Последний вечер на земле

Капитан Леон всегда, сколько он себя помнил, смотрел на мир трезво и никогда не желал иметь какие-либо волшебные способности, но в этот миг, когда мушкетёры и их дети спускались по широкой парадной лестнице Лувра, он страстно мечтал остановить время, а то и вовсе повернуть его вспять. Чтобы ещё хоть немного побыть с отцом, поглядеть на него, послушать его невероятные истории и раскатистый басовитый смех... После окончания всего этого сумасшедшего приключения, когда сокровища Франции вернулись в королевскую казну, монахи-иезуиты были повержены, а всесильный министр финансов Кольбер потерпел поражение, у мушкетёров осталось ещё немного времени, чтобы побыть со своими детьми, прежде чем они уйдут в вечность, на этот раз навсегда. Каждый из легендарной четвёрки распорядился оставшимися у него драгоценными часами, минутами и секундами по-своему. Арамис и д’Артаньян со своими отпрысками отправились на прогулку по пустеющим парижским улочкам — аббат д’Эрбле читал молодым влюблённым вдохновенную проповедь о любви и браке, учил их преодолевать тяготы семейной жизни (что было несколько странно, ведь сам Арамис никогда в браке не состоял); д’Артаньян же грозно сверкал глазами в сторону Анри, без устали напоминал дочери об уроках фехтования, которые он ей когда-то преподал, и клялся всеми святыми, что вторично вернётся с небес и надерёт уши молодому де Лонгвилю, если тот посмеет хоть как-то обидеть его дочь. Атос и Рауль предпочли пройтись вдоль тихого берега реки — граф де Ла Фер давал сыну ценные наставления, просил его не забывать о ране, полученной в схватке с монахами, и впредь быть осторожнее. Что же касается Портоса, то он выбрал для последнего вечера на этой грешной земле вполне ожидаемое место — трактир. Посетителей в столь поздний час было не так уж много, а те, кто сидел на узких длинных скамьях или бродил нетрезвым шагом по трактиру, старались держаться подальше от стола, за которым восседал гигант, казавшийся некоторым из них смутно знакомым, и перешёптывались, подмечая в нём черты недавно почившего барона дю Валлона. В трактире, несмотря на вечернюю прохладу, было тепло и душно, пахло жареным мясом, вином и приправами, над столами слышался тихий гул голосов, прерываемый стуком кружек и редкими возгласами. Леон к этому времени уже слабо осознавал, что из происходящего явь, а что — сон, поэтому беспрестанно оглядывался, всё время возвращаясь взглядом к Портосу, точно боясь, что тот исчезнет, как морок, стоит только отвернуться. Анжелика, в отличие от брата не чувствовавшая никакой неловкости, с удивительной для её сложения грацией порхала между столов, бойко перекликалась с трактирщиком, дарила сияющие улыбки всем окружающим и, судя по всему, была счастлива столь неожиданному прибавлению в своей семье. Портос отхлебнул из бокала и поморщился. — Тьфу, кислятина! Эх, были времена, когда здесь подавали такое вино... — он с мечтательным видом закатил глаза, но Леон чувствовал, что отец изо всех сил пытается скрыть неловкость, которую ощущает не менее остро, чем его сын. — Ну, за здоровье нового барона дю Валлона де Брасье де Пьерфона! — Портос вскинул бокал с вином. Анжелика с радостным блеском в глазах вскинула свой, Леон же только слегка приподнял бокал, отпил, но почти не ощутил вкуса и не мог сказать, прав ли был отец, называя вино «кислятиной». — Не думаю, что я смогу стать полноправным хозяином замка, — заметил он. — Особенно сгоревшего замка, который надо восстанавливать. Меня совсем не этому учили... Блеск в глазах Анжелики притух, а Портос насупился. Слова о сгоревшем замке были просто ничего не значащим замечанием, брошенным, чтобы начать беседу, но барон, похоже, принял их на свой счёт. — Ну погорячился, ну с кем не бывает! — вспыхнул он. — Откуда