Like awkwardness, like blood, like smoke

Так случалось часто. Из недели в неделю, из месяца в месяц. Частенько Генри, распрощавшись со всеми своими друзьями, приставал на предложение Патрика потусить у него дома. — Ну, знаешь, выпьем, скурим чё-нибудь и дело в шляпе, чел. На подобное Генри всегда только и хмыкал, но всё же давал своё негласное согласие и шёл вместе с приятелем к его дому. Который, к слову, выглядел получше, чем собственный, но привычного чувства зависти Бауэрс не испытывал. Наверняка только из-за того, что ему было позволено видеть и прикасаться к предмету зависти, так что Хокстеттер не раз находил своего друга в гостиной или на кухне, с интересом рассматривающего различные безделушки или даже, банально, мебель. — Что, нравится? Прости, чувак, но свой холодильник я не смогу тебе подарить. Генри, отмахиваясь, проговаривал что-то вроде «Он мне за бесплатно не сдался», но где-то в глубине собственных мыслей действительно желал, чтобы его дом был обустроен нормально. Как у остальных ребят. Возможно не на таком уровне как у того же патлатого, но хотя бы получше, чем есть сейчас. — О, ну, конечно, твой папашка ведь только бухает. Не может позволить. Ударить, заехать по морде со всех сил он не мог из-за определённого чувства дружбы и того, что Патрик был ближе, чем остальные из банды. Именно поэтому на подобные шутки и подколы об отце парень только грозился расправиться с брюнетом как можно ужаснее, но всё всегда ограничивалось лишь разговорами, ведь.. Патрик действительно был на другом уровне доверия. Он не был занудой, не был душнилой и не был таким ужасно тупым как Лось. С ним можно было и поугарать, выкурив косяк на пару, которые всегда при любых обстоятельствах у Патрика были, но можно было и поговорить серьёзно, выплеснуть то, что крутилось в голове слишком настойчиво и слишком долго, до такой степени, что самому уже не справиться. И, что наверняка самое удивительное, Хокстеттер в таких случаях умолкал, глядел практически немигающим взглядом и позволял наговориться вдоволь. И только после этого шумно вдыхал воздух, на секунду прикрывал глаза, начиная свой монолог с целью приободрить и поддержать. — Знаешь, не всё так плохо, Генри. Ты вон ведь сколько уже терпишь, значит следует собраться и выждать то, что осталось. И в такие моменты он даже шуток своих мерзких и противных не придумывает, просто говорит всё как есть, по делу, предоставляя себя как надёжного и сохраняющего секреты собеседника и свою комнату, своё «убежище», как место отдушины. То место, где можно забыть о том, что беспокоило тебя за его пределами. И Генри, разумеется, на это вёлся. Хоть зачастую и пытался выглядеть угрюмо и устрашающе, но весь этот вид, всё это представление ломалось, стоило Патрику натянуть на свои губы ту свою усмешку, ту самую, что вроде бы так и говорит «Этот парень выглядит вполне нормально, но что-то в нём не так». Это зловещее предвкушение Патрик за собой таскал всюду, но оно было по-своему притягательно. И Генри эту притягательность может по достоинству оценить на себе, её эффект. Дело в том, что после времяпровождения с Патриком все казались слишком.. Скучными что-ли. Не было того самого ощущения, словно ты находишься на прицеле у вкрадчивого хищника, что способен часами наблюдать из укрытия, выискивая самое слабое место и выжидая идеального момента для нападения. Возможно это уж совсем как-то странно, но Бауэрс искал именно это чувство. Искал-искал и всё же находил, а в добавок к нему ещё и несвойственное и даже иногда пугающее тепло, на которое Хокстеттер ровно также не скупился, хоть и иногда сдерживал себя. И в один из подобных вечеров тепло это переросло в кое-что очень и очень необычное и странное. — Давай, всего по косячку, не ломайся. А где видано такое, чтобы Генри отказывался от косяка и посиделок на халяву? — Только по быстрому. В тот день ему необходимо было находиться дома чуть раньше прежнего. А ещё в тот день Генри-ты-чё-я-же-не-педик-Бауэрс всё-таки смог ощутить как его самоуверенность пошатывается благодаря Патрику-хочешь-возьму-его-в-рот-Хокстеттеру. — Ты даже в затяг курить не умеешь что-ли? Патрик, с