Суженый-ряженый

ночь питерским летом весьма светла, и называется даже так символично — просто белой. за городом и в его окрестностях, кстати, всё совершенно так же, и в двенадцать ночи светло так же, как в том же январе часа в четыре дня. солнце заходит поздно, а встаёт рано, и световой день продлевается, кажется, до максимума. для ребят из небольшого загородного дома это огромный плюс, ведь воспитатели разрешают погулять подольше даже за территорией, и в кровать гонят чуть позже, чем требовалось в обычное время отбоя. и все радуются, всем нравится — лето ведь! солнце светит, в окрестностях лежит речка и небольшой городок, который скорее на село похож. и веселись, сколько угодно, бегай по улице, да сбегай ночью, как полагается по детской традиции, и один арсений недоволен. попова, кажется, весь коллектив называет ботаником, воздержаться от этого могут только воспитатели, которые, и то, как подозревает арсению, переговариваются там между собой, да старшие ребята его возраста, почти выпускники уже, но лишь те, с которыми он хоть на чуть-чуть знаком. остальным же либо нет дела, либо они, как дерзкая малышня, не брезгуют назвать каким дурным словом, проходя мимо. а потому, что вечно он сидит в комнате своей, которую делит с ещё парой соседей, вжимается в угол стены на кровати своей, коленки к себе прижимает, весь горбясь и носом поглубже зарываясь в книгу, быстро бегая глазами по выцветшим страницам любимых старых детективов — настоящий книжный червь! а лето его не радует лишь потому, что поспать совсем не удаётся. мало того, что арсений страдает лëгкой бессонницей и спит через день или два, так ему не удаётся поспать ни днём, потому как солнце своими лучами раздражает и постоянно в глаза светит, слепит, а занавески прозрачные никак от жгучей звезды не спасают, так и ночью слишком светло, и пока все соседи спокойно спят, покрепче закутавшись в одеяло, арсений всё шуршит, ворчит что-то и ворочается, а как-то раз вздумал навернуть пару кругов по комнате, чтобы потратить оставшуюся энергию и хоть от бессилия свалиться спать, но больно отхватил прилетевшей от кого-то из ребят подушкой, и, обиженно насупившись, всё же перестал шуметь совсем, словно и не дышал даже. — антоха, спишь? — в одну из таких ночей, арсению становится совсем уж скучно, и он, на цыпочках выходя из комнаты, движется прямиком по коридору, в самую даль, туда, где живëт настоящая местная легенда. стучится тихо, и, ответа не слыша, всё же заходит, едва переступая порог. дверь прикрывает за собой, неприятно жмурясь от скрипа петель. и застывает прямо на месте, неловко поглядывая на шастуна. а тот сидит на кровати, ноги сложив в позе лотоса, разложив вокруг себя ароматизированные свечи, но не зажигая их, чтобы не сработала пожарная сигнализация. маленьким фонариком подсвечивает всё это дело, а сам, прикрыв глаза, глубоко дышит, будто закаменев в одной позе. медитирует, кажется, так это называется. но стоит ему услышать этот навязчивый, режущий уши скрип, как он, прикрывая один глаз, тут же расслабляется, недовольно садится на кровати и рукой машет, мол, проходи, не сплю. и арсений прибегает тут же, садится рядом, ноги на кровать закидывая и присаживаясь поудобнее, с воодушевлением смотря на шастуна. — погадай мне, а, — говорит он совершенно серьёзно, отодвигает от себя все эти шаманские вещички, брезгливо откатывая чëрную свечу подальше, и обидчиво дует губы, скрещивает руки на груди, когда слышит звонкий смех. антон прыскает тут же, давится даже, пытаясь успокоиться, руками размахивает, стараясь что-то вымолвить, но вновь заливаясь неостанавливаемым приступом хохота. и, под конец уже, слыша стук через стенку, всё же откашливается и успокаивается, садясь поудобнее. — да чë ты ржëшь-то?! тëплый конь, блин... ну шаст, тебе что, сложно, что-ли? тебя тут весь детский дом боится, а в городе, если не слышал, бабульки на лавочках крестятся, когда ты проходишь. внук шамана, же, ну! у тебя эти способности в крови ещё с прошлых семи поколений, а ты зажал тут, блин. — да