кофе. При свете добыть чайную ложку не составило труда, и Осаму даже был благодарен за то, что ему удалось избежать внеочередной схватки с гарнитуром, которая с большой долей вероятности закончилась бы его фееричным проигрышем без шанса на реванш. — Охотно верю, — Достоевский с усмешкой кивнул на ушибленный ранее палец, и Дазай на мгновение скривился от неприятных воспоминаний, а после перевёл хитрый взгляд на сидящего рядом в усталой позе Фёдора. — Может, ты пришёл потому, что захотел меня утешить? — Осаму сделал глоток горького кофе, замечая, что Достоевский пришёл с уже пустой кружкой в руке и теперь незаинтересованно вертел её по столу. — Думаю, утешать здесь стоит не тебя, а мебель, от которой скоро останется одно название. Эта квартира временная, но имей совесть, — ответил Фёдор, расслабленно закидывая ногу на ногу и оставляя пустую посуду в покое. Дазай коротко усмехнулся и, отпив ещё немного, отставил горячую кружку в сторону. — А я вот думаю, что ты просто соскучился по моим прикосновениям, — игриво проговорил он и приблизился к Достоевскому, склоняясь над ним и одной рукой упираясь в спинку его стула. –Давненько у нас не было времени поразвлечься, да? Осаму крепко схватил Фёдора за предплечье и сдёрнул с пошатнувшегося стула, впечатывая его спиной в ближайшую стену и настойчиво вжимаясь в несопротивляющееся тело. Достоевский упёрся ладонями в плечи Дазая, только для вида попытавшись отстранить его от себя, и слегка прикусил нижнюю губу с внутренней стороны, когда острое колено раздвинуло его ноги и грубо врезалось в пах.       — Если у тебя недотрах, так и скажи, я с радостью помогу, — Осаму устроил руки на тонкой талии и склонился к длинной шее, оставляя на ней мокрый поцелуй и вдыхая слабый запах шампуня со смольно-чёрных волос. — Ты ведь хочешь, чтобы я заставил тебя кончить от одного ощущения члена внутри?       — Быстро же ты перешёл от желания выпить кофе к желанию потрахаться. Похоже, недотрах здесь именно у тебя, — усмехнулся Фёдор крепче зажал ногу Дазая между худых бёдер и еле заметно свёл чёрные брови к переносице, морщась от болезненного давления на промежность. Осаму, не теряя времени, залез тёплыми ладонями под рубашку, оглаживая мраморную кожу впалого живота Достоевского, и провёл горячим языком по чувствительному месту за ухом, оставляя за собой мокрую дорожку слюны.       — Тогда поможешь мне снять напряжение? Мы давно не делали это на столе, уверен, тебе понравится, — вкрадчиво проговорил Дазай на ухо Фёдору, который блаженно прикрыл глаза пушистыми чёрными ресницами, отдаваясь ощущению властно скользящих по телу рук. Осаму устроил ладони в самом низу поясницы Достоевского и надавил вперёд, заставляя Фёдора изящно прогнуться и теснее прижаться к его телу, развратно потираясь постепенно возбуждающимся членом о зажатое между ног бедро. Внезапный громкий стук входной двери, от которого сотряслись стены, заставил обоих вздрогнуть и абсолютно синхронно оглянуться с заинтересованно распахнутыми глазами на выход в коридор, откуда послышался звонкий голос: — Я дома! Произошёл небольшой форс-мажор, и я решил, что оставаться в полыхающем здании — не самая лучшая идея, поэтому вернулся пораньше, — громко оповестил Николай, из ниоткуда материализуясь в дверном проёме кухни, которая пропиталась запахом растворимого кофе, и тут же замер на месте, не скрывая радости от того, что мог застать сожителей в такой пикантный момент. — О, а вы, я смотрю, времени не теряете. Неужели решили повеселиться без меня? С наигранно-обиженным выражением лица Гоголь приблизился к оставшимся стоять в той же позе Дазаю и Достоевскому, на лицах которых заиграли абсолютно одинаковые грязные ухмылки, на ходу скидывая с широких, но худых плеч длинный ассиметричный плащ. Шляпу и привычную для слепого глаза карту Николай успел оставить ещё на небольшом комоде в коридоре, откуда и заметил горящий на