Forget

– Нет, Мэй, ты не понимаешь… Ты не понимаешь… Не понимаешь… Не понимаешь. Не понимаешь. Не поймешь… Он помнит ту боль. Ту острую, всепоглощающую, бездонную боль. Воронка, сплошь тьма и невозможно дышать. Он не может вспоминать именно тот момент. Физически не может, не выносит этого, не в силах с ним существовать. Нет, он не забыл, я не забыл даже толику этого, это было бы кощунством, тогда боль все равно была бы, только в обратную сторону. Он не мог переживать проекции этих воспоминаний, эмоций, своего сердца и боли, но если не переживал – испытывал боль из-за этого. Я застрял. – Нэд? Ты меня понял…? Конечно, нет. Будучи в поддержке со стороны дружбы, с неиссякаемым зарядом веры и надежды друга, он знал, что с ним его нет. Я не чувствовал этого, мой друг, ты уж прости. Неиссякаемой была только боль. Воронка поглощала его. Я изнутри пуст. – ЭмДжей… Ему абсолютно нечего было сказать любви. Он понятия не имел, что это было - какая-то пустая пробирка с трещиной, она банально не наполнялась. Сейчас, с той разницей сейчас, он мог объяснить это только посттравматическим провалом. Он вовсе не питал никаких чувств, тем более искренних, язык не повернется так сказать. Это помутнение. Я даже поцелуи представлял не так. Весь этот ужас для него закончился. Но, Мэй… – Мэй… Мэй… – боль давит в горло, не только из-за выбитых ребер и гематом, это та самая воронка, он вернулся домой. – Я не хотел… Я не хотел… Я так виноват, – оставляет последний выдох и поцелуй в еще теплый лоб, не видя, обзор смывает густая пелена; густая, влажная, объемная стена. Он захлебывается в слезах, что утягивают на дно, они накрывают с головой и вот я под толщей. Наверное, он слишком долго позволял себе не вспоминать. Наверное, он позволил себе беспечность, но он честно не забывал. Он помнил эту боль, не пережил утрату, не смог, и вот за малейшее сомнение в четкости воспоминаний жизнь снова это сделала. Он будет повторяться, но боль это сделала, опять. Я не могу. Я не могу. Я не могу, умоляю. Мистер Старк, Сэр… Горло душит, он захлебывается, но точно не из-за очередной прорвавшейся дырки - кровь хлынет из новой пулевой раны. Его откидывает и точно не из-за ударной волны выстрела, эта та боль толкает обратно в свою беспросветную пучину. Он слышит голос Хэппи, мистер Старк, гх… Отползает, пятится, бросает отчаянный взгляд на последнего человека, которого потерял. Из груди вырываются всхлипы, сорванные и громкие, он задыхается. Перед глазами стоит воспоминание точно такой же картины. Его вынудили оставить родного человека. Он не смог спасти родного человека. Мистер Старк, мне так жаль, мне так жаль, так жаль… Я не смог, я потерял Вас. В итоге эта боль должна была поглотить его. Так сильно, как никого; так, как никогда никто не показывал. Почему все выглядят так… нормально? Почему все не выглядят убитыми? Потому что ему кажется, что смерть - про тех, кто остался в живых. Не вы умерли, мистер Старк, потому что вы этого не чувствуете. Мэй, это я умер. Мэй, я здесь, это я буду жить с болью. Мэй, я не живу, это я умираю. Мэй, я буду жить со смертями. Почему у всех вокруг жизнь, а у него смерть? Никто не говорил, что так бывает; никто не показывал, что так бывает; никто так не страдает, они живут. Я здесь мертвый, Мэй, рядом с тобой на полу. Я на поле боя рядом с вами, мистер Старк. Я не встал, как и вы. Я тоже умер. Огромный экран освещает его лицо, но не его путь. Телеведущий, никогда не любивший Человека-паука, снова тычет его в грязь. Твердые и убедительные речи оглушают слух. Ливень, будто вровень бушующим явлениям в душе, падает сверху. Уже не слезы застилают глаза, но это не утешает его. Его ничего больше не утешит. А блеклое воспоминание, мазнувшее толстой каплей дождя, только усугубляет. Он помнит, вы сказали однажды, мистер Старк, - точнее привел сравнение - сказал: «Паучок, ты теперь уже какой-то щеночек, взмокший нашкодивший щеночек». Он даже не заметил, что не дышит, пока этим бестелесным ударом воспоминаний не вырвался глухой вздох. Но он все равно не дышит. Я не могу, мистер Старк. Сейчас я побитый, взмокший, совершенно не