О признаниях в любви

Питер очень быстро вырос, и Москва, кажется, важнейшую часть этого взросления пропустил, восстанавливаясь после пожара и лежа на кровати Зимнего дворца. За какие-то девять лет из мальчика Саша превратился в прекрасного юношу, который с гордостью носил мундиры, погоны и ордена. Черты лица заострились, сам он вытянулся, словно струнка, и даже стал чуть шире в плечах, что придавало ему мужественности и серьезности. Но за всей этой статностью, в серых глазах Москва все еще видел маленького Сашу, с обожанием разглядывающего своего наставника. И это вызывало легкую ухмылку на губах. Они стояли в саду, Александр рассматривал идеально белые розы, а Михаил рассматривал идеального Александра со всеми его четкими и выточенными очертаниями. И от этого вида, честно, у него странно щемило сердце. У него в последнее время, к счастью или к сожалению, это происходило слишком часто. Когда он видел, как Александр неумело кружил в вальсе юных дам, как он заправлял волосы за ухо, как важно возвышался над дубовым столом и кипой бумаг в своем кабинете. У Миши внутри будто что-то переворачивалось, сворачивалось в клубок и не давало спокойно вздохнуть. И его это даже раздражало. Неужели пожар так его сломал и смягчил? Неужели он сам медленно, но верно превращался в робкую кисейную барышню, стоило только столице Российской империи появится где-то в его поле зрения? Нет, точно нет, Михаил все еще строго держал себя в руках, потому что млеть перед кем-то в их дуэте может только Питер. Москва же — оплот серьезности и уверенности даже в те моменты, когда сердце предательски набирает обороты. Поэтому, что бы тот ни чувствовал внутри и что бы ни поселилось в его голове, внешне Миша сохранял идеальное спокойствие. Однако мысли, связанные с этими самыми непонятными чувствами, еще долго не давали ему спать по ночам. — Михаил Юрьевич, вам плохо? Москва вынырнул из своих мыслей, взглядом цепляясь за обеспокоенное лицо Саши перед собой. Он аккуратно сжимал в руках бутон белой розы, обхватив стебель так, чтобы шипы не поранили тонкую и аристократично бледную кожу. — Нет, Александр, простите, я засмотрелся на ваши прекрасные цветы, — Миша отметил, как расслабленно собеседник опустил плечи, несмотря на все еще нахмуренные брови. — Вы что-то спрашивали? — Да, я спрашивал, когда вы собираетесь возвращаться в Москву. — Уже гоните? — Москва хмыкнул, самодовольно приподняв одну бровь, — Я уж думал, вы более гостеприимный молодой человек. — Он театрально цокнул языком и покачал головой из стороны в сторону. Саша в ответ на это едва заметно закатил глаза, однако Миша готов поклясться, что увидел тень улыбки на тонких губах. — Мы всегда рады вашему приезду, однако вы сами недавно упомянули, что город без вас — уже не город вовсе. И вас ждут неотложные дела, — он немного расстроено поджал губы. Если честно, по Саше всегда было видно любую его эмоцию, и Москва искренне не понимал, как другие города будто в упор не замечали этого, отзываясь о столице, как о персоне непроницаемой и загадочной. Что же загадочного в этом молодом человеке, если любое его чувство так и прет через каждый взмах ресниц, подергивание пальцев и поворот головы. Или это Миша за много лет жизни стал таким проницательным? — Что ж, вы правы, Александр. В Москве меня и правда ждут неотложные дела, — Москва изучающим взглядом прошелся по высокой фигуре напротив с головы до ног. И как же, все-таки, непривычно смотреть воспитаннику глаза в глаза, а не сверху вниз, как это был век назад, — Я буду вынужден откланяться послезавтра и покинуть столицу рано утром. Надо успеть вернуться в Москву до прихода весны. А весна и правда уже уверенно наступала на Россию. На улице становилось немного теплее, передвигаться на лошади уже было куда комфортнее, так как злой и колючий ветер не лизал шершавыми языками нежную кожу лица, а совсем теплые шинели, обшитые мехом, можно было не брать с собой на прогулку. Но в Петербурге это еще не чувствовалось так явно, зато в Москве, Миша уверен, уже можно будет позабыть о перчатках с меховой подкладкой. И это ощущается единственной хорошей новостью по поводу его возвращения. На самом деле, если бы не «неотложные дела» (которые, на самом деле