кухне свет, который включался достаточно редко, чтобы сходу сделать смелое предположение о причине его надобности. — Не ожидал, что ты так рано закончишь. Просто кое-кому было ну совсем невтерпёж, — Осаму развернулся к нему лицом и кивнул взглядом на Фёдора, который пренебрежительно закатил глаза и вновь вперил изучающий лиловый взгляд в Гоголя, с чьим появлением атмосфера в комнате сгустилась. Достоевский чуть сильнее сжал ладонь на плече Дазай, слегка надавливая вперёд, но Осаму остался неподвижен, намеренно приподнимая край светлой рубашки, чтобы обнажить бледную кожу плоского живота Фёдора, который слегка ударил по вездесущей руке. — Вот как? А я прервал вас на самом интересном, как нехорошо вышло, — Николай прижал ладонь к губам, наигранно сокрушаясь по поводу испорченного момента, и в следующий миг губы под прикрывающей их рукой растянулись в широкой ухмылке, — но я заметил, как вы рады меня видеть. — Да ну? — короткий смешок вырвался из перебинтованного горла Дазая, который чуть сильнее сжал талию отклонившегося в сторону Достоевского, продолжая пробираться одной рукой под одежду и прикасаясь кончиками пальцев к выпирающим рёбрам. Фёдор еле заметно сжался от обдавшей нежную кожу прохлады и сильнее стиснул бёдрами колено Осаму, которое тот, казалось, и не собирался убирать, упорно продолжая давить на пах. — О, ты бы удивился, если бы увидел, как у тебя заблестели глаза, — подтвердил Гоголь и жадно проскользил оценивающим взглядом по стоящим у стены высоким фигурам, ловко расстёгивая пуговицы на приталенной жилетке. — Тогда, раз ты здесь, может, присоединишься? — игриво предложил Осаму, отводя руку в сторону в приглашающем жесте и кивая головой на Фёдора, который продолжал призывно рассматривать внезапно вмешавшегося в ситуацию Гоголя, принимая крайне открытый и доступный вид, слишком редкий для созерцания, чтобы не поддаться его искушению. — С радостью, — ответил Николай, стягивая с ладоней тёмно-красные перчатки и небрежно откидывая их куда-то на стол. Осаму ухмыльнулся и оторвал Достоевского от стены, вставая позади него и заставляя опереться спиной уже на свою грудь. Пуговицы рубашки неприятно впились в позвоночник, но Фёдор проигнорировал их, обвивая длинные руки вокруг шеи подошедшего вплотную Гоголя, и пытливо заглянул в наполовину функциональные голубо-зелёные глаза, наматывая на кулак длинную белую косу. Николай провёл прохладной ладонью по гладкой щеке Достоевского и нетерпеливо, жадно притянул к себе, втягивая его в долгий поцелуй и настойчивее вжимаясь в стройное тело. Дазай вернулся к шее Фёдора и, отодвинув в сторону воротник светлой рубашки с лиловой каймой, спустился поцелуями по костлявому плечу, с наслаждением лаская губами тонкую кожу, сквозь которую просвечивала синеватая паутинка вен. Гоголь углубил поцелуй, толкаясь языком в приоткрывшийся рот, и начал увлечённо исследовать дёсны и скользить по ряду белоснежных зубов. Удовлетворённо прикрывший глаза Достоевский нашёл конец длинной косы и стянул с него красную резинку, начиная постепенно расплетать густые волосы снизу вверх. Вскоре Фёдор почувствовал, как Осаму начал возбуждаться, а его налившийся кровью член весьма однозначно упёрся сзади в ложбинку между ягодиц. Николай не отставал, ненавязчивыми движениями потираясь о Достоевского спереди и давая в полной мере прочувствовать своё продолжительное ожидание. Дазай скользнул ладонями вниз по на первый взгляд хрупкой талии, в считанные секунды расправившись с ремнём и ширинкой, и запустил их под белые брюки, настойчиво сжимая возбуждение Фёдора сквозь ткань боксеров и впиваясь в дрогнувшее плечо ощутимым укусом. Достоевский спешно оторвался от губ Гоголя и перехватил руки Осаму за запястья: — В спальню, — скомандовал он, не скрывая приказного тона, потому что перспектива ещё больше навредить натерпевшейся кухне и окончательно расшатать стол отнюдь не радовала.

