Heroи

      В Гардине, в частниках или переулках между многоэтажками — за заборами и истлевшими баками с мусором, горой раскиданных ежедневно и падающих на асфальт, заполоняет дорожки для инвалидов и узкие парковочные места для двухколесных — ночная жизнь кипит не хуже дневных центральных улиц.       Здесь собирались все сливки общества: отмороженные шайки с дву-двушками под поясом штанов, с огроменными чемоданами наперевес и пухлыми пачками купюр; торгующие «присыпкой» в плюшевых медведях; барыги на понтах с вечными поручениями, брызгались слюной на мелких шестерок и гоняли ежедневно; один раз приходили типы в смокингах, неместные мафиози, на понтах и солнечных очках вместо глаз. Завершались «собрания» и мордобоями до отключки, и прибегавшими копами, которых на районе все слали нахер благодаря песне, трубящей со всех радиостанций , и «нигга-потасовками».       В квартале, где они жили по соседству, — родаки предоставили им общество друг друга как в том мульте про лебедей — Синди своими пышными кудрями и своенравным характером точь-в-точь сошла с телека, младше на добрую дюжину — за недостатком времени и опасениями о стоимости прэскулов, — на такие события делали ставки, с кличами и ревом, все как в боях без правил. После разбирательств в скорую звонили бабульки с третьих этажей — им стоны побитых мешали спать, вот и трудились на них доложить.       С площадок четвертого и пожарных лестниц, они детьми выползали, зависали там подолгу, галдя одобрительно с драк и недовольно выкрикивая оскорбления копам. Любили пялиться в пузатый экран, когда «криминальных авторитетов с района» объявляли пропавшими без вести, воровать заначку у предков и, закупаясь двухлитровой бутылкой пепси — «там меньше сахара, Грег, рил те отвечаю» — с огромной пачкой Lays со вкусом бекона, хрустели дольками, заражаясь бешенством от анархистов с плакатами, рэперскими читками и качались в такт битам. Куртки висели мешком картошки, прятали ссадины от падений с лестницы и кожный покров.       Они забивали на выборы президентов и наставления адекватной части взрослых, оплакивая — утопая в реве — погибших под пулями наркош и своих. Вместо скорби обсессия и огромный отклик у знакомых, глубокое погружение в культуру — подслушивание историй от парней, преступавших закон. Как-то хоронили соседа по площадке, — в него всадили обойму прям в живот в собственной квартире, — на поминках кормили лучше и вкуснее, чем домашняя стряпня тети Гретты. Позже ежеполугодовые встречи привнесли обыденность — зато ели досыта и нормальную, а не чисто фастфуд, еду.       «Покойникам жрачка не нужна — они кормят червей под тонной грунта», — Синди гнет от высказывания; Грегори лишь пожимает плечами, отупленно уставившись на памятник в честь почившей тети Гретты.       После кладбища Грегори нагоняла тоска — отвлекался на важное, как ему казалось в недоразвитой от недостатка воспитания башке, дело и дальше — по-новой — выглядывал новых будущих нежильцов. Над ними всегда плыли тени, отползали от траектории низа и ног, вешаясь на шею толпами «фанаток».       Пальцы, испачканные в кетчупе, елозили по стеклу, выводя средний палец всему миру переулка — как знак протеста против всех взрослых умников. Синди насупилась, подпрыгнула и взмахом тряпки стерла «современное художество». Ее юбка теперь вся в пыли и штукатурке, пальцы мокрые и холодные, но тон голоса кристально чист и ясен.       — Нам втык дадут за перфомансы. Нарисуем позже мелками на пролете, у стены напротив цифры «три», — и подмигнула, хихикнув.       Грегори сюрпнул носом — который год заложен, перекрывая свободу потокам ароматной вони стрипсов, духов Синди от мамы, складов с консервами, потоком уставленных на чердаке — и кивнул заторможенно.       Он с Синди на что угодно согласится.

