Всего лишь сны?

Один против сотни врагов, только сердцем с тобою. Путь охотников был указан звездами на темном полотне неба. Само созвездие Ориона благоволило им, обычным солдатам фараона, что изо дня в день несли его волю. Их жизнь была полна дворцовых интриг, бунтов, сражений и моря крови. За свою долгую жизнь Амен ни к кому не привязывался всерьез — четко знал, что в битвах нет места мечтам о любви и о семейном очаге. Может, потом, как утихнет буря, он подумает об этом, но точно не сейчас. Долг перед фараоном и верный клинок в ножнах долгое время были его спутниками. Амен любил жизнь, но смерти не страшился: раз боги уготовили ему пасть на поле боя, значит, так было суждено. Но с каких пор все неожиданно переменилось? С каких пор сражения превратились для него в столь отчаянную борьбу за жизнь? Амен не мог сказать точно, когда это началось. Не мог и объяснить, почему перед каждой битвой видел во сне ее силуэт. Он не помнил лица непокорной неферут, что так внезапно исчезала, но отчетливо помнил громкий, заливистый смех, нежные касания рук и голос. Казалось, встреть он ее в реальности — узнал бы именно по нему, тихому, мелодичному, полному трепетного волнения и мольбы: — Я жду тебя! Молю, возвращайся ко мне живым. Он понимал: это всего лишь сны. Но отчего-то казалось таким правильным, когда он брал ее за руку и отчаянно шептал, что вернется. Что найдет ее — нужно лишь немного подождать. Всего лишь сны, что были надежнее любой брони и оберега. Амен не раз в этом убеждался. Сквозь лязг клинков он прорывался через преграды, вместе со своим отрядом выигрывая очередное сражение. Да, на его теле появлялись новые шрамы. Но он выживал. Выживал ради того, чтобы однажды встретить ее — ту, что не раз спасала его от смерти. Была невольной свидетельницей его побед и поражений. Ту, кому он, сам того не ведая, вверил свое сердце, будучи живым, словно на суде Осириса. Он верил, что где-то в этом мире она существует и ждет его. А интуиция его никогда не подводила. Но на наша с тобой встреча не за горами, и мою руку обжигает жаркое пламя. В тот день Амен сидел в походном шатре, перебирая в руках письмо, что еще утром пришло от фараона. На Фивы, бывшую столицу Египта, процветавшую во времена фараона Сети Первого, обрушилась напасть. Смертоносная хворь, что успела унести уже не одну жизнь. Около входа послышалось нерешительное шарканье сандалий. «Тизиан… Через сколько прошли вместе, что уже давно стал верным другом. А ведет себя по-прежнему так, словно к фараону на аудиенцию попал», — Амен усмехнулся и окликнул младшего командира: — Входи уже. Что на пороге топчешься? Воин откинул полог шатра и уважительно кивнул. — Пришел доложить, что восстание окончательно подавлено, Эпистат. Амен утомленно поморщился. — Я же говорил, что тебе не надо обращаться ко мне так официально. Благодарю. Я вот как раз хотел было за тобой послать, новость есть. От фараона письмо пришло, в Гермополь придется ехать. Нужно будет отобрать лекарей из местной школы да хорошо обученных писцов. А затем — в Фивы. Хворь пришла. Необычная. Похоже, черномаги решили за своих мстить. — Прямо сейчас отправляемся? Тизиан нахмурился, поспешно скрывая усталость, промелькнувшую у него на лице. Впрочем, от проницательного взгляда Амена она не ускользнула. Он качнул головой. — Нам надо быть там через несколько дней, но время в запасе есть. Ступай пока, отдохни хорошенько. И передай всем, что завтра-послезавтра надо будет выдвигаться, пусть приготовят лошадей. — Как скажешь. Тизиан снова поклонился и оставил Амена одного.

***

Эва отчетливо помнила: шезму не снятся сны — лишь знаки о грядущем. Но отчего все казалось столь реалистичным? Таким до боли знакомым и родным. Она не помнила, когда ей начали являться те видения и почему мужчина из них с каждым днем все больше занимал ее мысли. Она точно знала, что не встречалась с ним прежде — такого она точно не забыла бы. Эва толком не помнила его лица, но отчетливо помнила глаза. Необычные, светло-голубые, словно водная гладь. Казалось, встреть она его в реальности — узнала бы именно по ним. Глаза человека, повидавшего за свою жизнь многое и, должно быть, готового смириться со всем, что его ждало. Эва с детства помнила подобный взор: ее отец был воином, рано павшим на поле боя. Такие являлись хорошими тактиками, но сражались отчаянно и безрассудно. Она не хотела аналогичной судьбы для незнакомца и толком не понимала, как пришла к такому решению: «Если уж сам не заботится о своей жизни, я стану ему щитом». Сама была напугана столь дерзкими мыслями, но уверенность ее была сильнее. И было таким правильным в этих нечастых видениях держать его лицо в своих руках, с нежностью и мольбой, затаенными в голосе, шептать о том, чтобы он вернулся к ней живым… Шептать о том, что она ждет его. И каким счастьем было слышать его ответ: — Вернусь. Обещаю Один против сотни врагов, только сердцем с тобою. Ты же помнишь: меня ничего не берет. Ни стрелы, ни клинок, ни песчаное море. И Эва заливисто смеялась от этих слов. Она верила — так и будет. Верила в то, что обязательно встретит его наяву. От этих мыслей что-то менялось в ней: она казалась счастливее. Это не укрылось от чуткого взора друзей. В первую очередь, от Рэймсса, который в шутку возносил руки к небу и говорил про то, что Эву наконец благословила Хатор. Раньше она бы шипела кошкой, пыталась перевести тему, а теперь лишь хитро улыбалась. «Пусть теперь мучается в догадках». Та ночь была последней, когда ей являлись эти видения. И от этого становилось тревожно и тоскливо. В голову лезли дурные мысли: «Неужели случилось что? Он ведь не мог погибнуть. Он обещал...» Только уже позже, через пару дней, сидя в полутемной библиотеке за стопкой папирусов и случайно огрызнувшись на незнакомца, что искал Реммао, она поймет две вещи: Он ей не врал. И то, что человек, к которому она прониклась глубокими чувствами, — был сам Верховный Эпистат.