мне было знать, что я, бесплотный призрак, смогу сжечь целый замок, да ещё и с де Жюссаком в придачу! — он хохотнул, а Анжелика быстрым движением перекрестилась. — Винный погреб, конечно, жаль... Вот там было вино — всем винам вино, а не это пойло! Бургундское, анжуйское, шампанское, бордо... — Я спрошу у трактирщика, может, у него есть другое вино, получше, — Анжелика проворно выскользнула из-за стола и направилась к стойке. Вино явно было лишь предлогом — на самом деле она почувствовала неловкость между отцом и братом и покинула их, чтобы они могли поговорить по душам. — Расскажи мне о ней, — попросил Леон, едва сестра отошла от них. Ему не хотелось тратить ни одной драгоценной секунды на разговоры о винах, когда на кончике языка вертелось множество других, куда более важных вопросов. Обращение к Портосу на «ты» было непривычным и почти ощутимо царапало горло, так что Леон с трудом сглотнул, прежде чем продолжить говорить. — О моей матери. — Разве ты её совсем не помнишь? — прищурился Портос. — Помню... смутно, — признался Леон. — Светловолосая, она часто пела мне и рассказывала сказки. Не знаю, откуда она брала их сюжеты — может, придумывала сама, потому что позже я нигде не слышал таких историй. Про колдунов, про волков-оборотней, про лесную нечисть... — Это да, — кивнул Портос. — У Корантины был чудесный голос, и пела она как соловей. А уж какие блюда готовила! Из каких-нибудь бараньих обрезков, пары-другой яиц и зелени она могла сотворить чудо! — Ты за это её и полюбил? — Ну, не только за это, — Портос то ли не расслышал иронии в голосе сына, то ли предпочёл пропустить её мимо ушей. — Она была хороша собой, милосердна, добра, верна... Да мало ли за что можно полюбить женщину! — За большое приданое, к примеру, — кивнул Леон. — Но у моей матери его не было. Поэтому ты любил её не настолько сильно, чтобы жениться на ней. — Так вот почему ты об этом заговорил? — Портос помрачнел. — Решил упрекнуть меня? — Думается мне, я имею на это право, — Леон снова отхлебнул из бокала. — Имеешь, — не стал спорить отец. — Но поверь, никто не ненавидит меня за сломанную жизнь Корантины больше, чем я сам. Уже живя с госпожой Кокнар, я часто думал: как бы всё обернулось, если бы Корантина осталась жива? Если бы я не уехал тогда от неё? Не подумай, что я жалею о браке с госпожой Кокнар, — нахмурился он. — У моей покойной жены, царствие ей небесное, был тяжёлый характер, да и упряма она была, как чёрт... У Леона вырвался невольный смешок. — Да, упряма! — Портос чуть повысил голос. — Как и я, как и ты, и Анжелика — она только с виду кажется такой кроткой и набожной, а на самом деле как упрётся — с ней сам чёрт не сладит! — Я знаю, — кивнул Леон, вспомнив их недавние английские приключения. — Должно быть, упрямство — семейная черта дю Валлонов. Но всё же я любил госпожу Кокнар — да, любил! Как не любить, ведь она подарила мне моё дитя — единственное дитя, как я думал! Мою дочь, мою Анжелику. Портос бросил взгляд в сторону девушки, о чём-то воркующей с трактирщиком, и понизил голос. — Значит, ты почти не помнишь мать... Тяжело тебе пришлось после её смерти? Леон вновь отпил из бокала и уставился в тёмный угол, обдумывая дальнейшие слова. Когда молчание затянулось и в конце концов стало невыносимым, он наконец-то поднял голову. — Скажу так, — он дёрнул углом рта. — В пансионе, где я воспитывался, жалели добрых слов для мальчишек — но не жалели розог. — И часто тебе доставалось? — отец сочувственно вздохнул. — Часто. Обычно за свои проступки, реже — за чужие: порой я брал вину других на себя. И пока Рауль выслушивал мудрые наставления графа и любовался прудом и лилиями; пока Анри рос в холе и неге, обожаемый матерью и отцом, не знавшим, что он ему не отец; пока Жаклин училась сражаться и скакать