уже девять лет прекрасно решались без него) и не неприятное чувство пребывания не на своем месте, он бы еще немного задержался в сырой столице. Он к ней даже привык, она как будто стала ему вторым домом. Конечно, Миша бы остался. По этой причине и еще по одной. Саша чуть наклонил голову вперед, рассматривая сорванный бутон, и пряди каштановых волос неаккуратно спали на глаза. Миша, недолго думая, вытянул руку вперед и максимально нежно, бережным движением убрал волосы с лица. Питер вздрогнул от неожиданного прикосновения и поднял голову, удивленным взглядом впиваясь в голубые глаза. Михаил аккуратно поместил широкую ладонь на холодную щеку парня и задержался так ненадолго, изучая прыгающие искорки в зрачках напротив. Он даже заметил, как нежную кожу охватил румянец — то ли из-за долгого пребывания на улице, то ли от непредвиденной тактильности. Прошло примерно полминуты, прежде чем Москва так же медленно отступил, пытаясь унять разбежавшееся и словно приготовившееся к прыжку сердце. — Александр, — он коротко поклонился и неспешно направился к выходу из сада. *** Этот бал точно обещал быть скучным, если бы не внезапные новости о возвращении Москвы в столицу. Это первое, что услышал утром Александр, и первое, что его так сильно обрадовало. В последний раз они виделись почти год назад — Михаилу приходилось много времени проводить в своем городе, чтобы следить за ходом реставрации родных улиц и зданий (точнее, за постройкой всего заново). И их крайняя встреча камнем легла на сердце Александра. Не прошло ни ночи, когда бы он не думал о том внезапном нежном прикосновении к своему лицу, о том ощущении покалывания под теплыми пальцами Московского. Они больше ни разу не обсуждали эту ситуацию в письмах, но Романов не мог просто жить дальше, как ни в чем не бывало, потому что это настолько встревожило его юную душу, что пропустить такое было невозможно. А все потому, что Александр любил несколько вещей в своей жизни: театры, Россию, народ, темно-синий цвет и Москву. И речь сейчас не только о восстанавливающемся городе. Сначала он считывал это за детское восхищение и обожание, однако время шло и все расставляло по своим местам. Саша ощущал тоску, когда Михаил Юрьевич подолгу задерживался в своем городе, решая важные вопросы, и пребывал в невероятном нежном чувстве, стоило тому наконец наведаться с визитом к столице. Однако долго эти чувства теплились на подкорке сознания, окутывая сердцем легким флером чего-то смутно-приятного. Они мучали Александра своей неоднозначностью, ведь он долго списывал все на невероятную привязанность, как сына к отцу, как воспитанника к наставнику. Жаль, ему пришлось увидеть, как Москва сгорает дотла, чтобы наконец принять все то, что уже бушевало в его сердце. Ему казалось, что у него, как и у всей Российской империи, с корнем выдрали сердце, оставив на его месте зияющую и кровавую дыру. Он даже дышать нормально несколько дней не мог от нервов и провел почти неделю в постели от волнения. И видит бог, только загруженность по статусу столицы не дала ему сойти с ума в те годы. Потому что не пересчитать было ночей, которых Питер провел у постели Михаила Юрьевича, то и дело меняя холодные компрессы и изливая душу в длинных монологах об искусстве и России. Тогда все эти чувства наконец дошли от его сердца до разума, и Александр буквально впал в ступор на некоторое время, пребывая в чистом шоке от осознания. Двери, ведущие в зал распахнулись, и Александр с дальнего конца увидел, как в проходе появилась высокая и статная фигура в темно-красном камзоле с золотыми погонами и такими же золотыми волосами. Михаил Юрьевич во всей своей красе медленно вышагивал по дорогому паркету, и Саша понимал, куда тот направлялся. Он весь вытянулся на резном стуле и принял крайне отрешенное выражение лица, хотя в глубине души понимал, что от Миши ему не скрыть ту самую радость и восхищение за задворками серых глаз. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Москва оказался перед ним и кивнул в качестве приветствия, не сводя пронзительный взгляд голубых глаз с питерских. И он готов поклясться, вся его напускная серьезность, тут же рассыпалась в щепки. — Александр Петрович, рад снова посетить столицу. Петербург особенно прекрасен в начале марта. — Михаил Юрьевич, надеюсь, вы замечательно проведете время в нашем городе, — его губы тронула снисходительная и максимально вежливая улыбка, на которую только способен Питер, — Как я знаю, Москва скоро тоже будет блистать похлеще нас, учитывая то, как продвигается реставрация. — Вы правы. Скоро Москва догонит столицу, но ей вас точно никогда не перегнать. Они оба обменялись любезными улыбками, а после Москва откланялся под предлогом того, что ему еще нужно поприветствовать другие города, собравшиеся сегодня на бал. Среди них были его горячо любимая Казань, Великий Новгород и Смоленск. Питер в свою очередь уже успел обменяться с ними парой фраз и даже пригласил Казань на полонез, чтобы в очередной раз продемонстрировать себе и другим, что уроки Михаила не прошли зря, и он чему-то да научился. Жаль только сам учитель успехов своего ученика так и не застал — припозднился к началу. Однако больше Александр танцевать не выходил. Сидел на своем стуле с удивительно мягкими подушками и потягивал пузырящееся шампанское, изящно хлопая в ладоши после каждого массового танца. А глазами все выискивал белобрысую макушку, что как будто утонула в бесконечном море голов, рук, ног, длинных платьев и блистательных костюмов. Пару раз ему удалось поймать взглядом Михаила, удобно устроившегося где-то у стены с бокалом в руках. Тот, как ни странно, тоже смотрел на него и легко отсалютовал ему правой рукой, стоило их глазам пересечься. Если бы Питер не обучился самообладанию за сто с лишним лет, его бы щеки тут же ярко вспыхнули. Но он больше не мальчишка, робеющий от каждого жеста внимания. Он северная столица Российской империи, а столицам не свойственно таять от чужих взглядов и прикосновений. По крайней мере, это Саша себя так успокаивал. На деле сохранять ледяное спокойствие выходило далеко не всегда. И это почти произошло сейчас, когда Михаил неожиданно вынырнул из бесконечного числа голов и будто из ниоткуда вырос перед Питером. Он держал руки за спиной, чуть вздернул подбородок и в привычной манере смотрел на своего бывшего воспитанника сверху вниз. Бывшего, потому что Петербург наконец-то дорос до звания столицы и более в постоянных советах Москвы не нуждался, несмотря на то, что тот все равно обращался к нему. — Вы выглядите скучающе, Александр, — сказал он, медленно подходя ближе. Благо, музыка играла негромко, и Саша мог слышать, что ему говорят, — Почему же не танцуете? — Боюсь, сегодняшнее общество юных дам и правда навевает на меня некую скуку. Я уже танцевал с Камалией Мухаммадовной. Пока более нет желания. Михаил ехидно улыбнулся на такой полный ответ и быстро оглянулся по сторонам. Мало кто обращал внимание на два беседующих города, все рассосались по небольшим кучкам: дамы обсуждали наряды, кавалеров и последние слухи, молодые люди же горячо спорили о прошедшей войне и делились мнениями, кто-то разговаривал в парах, не прекращая танцевать. В общем, никому особо не было дела до того, чем занята столица, поэтому Миша наклонился и протянул крупную ладонь в сторону Петербурга. — Не хочет ли ненаглядная столица Российской империи показать мне, как она танцует? Саша приоткрыл рот. У него вспыхнули кончики ушей, когда перед глазами промелькнули воспоминания об уроках танцев с Москвой. Как он однажды распластался морской звездой прямо перед ним, пока учился танцевать польку, или как отдавил все ноги и чуть было не повалил первопрестольную, пока они разучивали вальс. Он протянул руку первее, чем произнес ответ, и медленно поднялся с насиженного места. — Михаил Юрьевич, — Александр прочистил горло, заметив, что голос стал предательски высоким и чуть ли не выдал все его волнение с потрохами, — Мне кажется, нас не поймут. — Бросьте, Александр. Вы столица Российской империи. Никому не должно быть дела до того, с кем вы танцуете, — однако Александр мялся: это было видно по каждому его жесту и бегающим по залу глазам. Он явно хотел скрыться от стольких лиц, потому что если танцевать с Москвой, то только в тихом и спокойном месте. Славно, что Михаил имел волшебную способность все понимать и без слов, — Но если таково ваше желание, можем удалиться в сад. Александр лишь коротко кивнул, и