В высших интересах государства

Соль подступила глазам, щипая веки. Она чувствовала, как краснеет от наворачивающихся слез ее лицо, и как болезненно сопит ее нос. От осознания собственной слабости становились еще хуже, и сохраняя остатки своего достоинства, она понурила голову, но все равно не скрыла мокрые дорожки горьких слез, спускающиеся по ее щекам. Благо, служанка из невольниц отлучилась, ничего не объяснив, что дало девице возможность вытереть слезы. Мимолетно взглянув в зеркало, она отметила, как болезненно покраснело ее лицо, и не заметить это было просто невозможно. Раба бы ничего не сказала своей новой госпоже, продолжала бы с медовой улыбкой молвить, как же прекрасна юная прицесса, но гордая принцесса никогда бы не позволила себе опозориться, тем более перед невольниками. Двери отворились, пропуская молодую служанку в покои, и поклонившись, та приблизилась к принцессе. Ее грубые касания не ускользнули от девушки, как и ее лицемерие. Все в этом дворце относилась к ней с лицемерием, и фальшивые улыбки, которыми ее приветствовали, так и источали тошнотворную приторность, которая и выдавала всю свою фальшь в мгновение ока. Девушка опустила на шею принцессы тяжелое серебряное ожерелье с довольно своеобразным узором в традиционном турецком стиле. Выделялся среди этих мелких, замысловатых узоров крупный рубиновый тюльпан — символ Османской династии. Это многое значило, подчеркивало, что его носительница невеста, а вскоре и законная супруга султана Мурада IV, устрашающего правителя великой империи. У Фарьи Бетлен чувств к падишаху не было. О каких чувствах могла идти речь, если она даже ни разу не поведала того, с кем ее вскоре свяжут узы мусульманского брака — никяха? Ей не удалось даже взглянуть на его портрет. Девушка сомневалась, что они имеются, и это взывало у нее некоторые отвращение. Возможно, он так уродлив, что не желал, чтобы его внешность занимала полотно какого-нибудь придворного художника, если они вообще были в Османской империи. Нельзя отрицать, что у принцессы было весьма предвзятое отношение к Османской империи. В ее представлении турки были никем иными, как варварами, разорителями земель. Роскошь стамбульских мечетей и приветливое величие дворца не вводили ее в заблуждение: она знала, что в этом дворце она пленница политики. Этот брак — ничто иное, как сговор элит, и о чувствах юной принцессы никто не желал думать. — Убери это, — холодно отрезала принцесса, обращаясь к служанке — я не люблю носить ожерелья. — Я не могу, госпожа, — виновато и покорно ответила рабыня — это подарок от Валиде Султан. — Вдовствующей императрицы? — спросила Фарья и пояснила для служанки, которая понятия не имела, что такое империя, и кто такая императрица — Жены покойного султана? Верно? — Да, госпожа. Она самая главная женщина в империи, и Вам стоит текстиль с уважением к ее подаркам. — с некоторой опаской промолвила девушка. — Только не надо мне ничего советовать, — фыркнула принцесса — Извиняюсь. Дальше вечер прошел в полном молчании. Звонкий голос рабыни немного разрядил обстановку, и, наконец, была нарушена гнетущая тишина, которая действовала на нервы. Но все же принцесса была напряжена, ибо она не знала, чего ожидать от этого дворца. И ее никак не покидала мысль, что этот брак Османы организовали с целью взять ее, наследницу венгерского престола, в заложники, чтобы шантажировать ее государство. Это не давало покоя и заставляло ерзать на тахте. Под покровом приближающейся ночи она должна была отправиться к султану. Фарья понятия не имела, как будет происходить мусульманский брак, что она будет делать с султаном, что ей говорит и как себя вести, и как будет происходить брачная ночь. Ей думать не хотелось о том, что султан будет касаться ее тела. Это заставляло глубоко вздохнуть от наступающей дрожи и почувствовать себе ужасно, себе она казалась более несчастной и жалкой, чем те невольницы, которых похитили или купили специально для султана. Сама по себе мысль, что ей прийдется делить супруга, пускай нелюбимого, с сотнями девиц заставляла сьежиться. Ей никогда не удастся понять османские нравы. В Европе бы такое количество девиц в одном дворце, предназначенное для одного мужчины, растерзали бы друг друга в мгновение ока. Впрочем, она не была уверенна, что гарем султана не кишит интригами и убийствами. Даже за свою жизнь в этом месте она не могла быть уверена. Вдруг, в ее еде откажется смертельный яд, или в ее постели окажется ядовитая змея, или служанка задушит ее, когда она потеряет свою настороженность или нечто еще хуже? — Госпожа… Вам уже пора, — в меновой тишине раздался голос рабыни, и с гордо поднятой головой Фарья поднялась с тахты. Гордо подняв нос, всем своим видом показывая свое знатное происхождение, свое