его привычной насмешкой, заключённой во взгляде, сидел напротив на своей кровати, упираясь выпирающим позвоночником, скрытым под заляпанной футболкой, в прохладную стенку. Сидел, но не смог больше наблюдать за жалкими попытками Генри затянуться, ведь тот каждый раз то кашляет, то ещё что. — Чё ты несёшь? Умею я. Бауэрс прикладывает один конец косяка к губам, втягивая дым в себя, и отстраняет. Держит, держит. Под пробирающим до костей взглядом пытается плавно выдохнуть, может даже частично получается, ведь видно как дым проходит и через ноздри, но вскоре идиллию всей ситуации нарушает задушливый кашель. Генри бьёт себя по груди и кое-как приходит в чувства, ощущая не только дурман, что разливается по телу, но и мелкое жжение в грудной клетке, будто бы в лёгкие закинули по тлеющему бычку. — Я вижу. Хокстеттер же следит некоторое время за дымом, что подымается к потолку, до того момента, пока он вовсе не растворяется в полуденных лучах солнца. Только после двигается ближе, отрывается от стенки и присаживается на колени. Генри не дёрнется, пытаясь сконцентрироваться на том, чтобы сделать глубокую затяжку. Но его взгляд скользит выше, скользит и останавливается, замирает на сверкающих весельем глазах напротив. Что-то неладное ощущается, провоцируя появление неприятного узла в груди. — Ты делаешь это слишком быстро. Патрик, как ни в чём не бывало, вбирает косяк в свои длинные пальцы, зажимает между указательным и средним, и поддаётся вперёд. Размытое и буквально размазанное по полу сознание Генри не улавливает ничего, лишь приказывает губам раскрыться и выпустить собравшийся дым от очередной затяжки. Он обдаёт тонкие, растянутые в той маньячной усмешке, губы, которые патлатый то и дело облизывает, прежде чем они накрывают сухие и обветренные Бауэрса. А тот, в свою очередь, замирает, мечется в оцепенении, пока силы наконец не возвращаются в руки. А оттолкнуть и так не прикладывающего усилий для удержания себя в таком положении Хокстеттера становится проще простого. Генри глядит на него не то ошарашенно, не то пытаясь понять реально это всё или же нет. Может это всего лишь ужасно странный сон от влияния косяка? Он бы охотно в такую свою версию поверил, есть бы не прищуренный взгляд и широкая усмешка в его сторону. Патрик облизывает губы кончиком языка снова, будто бы пытаясь уцепиться за последние секунды своей смелости, закончившейся таким смазанным и быть может даже слегка неловким поцелуем. Бауэрс пятится назад, не сводя с этого зрелища глаз, пока не оказывается за пределами комнаты. Там уже и не брезгует выйти на улицу, отбросив недокуренный косяк в ближайший мусорный бак, и как можно скорее смотаться отсюда. Так и закончился один из вечеров, которые Генри проводил в доме у своего друга. Но, пожалуй, самое странное из всего этого - отсутствие какого-либо чувства гнева. Он и так готов был признать, что его дружба с патлатым иногда граничила с чем-то иным, более сильным и необъяснимым. Готов был признать, что временами задумывался о таком роде взаимоотношений с Хокстеттером, но никогда не воспринимал свои размышления и вытекающие из них умозаключения как что-то серьёзное. Как что-то реальное и, чисто гипотетически, возможное. Но, к сожалению, чем больше Бауэрс отрицал своё влечение и чем больше пытался высмеять подобное, сгоняя злость на других, более слабых, тем больше его тянуло к этому наглому и.. В целом, Патрика нельзя было вот так описать словами, его нужно было только увидеть собственными глазами. — Не дрейфь, чё раскис сегодня? И, к сожалению, такого рода влечение, конечно же, отправят под зоркий глаз окружения, будут рассматривать и насмехаться, так что Генри прячет это глубоко в себе, не даёт рассмотреть никому и порой даже самому себе не позволяет. Дружит, болтает и зависает с приятелем как ни в чём не бывало. Хаггинс и Вик только плечами пожимают и переглядываются, мол, что-то не так с самого утра с ним, но лучше не трогать, чтоб себе хуже не сделать. И ни они, ни любой другой проходящий мимо стены со шкафчиками ученик не замечает того, каким именно образом Хокстеттер смотрит на своего приятеля. Никто из них не видит