Москва, позволив взять себя под руку, ловко повел его между беседующих людей, аккуратно обходя их и порой тактично извиняясь. Петербургу казалось, что их проводили сотни глаз, так внимательно следивших за удаляющейся парой. Но взглянув на уверенное и спокойное лицо Михаила, он успокоил себя, что ему просто казалось. Они медленно прошли по длинному коридору к выходу из зала под высокими узорными потолками, и вскоре оказались в саду. Миша провел своего спутника поближе к фонтану — там была небольшая площадь, на которой можно было вдоволь натанцеваться. Москва встал напротив столицы и, вновь поклонившись, протянул руку. — Прошу. И Питер охотно ступил на встречу, позволяя элегантно подхватить себя за талию. Ведь руки Михаила так правильно смотрелись и лежали на его теле, что Александр готов был запечатлеть этот момент на какой-нибудь картине. Он шагнул вперед, утягиваемый в танец, и почти сразу запутался в ногах. Саша инстинктивно опустил голову вниз, пытаясь разобраться, куда наступить, словно совершенно забыл, как вообще нужно двигаться. А как вспомнить, когда тебя практически прижимает к себе сам Москва? Но еще больше воздух из легких выбило ловкое движение рукой Михаила: он отпустил сашину ладонь, чтобы аккуратно перехватить пальцами его подбородок. Первопрестольная нежно поднял голову Санкт-Петербурга, ловя голубыми глазами завороженный взгляд. Саша так и замер на месте, словно забыв как дышать. — Александр, не думайте о ногах. В вальсе важен зрительный контакт. Смотрите на меня. Александр не нашелся, чем ответить, лишь впился сильнее пальцами в чужое плечо и ладонь, не давая себе смотреть в сторону. Для него и перед ним существовало только безграничное лазурное небо голубых мишиных глаз, его мягкие черты лица и пшеничное море золотистых волос. Он все еще не мог вспомнить, как дышать, когда Михаил снова увлек его за собой в танец, чуть прижимая к себе и при этом не отводя взгляд. Они вальсировали около фонтана, раз-два-три, раз-два-три, раз — и Александр в очередной раз наступил Москве на ногу, два — и почти оступился на брусчатке, запутавшись в шагах, три — упал в объятия Михаила, неаккуратно наступив на камень. И тот в ответ тихо рассмеялся, перехватив упавшего за плечи, но не думая отстраняться. — Александр Петрович, вы все так же плохи в танцах, знаете об этом? — Значит, у меня был плохой учитель, — съязвил Петербург куда-то в плечо Московского. — Или вы просто необучаемы, — парировал собеседник, и Александр лишь тихо цокнул языком, боясь момента, когда ему придется отстраниться. Саша бы очень хотел сказать, что ему комфортно и спокойно, но это было не так. На него от такой близости вдруг разом свалилась груда из невысказанных слов, непрожитых эмоций и непонятных ощущений от такого непривычного и по-настоящему нежного, не по-наставнически нежного поведения Михаила. Он уже ничего не понимал и нервно ковырял ногтем идеально-бархатный камзол Московского. Все то, что он сдерживал столько лет, больше не давало ему покоя. Не сегодня, не после этого танца и не после того прикосновения в саду. Фразы так и крутились на языке, вот только словами через рот их выплеснуть никак не получалось, он все еще чувствовал себя так, будто сильно ударился о брусчатку, упав с большой высоты, и весь воздух у него буквально выбило. Но Московский заговорил первый, ослабляя объятия. — Я вижу, столица чем-то встревожена. Неужели вас так не устроил сегодняшний вечер? — Михаил аккуратно отодвинул от себя Сашу, заглянув в серые глаза. Он сдержал порыв снова убрать навязчиво лезшие в глаза волосы и просто выжидающе смотрел на собеседника перед собой. Александр тяжело выдохнул, беря себя в руки, собрался весь, вытянулся и сложил руки за спиной, вновь напустив на себя привычную северной столице холодность и отрешенность. Вот только они спали буквально через минуту, позволив чувству сомнения оттенить его лицо и разум. А если он откажет? Если развернется, уйдёт, не напишет даже письма? Обвинит в пристрастии к мужеложству и не только перестанет общаться, но и распустит слухи по всему двору. И тогда прости-прощай, прежняя столичная жизнь. Но ведь это Миша. Его Миша. Кто так ласково обнимал и прижимал к себе минуту назад, кто с щемящей