***

      Школа расставляет «мозги» по местам. Так и вышло — в инверсии их вселенной.       Порция патриотизма спускается воротом, скатывается под капюшон, остужая спину — теперь их героев выставляют на посмешище и публично принижают их вклад в общество и культуру.       По этой причине, не разделяя мнений старшего поколения, он торчит на стадионе, затягивается электронкой и изредка намалевывает наброски граффити на задних трибунах, ставя под каждым сидением свою подпись — полноценка не выходит из-за пристальной охранной системы и замечаний от них же. Дошло и до штрафов — предки ругаются, выносят из хаты банки с мелкими купюрами и суют под нос, отмахиваясь от причуд сына.       Синди дуется: она что, зря с ним на допах занимается и таскает по предметам, чтобы он по итогу пропускал уроки? Дальше ворчаний девушки не доходит — успевает вручить ей духи-карандаш с марихуаной, затыкая в поцелуе.       Они встречаются лет с восьми, но официально, для предков — с тринадцати.       Вместе прогуливали занятия, вместе воровали батончики-снэки с продуктовых и стояли на учете, вместе возводили алтарь Тупаку и Нотариусу в на лестничном пролете, вместе попробовали первую сигарету, вместе поцеловались. Может, вместе и умрут, но Синди что-то ноет про колледж в ЛА и как родаки хотят ее сбагрить, переместив ей в комнату кучу аквариумов — квартирка маленькая, свет у нее в комнате не падает и вечно как в склепе сидит, вот рыбкам и в кайф будет — и как у нее намечается карьера чирлидерши и ближайшие соревнования, куда ее повезут за счет школы, трындела без конца про своих пидружек, — Кармен не в счет, она норм, в их тусе, — и табели об успеваемости.       Синди важно будущее, несмотря на привычки прошлого; Грегори откровенно плюет на правила с высокой колокольни, продолжая вбирать косяк за косяком и не замечать странных всплесков — покалываний в боку — и мигрени. Ему бы к врачу, но страховка не покроет стоимость всех болячек. На его счету их набралось с дюжину.       Грег озирается, приобнимает девушку за талию, мазнув губами по макушке, и пристально следит за мимопроходящей стервой школы, подражающей Тайре Бэнкс, — в ее арсенале богатые предки, язвительность и чрезмерный пафос, — и сгорбленной фигурой, скрытой в тени, у калитки со стадиона.       Дочь бармена хватается за голову, дерет на себе волосы и, к его изумлению, бьется головой об бетонную стену со всей силы. Он подскакивает с места, мысленно крича «какого хрена?!», на вялость Синди дергает ту на себя, тыча в область дальнего угла. Подбегают, запыхаясь: Грегори заламывает ей руки, Синди кривит пухлые губы, доставая из сумки платок — у девушки с сожженными корнями цвета светло-вишневой Крайолы из носа не прекращает литься кровь, ручьем скатываясь по губам, подбородку, под одежду. Помогают ей присесть у стены, придерживают за плечи, переглядываясь — одноклассница все-таки, пусть и с тараканами в башке, оставить все, как есть — не могут. Это ж не разборки банд с детства, где не они принимают решение.       Рокси вместо благодарности не оставляет попыток вырваться, пророча себе и другим «плохой конец» и «если они меня найдут — мне, да всем нам — пиздец обеспечен». Еще что-то волочит про «дайте сдохнуть спокойно» и на оглушенные в какофонию голоса в голове, но Грегори вставляет в уши карманные хэдфоны, не ослабив хватку на плечах, и отворачивается. Синди красноречивее в диалогах и саппорте, нежели он.       Фоновые осты не спасают от «отстраненного» поведения одноклассницы и ее нескончаемого трепа.       