положение и превосходно, с идеально вздернутой осанкой, в великолепном платье и с символом династии, красующимся она груши, она легко и уверенно направилась из комнаты, самострельный раскрыв перед собой двери. Ее уже ожидала целая толпа служанок и одна калфа, которые должны были сопроводить ее. Это Фарья считала лишним, но вряд ли кого-либо волновали ее желания. Вся эта пестрая делегация направилась по широкому коридору, словно бы демонстрируя всем невесту султана. Как какую-то вещь. От этого принцессе становилось дурно, и она немного понурила голову. Как вещь… Ужасное ощущение. Ощущение собственной ничтожности и неважности. Фарья чувствовал себя, словно птичка, за которой захлопнулась дверца золотой клетки. Она все так же горло шествовала коридору впереди колонны служанок, но хрустальный взгляд, затуманенный печалью, выдал все. Но никто даже не пытался взгляните ей в глаза. Все смотрели на сатиновое платье, расшитое золотыми и серебряными нитями, на его сверкающие складки приглушенного алого оттенка, на символ династии, красующийся на груди девицы, на ее замысловатую диадему, украшенную жемчугом и копирующую греческий стиль, но не на нее, не на Фарью Бетлен. Вскоре показалось двери султанских покоев — тяжелые, усеянные замысловатой резьбой, внушающие страх и восхищение. Стражники поклонились госпоже и раскрыли перед ней двери, пропуская в покои правителя. Когда за ней захлопнулись створки дверей, она глубоко вздохнула. Озираясь, она приметила сгорбленную над мраморными перила балкона фигуру в тесном обличии. Девушка глубок вздохнула и выпрямитель. Мужчина, по всей видимости, услышал доносящееся со входа шаги и резко обернулся, направившись к вошедшей. Он не оказался толстым, его борода миндального оттенка была опрятна, а черты лица вполне правильны и утонченны, но сдвинутые брови и борода придавил ему какой-то отчужденный мрачности. Султан даже и не пытался улыбнуться, но его черты смягчилась, а мрачность в глубоком взгляде ушла. Не зная что ей делать и что предпринимать, Фарья поклонилась и опустила голову. — Повелитель, — произнесла девушка. — Фарья Бетлен, доброго вечера, — ответил он глубоким и усталым голосом. — Рад приветствовать Вас… тебя, — сказал Мурад и протянул руку девушке. Та была совершенно обескуражена подробным и потянула ему свою руку в ответ. Султан преподнес ее к бурам и оставил на ней короткий поцелуй. Это было так неожиданно, красиво и по-европейски, что девушка смущенно, искренне улыбнулась, что позволил обоим расслабиться. После короткого и неловкого разговора они опустилась за стол, пол вокруг которого был усеян всевозможными подушками. Фарья чувствовала себя, словно рыба, выкинутая на сушу. Султан не показывал и малейшего признака смущения. Стол, накрытый алой бархатной скатертью, ломится от всевозможных блюд, некоторые не были знакомы девице. Горячий лаваш, усеянный кунжутом и жареное мясо с розоватой корочкой, искусные овощные нарезки на манер европейских и прохладный щербет, сладкая халва и различные соусы, все выглядело так ароматно и привлекательно, что во рту образовывалась слюна, но Фарье было неловко есть перед Мурадом, и она решила завязать беседу. — Стамбул — невероятно красивый город, — начала Фарья, накручивая прядь медового оттенка на палец — столько культур в нем переплетаются, просто загляденье. — Да, — уже охотно ответил Мурад — наша столица просто заглядение… Дальше разговорный потенциал мужчины закончился. — Может, Вы мне расскажите что-то про город? Должна же я знать что-то о своем новом доме, — промолвила Фарья, сама понимая, насколько фальшиво это прозвучало, но Мурад был все так же невозмутим. — Когда-то мой предок султан Мехмет Фатих захватил этот город, ранее именующийся Константинополем, впоследствии он был переименован в Стамбул и стал столицей Османской империи. — рассказывал султан без особого интереса, а дальше его Фарья не слушала. Девушка не отдала большим природным артистичном и никогда не упражнялась в актерском искусстве, и повтору приложила все силы, чтобы показать свою заинтересованность. Тем временем ее рука потянулась к ножу, лежавшему в середине стола. Она действовала как можно осторожнее и незаметнее, отвлекая султана светской беседой и время от времени вставляя свои мысли и наблюдения. Когда она схватила нож, усеянный красивыми вставками и небольшим камнем, она потянула его к себе и спрятала в складках своего платья. Он не мог причинить особого вреда, но вполне подходил для самозащиты. В этом дворец Фарья не чувствовал себя в безопасности. Ее умение лгать, к которую она н побила прибегать, артистизм и этот ножик были единственный ее защитой. Ей оставалось лишь играть влюбленную в султана дурочку и надеется на побег, ища при этом сторонников и заступников.