нежностью во взгляде в последнее время смотрел на такого хрупкого Питера, кто так аккуратно убрал темные волосы с лица и с нежностью очерчивал линию подбородка. Нет, он так не поступит. В худшем случае перестанет общаться. А Питер переживет, лишь бы больше не терпеть на плечах груз проглоченных слов. — Михаил Юрьевич, прошу простить мне мою наглость, что я так открыто говорю о таких вещах, хотя было бы разумнее написать вам письмо, чтобы так сильно не смущать. Но, наверное, сейчас самое время поделиться своими сердечными терзаниями с вами, ибо они докучают меня и не дают спокойно жить и решать важные политические вопросы, — он прервался на короткий вздох и на секунду встретился глазами с Московским. У того в глазах плясали огоньки от теплых свеч в комнатах и в канделябрах, — Дело в том, что при виде вас у меня схватывается дыхание, и от каждого прикосновения я чувствую дрожь по телу и непонятный мне доселе трепет. Вы милы моему сердцу, и это давно не чувство детского восхищения. Не подумайте, я все еще восхищаюсь вами, вашей историей и вашими заслугами, просто это далеко не слепое обожание. И это чувство со мной уже долгие двадцать лет, только вот, к сожалению, мне пришлось пережить ваш пожар, чтобы наконец принять его, позволить ему завладеть мной. И… — То есть, вы любите меня? — бесцеремонно перебил его Москва, растянувшись в ехидной ухмылке. Александр от такой наглости слегка опешил и даже возмутился. Как он посмел перебить его поток нежных слов? — Да. Люблю. — Слова вдруг показались ему неестественно чужими и инородными, они соскочили с языка и растворились в тени ночи, словно так и не найдя отклика в собеседнике. Михаил снисходительно прикрыл глаза и опустил голову, на секунду замолчав. На губах его играла легкая и добрая тень улыбки. Он побольше набрал воздуха в лёгкие, покачав головой из стороны в сторону, и Александру показалось, что он сейчас распластается ничком на этой брусчатке от волнения. — Александр… То есть, Саша, знаешь, я… — Михаил Юрьевич, вот вы где! — из-за кустов показалась темная макушка, среди цветов мелькнул цветастый полог расшитого традиционного платья в татарских узорах, и Казань показалась из-за поворота, — О, Александр Петрович, и вы здесь! Прошу прощения, что прерываю, но мы с Великим Новгородом очень-очень нуждаемся в обществе первопрестольной, — Александр перевёл ошалелый взгляд на напрягшегося Москву. Тот сжал тонкие губы, впившись взглядом в глаза напротив. По нему, всему натянутому, явно было видно, как Казань пришла не вовремя, — Попрошу? Михаил, не отводя взгляда, резко сменился в лице, ухмыльнувшись. Усмешка в тишине сада проскользнула меж кустов и деревьев, затерявшись в вечерней тьме. Он быстро сократил расстояние между Питером, и тот завороженно замер, почувствовав тепло чужого дыхания в районе своего лица. Москва нежно дотронулся губами до обветренной питерской щеки и, задержавшись на несколько секунд, медленно отстранился. — Если вы не против позднего визита, я навещу вас после бала, чтобы обсудить дальнейшую реставрацию Москвы, — вот черт, посмотрите-ка, — А пока вынужден откланяться, — Московский коротко поклонился и развернулся к Казани, что с самодовольной улыбкой смотрела на разыгравшуюся перед ней сцену, — Камалия Мухаммадовна, прошу. — Он спокойно позволил взять себя под руку и они скрылись в тени сада, оставив Александра стоять одного у фонтана на подкашивающихся от волнения ногах. *** Время близилось к полночи, когда Михаил появился у дверей покоев Александра. Он еле-как договорился со стражей пропустить его к хоромам столицы, списав все на важные политические дела, не терпевшие отлагательств. Одну руку он завел за спину, в другой сжимал букет идеально-белых роз, что аккуратно нарвал в том самом саду, где они беседовали в прошлом году. Именно эти цветы с нежностью в тот день рассматривал Саша, сорвав себе бутон на память. Если честно, Миша никогда не умел в романтику, даже Камалии он дарил букеты всего пару раз за все время их отношений. А зачем? Цветы все равно быстро завянут, слова забудутся, зато поступки, как гранит, вечны, и помнить их будут всегда. Но зная тонкую душевную организацию Петербурга, он просто не мог оставить его без букета в