Из интересного — она пробалтывается, с выдохами разгружая плечи от тяжестей, обо всех странностях: как в началке подлетывала, целуясь с асфальтом всем корпусом, и тыбзила наличку у прохожих и отца; как слушала изумительные беседы синиц и говорунов, кто лучше прочитает тему WWE-UJC; как они с Арту по вечерам придумывают альтернативные ветки сюжетов под черный юмор; как Белый Круг — «ну и стремное название» — окисляет родинки и сдавливает кости; как мать просит неустанно безукоризненно верить во что-то и держаться на плаву, по документам числясь мертвой; как другие женские лики отдают приказы, подслащают нежелание вобрать в себя могущество силы животных и их волю и требуют отдать им облик. Больше всех просит Небула, подставляет мнимый кинжал к горлу и выцарапывает на коже свои инициалы — до потери сознания.       Мелкая тряска добавляет дегтя, дочь бармена скашивает налитые кровью, — «они всегда у нее были разноцветные и обдолбанные?», — глаза и захлебывается в истерике, лихорадочно шепча «они скоро придут, их нужно прикончить». Синди отвешивает пощечин, приводя в чувство девушку, заталкивает ей вату поглубже в ноздри, размазывает кровь, накаляет обстановку шуткой «ситуация-Тарантиновщина» и все время оборачивается к нему в надежде, что парень сейчас все растолкует заторможенной речью.       Грегори предсказуемо теряется в словах, крутит колесиком зажигалки и вытаскивает из кармана куртки пачку сигарет. Неуверенно достает три флауэр тапсовых, зубами сцепляет свою, кладет Синди другую и роняет третью в лапы Рокси, поражаясь скоростной реакции и выхваченной у него чикфаэр. Для обдолбанной и потерявшей недавно голову, — на лбу теперь красуется повязка, бинт окровавлен, с него стекают «слезы», — она подозрительно резкая и бледная, неестественно, с темными точками на шее, известкой покрытая, с пятнами на щеках и проколотой губой.       Грегори готов поклясться на могиле Proofа под No More to Say: у Рокси не было проколов, кольца в носу и штанги на синем языке. Они появились сами собой, как и плещущий гнилой азарт в радужках, буквально после ее исповеди.       И пусть Синди, прислоняясь к балкону и болтая ногами в адидасовских кроссах в бездне, между асфальтом и щитом из воздушных платформ, находила данный феномен «всеобщим глюком», Грегори всерьез задумался над словами одноклассницы, крутя в голове в течении оставшихся двух лет.       Перед выпуском они обменялись телефонами, приходили на стадион чаще и затягивались в компашке — к ним вскоре присоединяется Кармен и, ко всеобщему удивлению, Митси. Рокси за два года истончается, походит на утопленницу и забывает о перекусах. Грегори не понимает, куда смотрит ее отец; Синди приносит обеды, стыренные в столовке, кормит чуть ли не с ложечки и прижимает к себе тело некогда бодрой одноклассницы, что всем сердцем стремилась помочь каждой зверюшке и спорила с преподами о запущенном состоянии зоокружка на последнем этаже. Митси курит в стороне, но не смыкает глаз с «феи», сверля в ней дыры, и иногда подливает масла в огонь доебками; Кармен присматривает за Арту по просьбе дочери бармена — у той не остается сил на контакты с псом.       Их «фея» пачками глотает «Кофе» , ножом вычерчивает криво-косо на запястьях чьи-то имена на репите, — говорит, так запомнит лучше, — напевает жуткие мотивы кельтов и магичит.       О последнем узнают не сразу: она прячет шарообразные сферы в облаках, взрывает небо, — мазками по голубому холсту, — темно-розовым ядом, собирает вокруг себя диких птиц и мелких грызнув, и кружит воронкой по полю. Умертвленное от вихря скопление бабочек напоминают издали крылья, вороньи туши выстраивают пьедестал, в ладонях спыхивает мятное марево, разбрызгивая пыльцой и искрами «футбольное» поле.       