Диагноз - смерть

Ей было вроде бы семнадцать, а вроде бы двадцать два... Она лежала в маленькой, белой - словно целиком покрытой снегом изнутри - комнатке, обдуваемая холодным зимним ветерком, проникшим в палату через приоткрытое окно. Зачем его открыли? Кто знает. Наверное, чтобы этот тяжелый, застоявшийся и давящий больничный воздух не играл по и без того натянутым, как гитарные струны, нервам. Наверное, чтобы этот воздух, ударяющий в ноздри еще с порога комнаты, не заставлял руки судорожно дрожать и покрываться неприятной холодной испариной, а пресловутый, уже порядком поднадоевший комок вновь застревать в горле. Наверное, чтобы этот мертвый воздух не выбивал кислород из легких, будто ударом поддых, не навевал и без того болезненные воспоминания вновь. Не заставлял их страшными картинками прыгать в голове - а они правда были страшными. Ей было вроде бы семнадцать, а вроде бы двадцать два... Если, конечно, она еще была жива. В это можно было верить, если очень хотелось. А возможно - ее уже накрывают белесой накрахмаленной простынью. Она ложится на неподвижное, почти что обескровленное тело легкой вуалью. "Если бы это было так. Но это же не вуаль - смирись. Ты сделал все, что мог, а точнее - ничего. Но ты ведь и не мог ничего сделать, верно?" Да. Медсестры, или какие-то другие медицинские сотрудники, накрывают ее этой белой простыней, с трудом отводя глаза от маленького - до сих пор такого хрупкого - лица. Она вся была хрупкая - фарфоровая кукла. Одно неловкое движение - и обездвиженное тело тотчас же рассыплется на миллионы мельчайших осколков. Хотя, в принципе, что в этом такого? Она и так была уже мертва. "Ее веки уже не подрагивали, а губы не были алыми, как лепестки роз - как раньше. Как то, непрерывно становящееся больше, пятно под ее телом, стремительно расползающееся по асфальту. До сих пор пестреющее в памяти, не дающее забыть..." Ей было вроде бы семнадцать... Да, скорее всего, семнадцать. Она лежала на жестком матрасе высокой, железной и совсем неудобной больничной койки - никакая это не кровать. Впрочем, сие неудобство девушку волновать уже не могло, да и не должно было. - Почему она? Почему именно я сбил ее, бесконечный идиот, почему?! "Скажи спасибо, что это не ты, проклятый пьяница. Скажи спасибо и поцелуй труп, притворяясь, словно жалеешь о произошедшем". Ей было вроде бы семнадцать... Да, точно, семнадцать. Ее глаза закрыты, а пальцы - ободранные, разошедшиеся трещинками и царапинами на сухой коже - сжаты в кулаки, говорящие за девушку о том, какую боль та пережила. Ей было семнадцать... Но он не знал этого. Он о ней вообще ничего не знал. "Только потеряв, ты начинаешь ценить",- горькая правда, сжигающая душу своей жестокостью. А ее душа уже сожжена. Уже умерла. Он ничего не может с этим поделать - поздно слишком. Сидит, рвя взлохмаченные каштановые волосы длинными, худыми, костлявыми пальцами. Ей было семнадцать... А умерла она от инсульта, как семидесятилетние старики. И никто не вспомнит о ней через месяц. Ей было вроде бы семнадцать, а вроде бы двадцать два.