сегодняшнюю ночь. Он легко постучал в дверь, и она отворилась буквально сразу же, словно Саша все это время просидел около нее, выжидая появление полуночного гостя. Столица выглядело максимально собранно и спокойно, если не считать тревожных огоньков в серых глазах, которые так и блестели в полумраке комнаты. Взгляд его зацепился за цветы, а рот приоткрылся. Он смущенно опустил глаза куда-то в пол, отступая вбок, чтобы впустить Москву в свои покои. Вот вам и неприступная столица Российской империи — обомлела от букета белых роз. — Вы что, ободрали Летний сад, Михаил Юрьевич? — тихо спросил Саша, закрывая за собой дверь. — Нет, всего лишь похозяйничал в саду императора, — Москва самодовольно ухмыльнулся, увидев, как Питер цокнул языком, — Во время нашей последней встречи вам больно полюбились эти розы. Возьмите, поставьте в вазу. — Положите на стол, я позже отправлю служанку за водой. Миша положил букет, перевязанный молочной атласной лентой на деревянный стол, накрытый ажурной скатертью и на секунду задержал взгляд на небольшом портрете, стоявшим на столе в прекрасной рамке. На нем был изображен Петербург во всей своей красе. Он восседал на коне вполоборота, изящно сжав в руках поводья, в своем любимом темно-синем камзоле, расшитым белыми-камнями и такими же нитями. На плечах у него покоилась тяжелая шинель из меха песца. Черты лица, заостренные годами, четко выделялись на фоне всего остального, а серые глаза сурово смотрели на художника. Была бы воля Михаила, он бы спрятал этот портрет себе за пазуху и поставил у себя дома, лишь бы каждый день смотреть на его Петербург. — Вы хотели обсудить дальнейшие планы по реставрации Москвы, как я помню. — Тихо подал голос Саша, спиной оперевшись о массивную резную дверь. Он будто бы примерз к полу и не смел шагнуть в сторону. Москва медленно повернулся в его сторону, сложив руки за спиной. — Да, знаешь, Саша, — неожиданная смена формы обращения заставила Петербург заинтересованно наклонить голову вбок, хотя ему казалось, что он все еще не дышит после их последнего разговора у фонтана. Только пот мелкими капельками осел над верхней губой, — Я не так силен в словах как ты, несмотря на почтенный возраст, — он сделал несколько неспешных шагов вперед. В комнате царила тишина, перебиваемая лишь легким потрескиванием фитиля свечи и сбившимся дыханием Романова, которое выдавало весь его трепет и тревогу. Честно, Мише все это невероятно льстило. Сколько бы лет ни прошло, а Сашино плохо скрываемое обожание никуда не делось, правда за столько лет приобрело несколько иные формы, — Я считаю, что слова пусты. Что ты запомнишь из того, что я сегодня тебе скажу? — Саше захотелось сказать, что он запомнит все до последней буквы и навсегда сохранит этот вечер в памяти, но тот лишь мимолетно облизнул нижнюю губу, все больше вдавливаясь в стену, по мере наступления Московского. За несколько минут между ними почти не осталось никакого расстояния. Александр замер на месте, ощущая тепло, исходившее от чужого тела, когда Михаил в уже привычной нежной манере аккуратно убрал спавшие на глаза шоколадные пряди. Руки его едва заметно подрагивали в ночном полумраке, — Ты прекрасен, Заря моя северная. Миша очень медленно подвинулся совсем близко, опаляя дыханием влажную носогубную складку, и невесомо накрыл чужие холодные губы своими, такими разгоряченными, несмотря на холодную погоду, царившую в столице. Он положил свою широкую ладонь на розоватую щеку Петербурга, а вторую разместил на талии, легко прижимая его к себе. Александр отвечал на поцелуй мягко и нежно, каждый его наплыв был похож на всплеск волн в Неве, он слабо ударялся о чужие губы, как вода облизывала камни у берега. И все никак не мог найти, куда деть руки. Они так и зависли в воздухе где-то в районе мишиных плеч. И прошло, наверное, всего мгновение, прежде чем Михаил отстранился. Саша облизнул блестящие от влаги губы, чувствуя, как мало ему всего Москвы сейчас. — Так, а насчет дальнейших планов реставрации Москвы, я подумал… — Господь, Миша, еще слово, и я выгоню тебя прочь. Александр прильнул к усмехающимся губам Московского, наконец разместив свои изящные ладони у того на шее. Где-то вдалеке послышался звон колокольчиков в повозке.