***

      Две пары тёплых рук по-хозяйски скользили по фарфоровой коже, то делая прикосновения нежными, почти невесомыми, то оставляя длинные алые царапины вслед на ногтями. Фёдор полулежал на кровати, расслабленно опершись спиной на голую грудь сидящего за ним Николая, который увлечённо зацеловывал нежную кожу его шеи, оставляя за собой поблёскивающие на свету дорожки слюны поверх алых отметин Дазая. Вездесущие цепкие пальцы пощипывали светло-коричневые соски, пересчитывали выпирающие рёбра и надавливали на впалый живот, заставляя в наслаждении поджимать тонкие губы и охотнее подставляться под шершавые ладони. Гоголь намеренно игнорировал истекающий предэякулятом член, но Достоевский и сам не делал попыток снять напряжение, чувствуя, как от возбуждения постепенно начинают гореть бледные щёки. Осаму устроился между приглашающе разведённых в стороны ног, с причмокивающими звуками оставляя на внутренней стороне бёдер россыпь алых укусов и красно-фиолетовых засосов, и медленно растягивал тяжело дышащего Фёдора двумя пальцами. Смазка, которой Дазай никогда не жалел, стекала вниз по ложбинке между ягодиц и капала на тёмно-синее одеяло, оставляя на нём расползающиеся мокрые пятна и пошло хлюпая при каждом умелом движении длинных пальцев. Достоевский еле ощутимо сжимался от дразнящих прикосновений к простате, но тут же вновь расслаблялся, продолжая лениво перебирать длинные белые волосы, ставшие волнистыми из-за продолжительного сплетения в косу, и массировать кожу головы Николая, пробегаясь отросшими ногтями по затылку, и чувствительная кожа мурашками отзывалась на приятные прикосновения. Почувствовав, что Фёдору стало мало двух пальцев, Осаму добавил третий, до костяшек вжимаясь ими в горячее, мокрое тело. Под пристальным взглядом голубовато-зелёных глаз Гоголя Дазай приподнялся и свободной рукой развернул лицо Достоевского к себе, тут же вжимаясь в тонкие губы и не прекращая ставших более резкими движений пальцами. Фёдор углубил поцелуй, сталкиваясь с Осаму языками, и провёл ладонями вниз по обнажённым плечам, цепляясь кончиками пальцев за край обхватывающих руки бинтов. Николай почти восхищённо не отрывал глаз от места соединения их губ и насмешливо улыбнулся, поймав на себе вопросительный коньячный взгляд, помутнённый и влажный от возбуждения. Гоголь запустил пальцы в мягкие каштановые волосы и, сжав их на затылке, буквально оторвал Дазая от губ Достоевского, притягивая его к себе для грубого, смазанного поцелуя. Осаму глухо простонал, но податливо приоткрыл рот, впуская в себя юркий язык Николая, который углубил поцелуй, доставая им почти до самой глотки. Фёдор с заинтересованной ухмылкой наблюдал за тем, как Дазай позволял буквально трахать свой рот языком, почти не делая попыток перехватить инициативу. Осаму с пошлым хлюпом вытащил пальцы из разработанного тела, полностью отдаваясь удушающему поцелую, и почувствовал, как с уголка губ стекла вязкая слюна. Достоевский, не скрывая усилившегося из-за мокрых звуков поцелуя возбуждения, потянулся к брюкам Дазая, расстёгивая ремень и пуговицу с ширинкой, и приспустил их вместе с чёрными боксерами, обнажая истекающий смазкой член, который тут же прижался головкой к плоскому животу. Фёдор усмехнулся и обхватил возбуждение Осаму прохладными пальцами, заставляя того несдержанно простонать в губы Гоголя и рвано толкнуться навстречу желанным прикосновениям. Николай на это улыбнулся в поцелуй и оторвался от влажных припухших губ, пока Дазай окончательно не задохнулся. Рассудив, что никто уже не в силах терпеть, Гоголь выбрался из-под Достоевского, заставляя того полноценно лечь на подушки, и устроился позади Осаму, обхватывая его руками за талию и впиваясь собственническим укусом в загривок. Пытающийся отдышаться Дазай поджал губы от болезненных ощущений и, подхватив Фёдора под бёдра, придвинул того ближе к себе, удобнее пристраивая крупную головку к поблёскивающему от вытекающей наружу смазки входу. Хитро глядя в светлые глаза Николая, Достоевский приподнялся и сам насадился на твёрдый член почти до основания, прикусывая нижнюю губу от распирающего ощущения внизу живота. Осаму усилил хватку на худых бёдрах и рвано толкнулся навстречу, выбивая из Фёдора судорожный вздох и заставляя его сжимать в кулаках одеяло от почти болезненного чувства наполненности. Дазай не успел сделать и нескольких фрикций, как почувствовал скользнувшие между ягодиц щедро смазанные пальцы Гоголя, который с усилием протолкнул сразу два в тугое отверстие, вдавливая их до самых костяшек. Осаму вздрогнул и откинул голову назад, затылком вжимаясь в плечо Николая и пытаясь привыкнуть к