Грегори сравнивает ее перфоманс с финальным баттлом в Восьмой Мили, позже одергивая себя — ее сила не поддается логике, она ослепляет верой и внушает страх за все сущее. Ее лучи убаюкивают, ее мегафон разрывает воздушное пространство, и он впечатлен настолько, что выкрикивает ее имя и предлагает скиппнуть экзамены.       Синди присоединяется вечером к их компашке. Кармен бежит следом, запыхаясь, и просит Митси не ждать.       — Её «ведьмы» купили хату, пойдут отмечать: бухло, просмотр Секса в Большом Городе, сплетни и девичник. Скука, короче, и тухло.       Между порцией шерма, с выходящим дымом и вталкиванием очерненных силуэтов, и кристально-блестящей дорожкой на пластиковом столике — пыльцой «фейской» от их «дочи» — они выбирают площадку на крыше: излюбленное место у молодежи за промзоной, где нынче творится бедлам, оккультизм и бросание аномальных вспышек.       Рокси поправляет сухим утверждением, что это тренировки, не более.       — Здесь наркошам ни в жизнь не поверят копы.       Она взлетает и парит над их головами, берет свое оружие-мегафон и во всю глотку ревет песни TPR, фонтанируя энергетическими потоками салатового оттенка.       Завороженные, трио нарекли ее своим героем.       Замена культовых наркоманов и гангстеров на магическую тварь в компании их забавляет до сухого сдавленного кашля.       Рокси затухает со временем, подобно свече: воск тает, горячие слезы стынут каплями, образуя «акне», левый глаз полностью залит кровью и сверкает злостью, правый — карий — мертвым грузом держался, изредка обводил пространство, сталкиваясь с беспокойством «недородаков», как саркастично нарекла друзей. Голос шумит помехами телефона — шипит ментосом на пене колы, ракетой-фонтаном булькает у рта, оскверненный яростью и ненавистью ко всему сущему. Ее словно располовинило: одна часть бренно плетется, вторая грозной тучей нависает и бьет ногами камни, стулья, все, что попадается на пути.       На выпускном платье на ней висит блеклой шторой: с плеч бретельки падают, на схуднувшем теле болтается свободно, пояс стягивает кишки тонкой проволокой. Сидит в уголке, подальше от шумных одноклов, с пластиковым грязным стаканом пунша, залитым наполовину вишневым безалкагольным пивом, и вливает в себя дрянную смесь.       Грег подсаживается рядом. Синди кружит по залу в компании популярного в школе квотербека, с короной на голове и позолоченной лентой, увешанной мишурой к ее диснеевскому платью; он не хочет омрачать своим видом праздник девушке, потому и находит в компании чудачки-Рокси — их «недодочери» — отдушину. Кармен летит шлейфом платья к Митси, тянет на себя в приглашающем танце. Митси охотно поддается, раскачиваясь в такт классических бродвейских остов.       — Они придут через два месяца, — выплевывает ее утомленная версия, высекая тенью половину лица — с остекленевшим зрачком. — Не знаю, как, просто… Знаю. Сны многое подсказывают.       От будничного тона становится не по себе.       — И что планируешь делать?       — Есть парочку вариантов. Все заканчиваются моей смертью или близких мне людей, — Рокси трет переносицу, откидывая пряди. — Неудачно закончатся летние каникулы, я и доки не подавала никуда. Ситуация…       —… Пиздецовая, — Грегори трет иступленно щеку, отскребая корку мертвой кожи.       — Ага.       — Не думала сбежать? Подальше из города. Выкинуть эту белую дрянь, начать жизнь с чистого листа, записаться на рехаб.       Рокси приглушенно хохочет, по-птичьи склоняя голову — светлые кончики облизывают паркет.       — И позволить умереть половине города, если не всему? — виском падает на его плечо, приобнимая тушку «спящего мага» восьмидесятого лэвэла, чьи силы едва ли пробудились. — Когда меня не станет-       — Прекрати, заебала уже, — Грег дернулся от внезапного укуса в плечо. — Ты будешь жить. Никто не придет, не заберет, мы поможем, защитим тебя. Устроим в центр реабилитации, сдашь нормально экзы, не проебешься и свалишь отсюда к чертям собачьим, изредка поздравляя нас с днюхами.       Рокси мягко коснулась пальцами его щеки, клюнув губами в лоб.       — Это неизбежно, — улыбка сковывает разум, притупляет, давит на гниющую душу. — Ты не в силах мне помочь. Никто не в силах. Твоя смелось мила и смешна, но не более. Они придут, ничто не остановит их. Кроме меня.       Она затыкает его указательной фалангой левой, исколотой гвоздями, руки, и произносит.       — Когда меня не станет — сожги мое тело, развей прах на берегу моря, кольцо сломай, не забывайте меня — я ваш герой и спаситель, верьте в меня. И сделай, уже, наконец, Синди гребанное предложение.       Он буднично провожает ее до дома, бессильно трет переносицу и сжимает кулак до крови, когда она оборачивается к нему, на прощание подмигивая и махая ладонью.       — Это наша последняя встреча. Не приближайтесь больше ко мне и дому — я не смогу вас защитить вблизи. Увидите всполохи магии — прячьтесь. И передайте папе, когда я паду, что я его люблю. Не рассказывай ему правду — он все равно не поймет.       Синди снимает студию, отказывается переезжать и сетует на «глупую Рокси, сбрасывающую звонки». Грегори утешает девушку в крепких объятиях и тоске, опустошен и высосан, существует и закрывает глаза на уплывающие тени будущих покойников.       Они разделяют скучный до прокрастинации быт, смотрят выступления Эминема и Доктора Дрэ, обжимаются по углам и гуляют поздним вечером. Грег устраивается на пол ставки у отца Рокси, игнорируя жжение от облитого кровью со сдавленной костью сердца, берет уроки этикета и радуется любым успехам Синди. Его Бонни устраивается в Love & Pet — недавно открытый зоо-парк для умственно отсталых — и вытягивает с монитора смесь ленивца и коалы. Замечает крылья, — догадка бросается в ускоренном режиме, — и отвешивает себе пощечину, на ходу одевая кожанку.       — Ты в порядке? — Синди обеспокоенно берет его за руку.       — Да. Хочу сбегать-глянуть на тот зоо-шоп. Не возражаешь?       — Выкини тогда мусор по пути и купи «Мамины Спагетти».       — Они ж в Детройте, Син.       — Ходи чаще в стор, и не такое найдешь.       Методично выносит мешок с затхлыми консервами и заплесневелыми фруктами, бежит в сторону магазина, в надежде увидеть их героя. Сталкивается с витриной, скатываясь по стеклу и высматривая розовую макушку.       Крылья у плюшевых зверей трепыхаются жалобно. Вместо знакомого силуэта он замечает шесть фигур галдящих дев.       Грегори сворачивает с пути до дома, бредя неосознанно к бару. Щурится, окидывает береговую линию пустым взглядом, подходит к берегу, тоскливо разглядывая оторванные от тел головы. Ноги в темных одеяниях ласкают волны и песчинки, главы — окровавленный волнорез.       Их было четверо. Со стороны похоже на экспозицию современного искусства или топовую обложку рэп-альбома, только подбородки скрыты алой краской, и в ноздри отдает железом.       Рокси лежит под шезлонгом, давит на прорези у шеи и задыхается. Ей остается от силы пару секунд, марево струй стекают с ее лопнувших век.       Грегори видит нависающую громадную тень над ней и садится рядом. Осторожно берет ее за руку и шепчет благодарности.       — Мы гордимся тобой, наш герой. Спи спокойно. Мы не забудем.       Он забирает ее боль вместе с телом и осознает одну простую мораль всей этой бренной жизни:       Все их герои не доживают до тридцати.