в этом взгляде той самый потаённой части, никто из них никогда в жизни не догадается о чём размышляет патлатый. Скорее даже скажут что-то наподобие «Вау, он умеет думать?». — Не твоё дело. А вот Бауэрс готов был поклясться, приложив свою ладонь на священную Библию, что читает в этих тёмных зрачках, обрамлённых притягательными светлыми радужками, что-то, что не может до конца понять и вместить в свою ещё юную голову. И, что самое неожиданное, не замечает там ни единого проблеска страха. Пытается подать себя самым устрашающим путём, но натыкается лишь на ещё большую заинтересованность. Патрик не испытывает страха, не боится того, что ему могут лишний раз заехать по челюсти. Он не боится Бауэрса. А тот, в свою очередь, не опасается слегка диковатого огонька, медленно разгорающегося внутри высокого тощего паренька. И в целом вещь эта удивительная, ведь каждый, кто хоть когда-либо замечал Хокстеттера в школьных коридорах во время перемены отмечал, что чувствует неясный холодок по спине. Не видит ничего такого опасного в этой усмешке, фигуре или движениях, но может буквально ощутить на себе какой-то тяжёлый груз. Кто-то даже говорил, что при взгляде на Хокстеттера сложилось впечатление, будто его кожа склизкая, а сам он выглядит противно и угрожающе. Так, пока многих его вид заставлял оборачиваться и проверять не идёт ли кто по пятам, Генри понемногу начинало завораживать и притягивать только сильнее. Чего он, разумеется, не показывает и, сложив руки на груди, удаляется, избегая любого контакта. — Странный он какой-то. Патрик, не отвечая на это ничего, некоторое время смотрит вслед уходящему, а вскоре и сам направляется в свой класс. Так и проходит чуть ли не весь день. И на протяжении всего этого отрезка времени Генри борется с внутренним чувством неладного. Такое ощущение по пустякам не преследует никогда. А последний раз когда оно также неожиданно появлялось Бауэрс в целом жалел что на свет появился благодаря дорогому папашке, который, поднабравшись смелости (да и просто поднабравшись), решил припомнить чуть ли не все грехи сына. В общем-то, следы от ремня и кулаков заживали ещё долго, так что сейчас парнишка готовился к худшем исходу событий. Конечно, Оскар не посмеет запереть его дома и не пускать на улицу или даже в школу, но определённый вид наказания он по-любому найдёт. Патрик же не думал практически ни о чём, наглухо засматриваясь в окно, не отвлекаясь даже на учительницу, что постоянно требовала от класса ответы на самые тупые и банальные вопросы. Хотя по истечению времени в на тот момент пустой голове возникал лишь один вопрос: а что если бы ты повторил это? Генри не заходил на косячок или выпивку уже несколько дней к ряду, а сегодня выглядел как-то чересчур угрюмо. Быть может, сегодня-то и решит заглянуть? Можно будет предложить ему покурить, выпить, поболтать по душам.. Хокстеттеру не жалко было ничего для своих друзей ни в плане финансовом, ни в плане эмоциональном. Финансовом из-за обеспеченности родителей, которые готовы были позволять своему пасынку что угодно, а эмоциональном из-за желания выслушивать и давать советы. Он не раз слушал тирады Хаггинса о том как ему не удалось уломать Люси из параллели на трах без гандона. Не раз выслушивал Крисса с его личными проблемами. Но приятнее всего было слушать именно Бауэрса. Он ведал о своих проблемах с отцом, о том, как Бутч частенько отрывается на нём, о том, как всё это иногда надоедает и бесит до чёртиков. Патрик определённо знал о нём больше, чем кто-либо. И, конечно, ценил эти знания и возможность их получения, никогда не затыкая раньше времени и не прерывая посреди рассказа. В тот день он также не прерывал, не мешал, слушал и слушал, а после в какой-то момент они съехали на несерьёзную тему и.. И патлатый не смог держать себя в руках больше. Неприятнее всего было увидеть как блондин просто убегает, оставляя в терзающих раздумьях. Но Патрик смирился. Будь что будет. Если попробовать ещё раз, то исхода два: 1) Получишь по лицу 2) Получишь взаимность. И он, во чтобы там не стало, решил дерзнуть ещё разок, если подвернётся момент. — Хей, Бауэрс, пойдём, по