грубым движениям гибких пальцев. — Ты забываешь двигаться, — горячий шёпот обжёг ухо, и Дазай, переместив ладони на талию подрагивающего под ним Достоевского, с высоким стоном толкнулся вперёд, морщась от чересчур сильной стимуляции с обеих сторон. Гоголь намеренно сильно давил на простату, заставляя Осаму содрогаться от ощущений и делать большое усилие, чтобы дрожащие колени окончательно не разъехались в стороны. С пошлым хлюпом вытащив влажные пальцы из покрасневшего входа, Николай крепче обнял Дазая и, прижав к себе, одним движением вогнал член до упора, с рычащим стоном вжимаясь в тугое пульсирующее нутро. Осаму что-то болезненно промычал, почти машинально дёргая Фёдора на себя и вжимаясь лобком в худые ягодицы, ставшие алыми от звонких шлепков кожи о кожу. Достоевский сдавленно ахнул и сжался от резкого движения, хватаясь руками за запястья Дазая и впиваясь ногтями в испещрённую шрамами кожу сквозь бинты. Осаму сильнее стиснул ладони на талии Достоевского, не двигаясь и просто оставаясь в судорожно сжимающемся теле настолько глубоко, насколько это было возможно. Гоголь уткнулся носом в затылок Дазая, вдыхая мятный запах шампуня с мягких каштановых волос, и сделал пробный толчок, совсем немного выходя из напряжённого тела и тут же резко врываясь обратно. — Блять, — сдавленно выругался Осаму, отчаянно пытаясь вспомнить, как дышать, и попытался расслабить мышцы, чтобы хоть отчасти избавиться от ощущения давящей наполненности. Мутный лиловый взгляд хаотично скользил по комнате, и Фёдор, чувствуя скорое приближение разрядки, обхватил ладонью свой член и пережал его у основания, оттягивая желанный оргазм. Николай начал двигаться, постепенно ускоряя темп, и заставил постанывающего при каждом движении Дазая под него подстроиться, начиная более жёстко насаживать на себя мечущегося по нагревшейся постели Достоевского. Гоголь ослабил хватку на теле Осаму, и Дазай навис над Достоевским, слепо впиваясь требовательными укусами и засосами в мраморную кожу шеи, а после вцепился в налившиеся кровью губы жадным поцелуем. Николай низко простонал, временно прекращая движения и давая Осаму двигаться самому, и устало запустил руку во взмокшие белые волосы, убирая прилипшие ко лбу пряди назад. Подумав, он подхватил Фёдора под согнутыми коленями и потянул на себя, сразу начиная двигаться ещё грубее и резче, чем до этого. Дазай вскрикнул от того, насколько глубоко теперь в него проникал Гоголь, и почувствовал, как увлажнились коньячные глаза, а Достоевский свёл угольно-чёрные брови к переносице, прокусывая собственную губу в кровь и машинально дёргая длинными ногами. — Коля, — задыхаясь, сбивчиво начал Фёдор, но, не успев договорить, как можно сильнее вжался затылком в кровать и задержал дыхание, мелко вздрагивая от каждого попадания головки по простате. В ответ на это Николай лишь усмехнулся и стал двигаться быстрыми, рваными фрикциями в погоне за собственным оргазмом, который вскоре накрыл всех троих оглушительным ударом по голове, заставляя мёртвой хваткой вцепиться друг в друга до появления синеватых отметин в виде пальцев на коже. Гоголь всем телом навалился на Осаму, до предела вжимая того в Достоевского и заставляя с протяжным стоном излиться внутрь подрагивающего тела. Белёсая сперма размазалась по впалым животам Дазая и Фёдора и смешалась с каплями солёного пота. Как следует отдышавшись, Николай вышел из Осаму и оттянул правую ягодицу в сторону, с нескрываемым удовольствием наблюдая за медленно вытекающим из растраханного красноватого входа семенем, а, насмотревшись, шлёпнул по ней вполсилы, намекая слезть с Достоевского, который едва ли мог дышать под весом Дазая. Осаму с лукавой ухмылкой на губах звонко чмокнул тщетно пытавшегося спихнуть его в сторону Фёдора в щёку, а после устало перекатился на левую сторону широкой кровати, не обращая внимания на стекающую по внутренней стороне бёдер и пачкающую одеяло смесь смазки и спермы. — Хорошо повеселились, — с играющей на губах довольной улыбкой прокомментировал Гоголь, глядя на полностью выжатых партнёров, не имеющих ни желания, ни сил двигаться. — Если ты намекаешь на продолжение, то веселитесь без меня, — прошелестел Достоевский, пытаясь собрать в себе остатки сил, чтобы подняться с нагретой постели, пропитавшейся запахом пота, — а я в душ. Николай проводил вышедшего из комнаты обнажённого Фёдора пристальным взглядом, а после вернул внимание к не подававшему никаких признаков жизни Дазаю: — А мы пока продолжим, — проигнорировав притворно-недовольный стон, Гоголь схватил Осаму за лодыжки и потянул на себя, заставляя его развести неслушающиеся ноги в стороны.