не зажал я, придурь ты такая, — антон голос подаëт, всё ещё тихо хихикая, закрывая рот кулачком и стараясь подавить эти порывы, закусывая губы, чтобы от боли гримаса смешная просто испарилась, а на её место пришло умиротворение. — ну, подумаешь, посмеялся.. ты просто, кажись, не верил в это никогда, а то вдруг пришёл, мол, вот он я, давай гадай. и про бабушек этих твоих! вообще-то, это они меня крестят, чтобы жив здоров был, знают ведь всех предков моих. ну ты хоть скажи, тебе на что гадать-то? на суженого-ряженого, а? — специально ж говорит, что на суженого будет гадать, хочет подразнить, побесить, только арсений соглашается тут же, одобрительно кивая. и либо не замечает этого игривого тона, либо мимо ушей пропускает, стараясь не обращать внимания. антон соглашается, из-под подушки достаёт давно знакомую колоду. в потрëпанной деревянной коробочке она хранится, лежит идеально ровно, уголок к уголочку. шастун только губы поджимает, думая, тратить ли силы на арсения одним странным образом, или взять простые игральные карты, которые постоянно в кармане носит? и решает всё же показать излюбленные таро, складывает колоду напротив попова, губы поджимает неловко, замолкает тут же, настраиваясь на очередной сеанс гадания, какие проводит обычно каждый вечер, хоть для себя, хоть для всех желающих. арсений смотрит внимательно. глазками своими скользит по картам с интересной шапочкой-обложкой. ажурные, с какими-то причудливыми рисунками, что-ли. глядит на то, как окольцованные всякими украшениями из магазина эзотерики пальцы антона скользят по краям колоды, словно поглаживая инструмент свой. и дыхание задерживает, невольно любуется таким сосредоточенным шастуном. чужие губы вдруг размыкаются, с них слетает тихий, сиплый вздох, светлые ресницы красиво подрагивают, блеском драгоценным переливаясь на свету. ощутимый сквозняк из приоткрытого окна ерошит волосы, а лунный свет ласкает лишь одну часть лица, оставляя вторую в кромешной тьме. попов и сам невольно задерживает дыхание, боится спугнуть, но с трепетом подмечает, что волнуют его совсем не результаты этого гадания, а именно антон, такой прекрасный, сидящий рядом. — тих-тих, спокойнее, — антон, смотря на встрепенувшегося арсения, почувствовавшего движение рядом, только еле заметно шевелит своими искусанными губами. карты шелестят, задевая друг друга, а ловкие руки вытягивают пять карт, складывая рядом с друг другом. антон, поджимая губы, о чëм-то думает, а через секунду переворачивает рубашкой вниз первую избранницу, едва заметно улыбаясь, видимо, сразу поняв толкование этого рисунка. и повторяет эти действия с каждой, в конце лишь облегчëнно выдыхая и убирая колоду на место, под подушку, с мягкой улыбкой смотря на арсения. отодвигается к стенке, спиной к ней прижимаясь, и только ноги скидывает с кровати, так, что они до пола не достают. или пол до его ног не достаёт, а антону будто и всё равно, он переплетает конечности между собой, бьёт ими друг о друга, в воздухе болтая и всё смотря на арсения довольно так. — ну, антош, что там? — попов хлопает глазами, смотрит с искренним интересом, или так только кажется, но антон этому взгляду верит. видит словно насквозь, понимая, что результат важен, и арсений ему обязательно удивится. и молчит, чертила, хочет сохранить эту дурацкую интригу, подержать в страхе ещё подольше. — я, — шастун отвечает коротко, совсем тихо, не надеясь, что его услышат, и только под локоть арсения хватает, тянет на себя, заставляя их вдвоём опрокинуться на кровать, укладываясь поудобнее. — доволен, арс? а теперь давай спи. завтра обговорим. только знай, что карты правду говорят. и ты уже не отвертишься, — шастун усмехается, тут же обнимая попова поперёк живота и губами утыкаясь ему в щëку, прямо так и засыпая. а арсений не вырывается. ему, конечно, важно всё осмыслить, но это потом, это утром. а пока рядом слишком прекрасный шаман, дурной малый, объятия которого лечат от бессоницы, потому что попов тут же вырубается, широко улыбаясь и инстинктивно прижимаясь ближе.