косячку? Расслабишься, не то из-за теста по матеше небось волнуешься, учёный. Уже после занятий вместе с остальными он подождал Генри у главных ворот школы, обсуждая самые отстранённые темы, дабы хоть чем-то себя занять. — Родаки вернутся завтра, можем устроить бухалово, а? Закидывая свою длинную руку на плечи приятеля проговаривает уже тише, пихая его в бок, очевидно и явно с целью всё-таки уломать. На это парень дёргается, отпихивая навалившуюся шпалу от себя, и бормочет что-то себе под нос. — Я подумаю. В этот день, в, казалось бы не предвещающую никакой беды среду, Генри было сказано поухаживать за домом. Бутч очень кропотливо и требовательно относился ко всем своим приказам, чем часто жутко раздражал. Находил малейшие ошибки и всегда не брезговал их подмечать, чем выводил из себя и так не слишком стабильного сына. Но ему было наплевать. Однажды он даже выпустил пулю в землю, дабы просто опустошить магазин в оружии, но это значительно повлияло на отношение Генри к нему. Генри ненавидел своего отца. Это ещё мягко сказано. Порой в светлой голове зарождались самые ужасные и коварные мысли и частенько Бауэрс ощущал, что понабирался этой жестокости ни у кого другого, как у Патрика. Только тот мог рассказывать самые выжимающие и скручивающие внутренности вещи с непринуждённым выражением лица или того хуже улыбкой, будто ведает рецепт какой-нибудь выпечки. И это чертовски пугало раньше, но вот сейчас.. Сейчас, замечая за собой такое же поведение, Генри лишь беззвучно ругается, что выглядит скорее достаточно смешно, и направляется к своему дому пешком, что тоже весьма удивительно. Не часто застанешь такого человека за пешими прогулками. — Раз, два, три... По приходу домой он считает чистые тряпки, которыми можно будет протирать самые грязные поверхности, к которым всегда придирается Бутч. Как итог их выходит семь. Решая не терять времени зря, парень тут же приступает к уборке, пытаясь буквально вылизывать весь дом до блеска, хотя с его рассеянной натурой это даётся с большим трудом: там хочет протереть, отвлечётся на что-нибудь, и уже не возвращается. Всё это обусловлено именно мыслями о предложении Хокстеттера. И стоило ли сунуть свой нос туда по-новой? Что из этого могло вытечь в качестве последствий? Над подобными вопросами Генри размышляет вплоть до самого вечера, желая всё же освободиться побыстрее. Но, как ни крути, один человек с тщательной уборкой всего дома справиться на идеально не в состоянии, так что газон так и остаётся не покошенным. Но зато он надеется, что всю остальную работу отец примет, а может быть даже в кои-то веки поблагодарит, похвалит, хотя эта благодарность не будет значить для него ровным счётом ничего. — Чёрт.. Пол на кухне всё ещё оставался в разводах, так что стоило поторопиться хотя бы их смыть, ведь, выглянув в окно, Генри точно заметил яркие огни фар и шум от приближающегося автомобиля отца. Всё ведь неплохо, правда? Не так и плохо.. Конечно не так и плохо, «ты вон ведь сколько уже терпишь, значит следует собраться и выждать то, что осталось». Сердце пропускает несколько медленных ударов прежде чем начать колотиться в поистине бешеном темпе. По мере того как Бауэрс слышит щелчок открывающейся двери и тяжёлые шаги, этот темп, кажется, всё ускоряется и ускоряется. Генри успевает тихо вдохнуть прежде чем отец является во всей красе. Расстёгнутая рубашка, сведённые к переносице брови и то, что он замечает во взгляде Бутча практически каждодневно. Этот мерзкий маленький размытый проблеск, что делает его глаза будто бы стеклянными, а взгляд прожирающим насквозь. И сейчас, затаив дыхание, он встречается с этим проблеском нос к носу, тушуясь перед его некой высшей могущественностью. — Почему на дворе трава по пояс? Этот хриплый тон Генри узнает даже проснувшись глубокой ночью. Этот отвратительный запах, что всегда преследует мужчину. Ни от кого больше настолько противно алкоголем не несло. Даже наблюдая за тем как Хаггинса или Патрика рвёт, когда они перебирают с выпивкой, он не чувствует такого отвращения. — Я не слышу. И предельно ясно становится, что церемоний никто устраивать не собирается, ведь хриплость в