в том уменьшительно-ласкательном смысле нашкодивший раздавленный паук. – Когда же люди очнутся и осознают, что где бы не появился Человек-паук, он приносит с собой хаос и бедствия. Все, к чему он не прикоснется - рушится и гибнет. А мы, невинные жертвы, остаемся среди руин… – продолжает вещать ведущий, а он поднимает повинный взгляд на него в трансляции. Простите. Простите меня. Простите меня, Мэй, мистер Старк. Простите меня. Прости меня… прости… прости… прости. Глаза заполняет вода и от пронзающей боли в белках можно убедиться в слезах. В неопровержимых, давящих, обвинительных слезах. Он не чувствует тела, оно больше не ощущается телом, сплошь - боль. И паучья регенерация не спасает. Она не спасает, когда последний всхрип блокирует кислород, забиваясь в глотке. Не спасает, когда клетки от перенапряжения пульсируют, мышцы сводят и все тело сокращается. Веки так раскрываются и выдавливают глазные яблоки, лопая практически каждый капилляр. Ноги не ощущаются, лишь отблеск боли в коленях при грубой встрече с крышей. Я падаю, падаю, падаю глубже, чем на колени на мокрой высокой крыше под стеной дождя. Мистер Старк, жаль… А мы не успели придумать систему в костюме, предотвращающую паническую атаку. А мы столько могли бы сделать, мистер Старк, вместе, еще столько в будущем, вместе… Он практически не владеет телом, а сжалившееся, сочувствующее ему (ха, хоть кому-то есть это испытывать, точнее, чему-то) паучье чутье взвывает, выдергивает, подталкивает, а он безумной, отчаянно-жаждующей мыслью представляет, что это крепкая рука, железное наставление, настоящее живое сердце под железным костюмом, - мистер Старк. Пальцы автоматически хватаются за мокрую сумку, за живое еще присутствие тети. Деревянные ноги разгибаются, а паутина будто сама решает взметнуться. Он не особо ему благодарен, чутью. Он был бы не прочь умереть прямо так под мокрой стеной боли и скорби при кислородном голодании. А вдруг бы я с вами встретился тогда, мистер Старк? Он бы предпочел видеть его укор и нести вину, ведь вы отдали всю свою жизнь одним щелчком – мне, вы сделали все, чтобы меня вернуть и умерли, чтобы я смог жить – он узнал это, но разве вы не знали, что я не захочу жить после вас? Поэтому ему было бы не так тяжело разочаровать его, но видеть его живым. Знаю, нехорошо, мистер Старк. Нехорошо, что за новым началом супергероев стоят мысли о суициде. Но никто его не спрашивал, хочет ли он им быть. Он всегда только хотел быть рядом с ним. Тетя Мэй знает… Знала. Новый выстрел паутины не произошел, хотя он особо не был нужен, он почти добрался до места своего назначения, и недолет закономерно столкнул его без особых нежностей на промозглую мокрую крышу. Однако спешить сгруппироваться он не собирался. Он так и остался лежать распластанный прямо перед парапетом. Ему нравится эта крыша. И нравится этот парапет. Напоминает тот, на котором он сидел, дожидаясь после парома мистера Старка. Да, очень странное симпатизирование не лучшему их взаимодействию, но ему почему-то нравится именно этот момент. Не больше, чем все другие потом, конечно, но все-таки. Просто тогда он впервые проявил участие в его жизни. Спустя время он мог посмотреть на этот момент объективно и понять – я даже не злюсь за ваше наставительное отношение, я уже вообще ни за что не злюсь и вряд ли когда-нибудь по-настоящему злился – но именно в тот момент он испытал эйфорию от его личного присутствия, с тоски по нему, после долгого ожидания с тех обнадеживающих пары встреч до, потом конечно очень сильно расстроился, подвел, думал, потерял вас и ваше расположение. Оказывается, не это оказалось самым страшным. Но, в общем и целом… После этого случая мистер Старк укоренился в его жизни. Вы появились в моей жизни, и я всеми своими паучьими лапками вцепился в Вас, чтобы Вы засели в ней, как и в моем сердце. Мысли скачут одна за другой, накладываясь такими прекрасными и мучительными воспоминаниями. Слезы продолжают ливнем течь из глаз, и это точно больше не дождь. Видимо, посчитав оросение им пресных капель влаги приемлемым заменителем пасмурной погоды, ливень потихоньку проходил.