верхом на лошади под взором д’Артаньяна, гордившегося каждым её шагом; пока малышка Анжелика сверху донизу изучала отцовский замок, поражаясь его размерам, безродный Леон Лебренн по нескольку раз в день разбивал носы мальчишкам, смевшим заикнуться о его происхождении, а когда подрос, готов был проткнуть любого шпагой за одно только произнесённое слово «бастард». Леон умолк, словно утомившись после столь длинной тирады, и откинулся на спинку скамьи, прожигая отца взглядом. — Хочешь, чтобы я почувствовал свою вину, да? — Портос выдержал этот тяжёлый взгляд, не моргнув. — Я уже говорил тебе, чёрт побери, и говорю снова: да, я виноват, это мой грех, я уже заплатил за него на этом свете и, кто знает, может, ещё буду расплачиваться на том! Но ты правда хочешь всё время, отведённое нам небесами, потратить на упрёки и сожаления о прошлом? Леон опустил глаза. — Нет, — тихо ответил он. — Не хочу. — То-то же, — крякнул Портос, отпивая из бокала. — А вино не так уж и плохо, если привыкнуть к его вкусу! — Про мою жизнь можно сказать то же самое, — буркнул Леон. — Жизнь бастарда не так уж и плоха, когда к ней привыкаешь. И моё вино не всегда было кислым. С мужчинами я дрался на кулачных и шпажных дуэлях, а вот женщины... Женщины порой меня жалели, и иногда эта жалость приводила... к весьма интересным последствиям. — Вот это уже повеселее, — усмехнулся Портос. — Вижу, дамы не обходят тебя вниманием — ты даже в Англии умудрился найти себе спутницу! — Это она меня нашла, — Леон помрачнел после упоминания де Круаль, но потом мечтательно улыбнулся — в нём пробудились некоторые юношеские воспоминания. — Хотя нельзя сказать, что мне не везло в амурных делах. В шестнадцать лет я... хмм... впервые свёл близкое знакомство с женщиной. И с тех пор не раз... Портос шумно хохотнул, но тут к столу подошла Анжелика с бутылкой вина, и оба поспешно умолкли. — Трактирщик сказал, это лучшее, что у него есть! — громогласно объявила она, ставя бутылку на стол, потом села, оправила рясу и с любопытством уставилась на отца и брата. — О чём вы тут говорили без меня? — Так, ни о чём, — Леон опустил голову, отчаянно пытаясь найти тему для беседы, которая была бы приличной и не задевала ни отца, ни Анжелику. — Про вино, про погреб, про отцовский замок... Я, кажется, говорил, что не смогу стать настоящим хозяином замка, — он вспомнил, с чего начался их разговор. — Сможешь! — Портос хлопнул сына по плечу, и тот слегка вздрогнул. — Я не дворянской крови, меня не учили, как управлять имением... — Хо-хо! Меня тоже не учили, и что же? Смею надеяться, барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон не был худшим хозяином замка из всех возможных! «Если сожжение собственного замка не делает тебя худшим хозяином, то ты, возможно, прав», — подумал Леон с внезапной тоской, но не стал произносить это вслух, памятуя о просьбе отца не тратить оставшееся у них крупицы времени на упрёки и сожаления. — Слуги вряд ли примут нового, незнакомого им человека, — заметил он. — Из всех слуг остался один старый чёрный Мамбо, и он помнит Анжелику ещё с тех пор, когда она умещалась у меня на руках, — Портос развёл широкие ладони, показывая, какой маленькой была его дочь, и та смущённо прыснула. — Он любит её как родную, полюбит и тебя, если ты брат Анжелики. — Я видел этого Мамбо, когда навещал де Жюссака в его новом — вашем старом — замке, — ответил Леон. — Он и правда чёрен, как ворон, страшен, вечно бродил по коридорам и бормотал что-то на своём языке. Не очень-то мне хочется, чтобы такой человек меня любил. — Он только кажется таким, на самом деле он добрый! — вступилась за слугу Анжелика. — Я помню, как он вырезал мне лошадок из дерева и всегда делился со мной яблоками из сада. Он хороший человек, вот увидишь! — Кроме того, мне не