***

Когда Достоевский, разгорячённый и пахнущий гелем для душа, вернулся в комнату в чистых спортивных штанах, серой футболке и с накинутым на голову махровым полотенцем, то застал самый пик веселья: Дазай извивался на постели, пытаясь заглушить вырывающиеся из влажных припухших губ высокие стоны, пока Николай, удобно устроившись между раскинутых в стороны ног, грубо трахал его тремя пальцами, при каждом движении которых из разработанного входа сочилась мутная сперма. Фёдор усмехнулся и остался стоять в дверях, плечом опершись на косяк и с интересом наблюдая за изнывающим от возбуждения Осаму, которому Гоголь упорно не давал кончить, каждый раз пережимая член у основания. Николай сразу заметил его возвращение, но решил не обращать внимания и продолжил в резком, изматывающем темпе двигать рукой в трясущемся теле, не отрывая взгляда от покрасневшего лица Дазая, который был готов потерять сознание от желания излиться и упрямо не хотел умолять об этом Гоголя. Осаму сдавленно вскрикнул и как можно жалобнее захныкал, когда Николай вставил пальцы до упора и сильно надавил вверх, заставляя приподнять таз над кроватью. — Изверг, — скалясь, простонал Дазай и плотнее сжался вокруг длинных пальцев, каждое проникновение которых становилось всё более болезненным. Осаму разрывался между желанием слезть с чужой руки, чтобы прекратить стимуляцию, и желанием насадиться поглубже, чтобы наконец достичь пика. — Ну-ну, зачем сразу обзываться? Ладно, не будем заставлять Дос-куна ждать, — игриво проговорил Гоголь, склонившись к уху Дазая, и перестал сжимать его член, вместо это сделав несколько рваных движений вверх-вниз, которые тут же заставили Осаму с громким стоном кончить себе на живот, стискивая пальцы Николая внутри, — хотя мы могли бы веселиться ещё долго, правда? — Если я завтра не встану, вместо меня на переговоры пойдёшь ты, — раздражённо прошипел Дазай, приподнимаясь и с пошлым соскальзывая с длинных пальцев, которые Гоголь брезгливо вытер об многострадальное одеяло, — надеюсь, за длинный язык тебя там застрелят. Хотя лично мне твой язык бы ещё пригодился, но невелика потеря. Николай тихо посмеялся, игнорируя завуалированное пожелание скорейшей смерти, плавно перетёкшее в вульгарную пошлость, и успокаивающе похлопал Осаму по бедру, намеренно попадая прямо по оставленным ранее синякам. Дазай, не обращая внимания на застывшего в проходе Фёдора, перекатился на живот, вытягиваясь во весь рост, и при этом выглядел основательно оттраханным и очень этим довольным, несмотря на наигранный возмущённый тон. — Между прочим, уже не завтра, а сегодня, — проговорил Достоевский и подошёл к полупустому шкафу, чтобы достать новый комплект постельного белья и бросить его куда-то в сторону оттирающего от себя следы страсти Николая, — и, если вы не в курсе, проспать весь день мы себе позволить не можем. — Почему именно я? — театрально возмутился Гоголь, с крайней степенью негодования и жестокости в светлых глазах принимаясь сдирать с подушек наволочки. — Потому что в прошлый раз это делал я, — подал слегка охрипший голос трупом разлёгшийся поперёк кровати Дазай и нехотя поднялся, пошатывающейся, нетвёрдой походкой слепо направляясь в сторону ванной. — Твоей работы было максимум на треть, не преувеличивай свой вклад, — ответил подошедший к окну Фёдор, осторожно раздвигая рукой плотно завешанные шторы, и открыл его, чтобы проветрить душную комнату и избавиться от едкого запаха пота и секса. Николай усмехнулся, провожая устало опирающегося о стены Осаму самодовольным взглядом, и развернул пододеяльник, намереваясь в скором времени присоединиться к Дазаю в душе и помешать Достоевскому уснуть его скулящими стонами, потому что возможность устроить подобное выпадала слишком редко, чтобы не воспользоваться ею в полной мере и даже чуть больше.