так уж хочется, чтобы новый слуга называл меня «хозяйкой», — добавил капитан, несколько смягчаясь. Анжелика снова прыснула. — О, он путал слова «хозяин» и «хозяйка», сколько я себя помню! Прости ему, он ведь уже старый, да и французский язык для него неродной. О, а вот и наш ужин несут! — Де Жюссака Мамбо никогда не называл «хозяйкой». И «хозяином» тоже, — Леон задумчиво проследил глазами за седлом барашка, выглядевшим необычайно аппетитно среди зелени и ломтиков лимона. — Он вообще не признавал его своим господином. Всё время ждал, когда вернётся настоящий, прежний хозяин. И дождался... — он умолк, пытаясь понять, чего ему хочется больше — отведать барашка или продолжить высказывать скрытые и явные упрёки в адрес отца. — Почему это ты ездил к де Жюссаку? — прищурился Портос, отрезая себе и дочери здоровые куски мяса. — Вы с ним были близко знакомы? — Он заменил мне отца, — Леон решил рубить сплеча и поднял глаза от тарелки, наблюдая за лицом Портоса. — Я был одиноким озлобленным волчонком, а де Жюссак научил меня сражаться, всегда был рядом, чтобы выслушать или дать мудрый совет. Правда, чаще всего его советы сводились к «Бей первым», «Не действуй в одиночку», «Ищи достойного покровителя» и «Дерись до конца», — он криво усмехнулся. — Не всегда благородно, но иногда помогает выжить. Мне, во всяком случае, помогло. — Де Жюссак, — Портос помрачнел и даже оторвался от трапезы, за которую принялся было с огромным аппетитом. — Прохвост, каналья! Он ведь знал, что ты мой сын, не мог не знать! Он же наверняка видел твою шпагу! — Видел, и не единожды, — кивнул Леон. — Я сам ему показывал. И должно быть, он рано или поздно догадался, кто мой отец. Но теперь это уже не имеет значения, — он вдруг с удивлением понял, что разговор с Портосом пробудил в нём аппетит, и тоже отрезал себе кусок барашка. — Де Жюссак мёртв, а я, так или иначе, всё же узнал своего отца. — Но он знал и ничего не сказал тебе! — возмутилась Анжелика. — Де Жюссак, как и Кольбер, как и де Круаль, хотел использовать тебя в каких-то своих тёмных целях! — Не думаю, — Леон покачал головой. — Скорее уж он видел во мне сына и не хотел потерять меня. Ведь что бы я сделал, расскажи мне де Жюссак правду? Отправился на поиски отца — настоящего отца, и покинул бы того, кто мне его заменил. — И тогда мы бы встретились гораздо раньше! — в глазах Портоса полыхнул отголосок пламени, некогда пожравшего целый замок вместе с его недолгим владельцем. — Проклятый де Жюссак! Мне мало того, что я сжёг его дотла, — надо было проткнуть его шпагой, снова отправить на тот свет! — Он заботился обо мне, как мог, учил выживать в этом мире, — холодно заметил Леон, но сквозь холод в его голосе слышалась печаль. — И он погиб из-за тебя. Что можно сказать о сыне, у которого один отец убивает другого? После этих слов над столом повисло долгое молчание, и все трое, оторвавшись от трапезы, мрачно глядели друг на друга: Леон с вызовом, Портос с яростью, его дочь со слезами в глазах. Первой не выдержала Анжелика — она перекрестилась, положила ладонь на плечо брату, и от этого ласкового прикосновения тот вздрогнул сильнее, чем от хлопка Портоса. — Я буду молиться за него, — почти шёпотом сказала она. — Не знаю, в раю де Жюссак или в аду, но если он был так добр к тебе... так важен для тебя... я буду молиться за него, как и за нашего отца. — Спасибо, добрая душа, — Анжелика не убирала руки с плеча Леона, и он, чуть помедлив, накрыл её ладонь своей. — Вижу, что мне и правда повезло найти такую сестру. — Я скажу де Жюссаку пару ласковых слов, когда мы с ним встретимся на том свете, — проворчал Портос, но огонь в его глазах потух, сменившись усталостью и тихой грустью. — Но это уже наше дело, и не годится впутывать сюда живых. Грозовая туча, повисшая над столом после слов Леона, понемногу развеялась. Ужин продолжался почти в полном молчании, лишь изредка отец и дочь перебрасывались ничего не значащими замечаниями. Изголодавшаяся Анжелика быстро опустошила свою тарелку, Портос, стремящийся как следует насытиться в свой последний вечер на земле, не отставал. Леон же ел медленнее, иногда вскидывая голову, будто желая проверить, не исчезли ли так внезапно возникшие в его жизни близкие люди. Портос, наблюдая за сыном, время от времени одобрительно покачивал головой и приговаривал: — Ешь, сынок, ешь. Тебе надо набираться сил. Леон понимал, что такое беспокойство о еде является наивысшей заботой, которую только способен проявить Портос, и от этого у него сжималось сердце, а в глазах начинало щипать. Хотелось навсегда остаться в этом закопчённом трактире, переполненном запахами еды и людских тел, остановить время, никогда не покидать отца и сестру... Но ужин не мог длиться вечно, времени оставалось совсем мало, и Леон, боясь, что отец исчезнет прямо здесь, растворится на глазах у и без того ошеломлённых посетителей, торопливо закончил трапезу. На улицу они вышли, когда уже совсем стемнело, и ночная прохлада приятно освежала после духоты трактира и смеси не самых приятных ароматов. Вдали уже виднелись фигуры других мушкетёров и их детей, и Леон, понимая, что час расставания близок, пожалел, что не выпил больше вина, но тут же отмёл эту мысль. Если уж ему суждено проводить отца в вечность, он сделает это трезвым, как и подобает достойному сыну, и не станет затуманивать свой разум вином. Портос остановился, чуть не дойдя до перекрёстка, к которому с разных сторон быстро приближались остальные мушкетёры, и обернулся к своим детям. — Ну-ну, не плачь, доченька, — ласково обратился он к Анжелике, едва сдерживавшей глухие рыдания. — Если ты заскучаешь, то всегда знаешь, где меня найти. Вон там, на небесах, где горит самая яркая звезда, — он указал в ночное небо, где и впрямь сияли звёзды, напомнившие Леону королевские сокровища, из-за которых они все пережили столько бед, — алмазы, сапфиры и изумруды, нестерпимым блеском горящие на тёмно-синем бархате. — Вон оттуда я наблюдаю за тобой. Анжелика всхлипнула, и Портос стёр с её щеки слезинку, другой рукой сжимая кисть Леона. — Позаботься о сестре. Обещаешь? — Леон кивнул, и отец снова хлопнул его по плечу. — Я знаю, что должен делать, но не уверен, что смогу это сделать, — признался капитан, на миг поддавшись слабости. На глазах выступили слёзы, и он быстро-быстро заморгал, стряхивая их, — плакать в такой миг можно было Анжелике, но не ему, никак не ему! — Зато я в тебе уверен, — ни в голосе Портоса, ни в его жестах не было ни малейшего сомнения. — Ты всё сможешь, сынок. Будь рядом со своей сестрой... и держись их, — он кивнул в сторону приближавшихся детей мушкетёров. — Они хорошие люди, хоть вы и наставили друг другу синяков при первом знакомстве. У Анжелики вырвался смешок, но по щекам её текли слёзы, и Леон приобнял сестру за плечи. Она тут же доверчиво прижалась к нему, и оба стали смотреть в густую синеву ночи, где медленно растворялась фигура Портоса, и очертания её постепенно менялись: из грузного гиганта, согнувшегося под гнётом лет и тяжестью собственных поступков, он превращался в молодого сильного красавца, приехавшего в Париж и мечтавшего покорить его. Расправлялись плечи, становилась более широкой походка, развевался за спиной мушкетёрский плащ, вздымаемый порывами нездешнего ветра, издалека уже слышалось ржание альбигойских коней, а в сумерках угадывались очертания ушедших и вернувшихся мушкетёров. Леон моргнул и в следующий миг уже не мог разглядеть отца и его друзей, которых поглотила сгущающаяся темнота, но знал, что всегда сможет найти его. Что Портос навсегда останется в его сердце.