голосе всё нарастает, как и его громкость. Бауэрс шумно сглатывает вязкую слюну, пытаясь ненароком не закашлять, дабы не вызвать ещё большей волны негодования в свою сторону. — Я не успел.. Оскар медленным шагом подходит ближе, чем заставляет Генри отступать назад, мелкими шажками, пока тот спиной не упирается в прохладную поверхность старого холодильника. — Не слышу. Подросток мельком взводит взгляд вверх, но как только цепляется за этот мутный проблеск, его тут же отталкивает. — Я не успел. Пока я поубирал везде, уже стало темно. — Замечательно. Генри не желает смотреть, но точно догадывается что последует далее. И догадки подтверждаются, когда до слуха долетает характерный звук. Он вытащил свой кожаный ремень из шлёвок. — Поворачивайся. Он мог бы заплакать не от той боли, что в данный момент обещает пронзить тело, а от самого факта своей беспомощности, необходимости повинования. — Но.. — Генри. О нет, если он переходил на имя, значит точно ничего хорошего не стоило ожидать. Генри бы действительно повернулся, если бы конечности не ударило ужасным параличом. Единственное, на что он способен сейчас - ненависть и уже сбитое дыхание. — Не нужно меня выводить, Генри. И прежде чем парень успевает хоть как-либо среагировать по левому бедру прилетает первый удар, так звонко что, кажись, и уши закладывает. Бауэрс чуть дёргается, но всё же возвращается в прежнюю позу. Отец принимает это за принцип. За единственное желание делать наперекор. Ещё раз, почти по тому же месту, что и ранее. Синяк уже без проблем обеспечен. — Ты меня слышишь? Видимо, чтобы Генри услышал, Бутч начинает махать своим импровизированным орудием наказания неистово, из стороны в сторону. Желает хоть какой-то ответ получить, но подросток, втупившись в деревянный пол, стоит смирно, руки по швам, будто и вовсе ничего не замечает. — Ага-а.. Смеёшься надо мной, сучёныш? Видимо это и вправду принимается за насмешку, ведь Оскар больше не церемонится: хватает пасынка за плечи и проводит в сторону, разворачивает лицом к стене, при том настолько больно сжимая шею, что, кажется, позвоночник не выдержит. — Смеёшься, да? Сейчас я покажу тебе что такое «смешно». В какой-то момент Генри кажется что никакой боли он больше не чувствует, что просто потерял эту способность. Он просто жмурится до появления разноцветных кругов перед глазами и закусывает губу, пытаясь не концентрировать всё своё внимание на ударах. Даже благодарит свою невозможность видеть сейчас этот замыленный проблеск. А удары тем временем продолжаются. Один за другим, следуют целыми сериями и Бауэрс может сказать с уверенностью, что чувствует как что-то тёплое стекает и струится по ноге от мест, на которые чаще всего приходится новый замах, до самых пяток. — Что я тебе говорил о Денбро? Бутч пускает кровь и совсем не волнуется насчёт этого. Просто монотонно лупит, так, что старые гематомы расцветают с новой силой вместе с появившимися по-новой. — Я говорить тебе не лезть к нему, сучёныш? Ох. Билл не выдержал очередной стычки и издевательства и рассказал обо всём своим родителям. А те, по видимому, пошли и доложили Бутчу. Чёрт бы их побрал вместе с Заикой. Не стоило тебе, Генри, упоминать его младшего брата и его смерть, ох, не стоило. Дурак. — Отвечай! — Да, говорил! На одно единственное мгновение всё затихает и парень очень отчётливо ощущает онемевшие бёдра, собственный пульс и тяжёлое дыхание отца. И всего через секунду возле самого уха раздаётся оглушительный крик, от которого по правде можно оглохнуть: — Тогда какого хера мне говорят что ты к нему лезешь! Уже после этого, как только Оскар наносит новый удар, Генри не выдерживает. Не выдерживает и позволяет гортанному полувсхлипу полувскрику сорваться с губ. Он чувствует как щёки становятся влажными понемногу. Он не плачет от боли. Он не умеет этого делать. Это всё просто.. Просто слишком обидно. Несправедливо. — Я говорил! Говорил! Столько ещё тебе, сука, раз повторять, щенок! И на некоторое время Бауэрс отключается от реальности. Он не ощущает ничего, словно внутри, прямиком в грудной клетке, растёт всепоглощающая дыра. — Отвечай. Она заглатывает любое тепло, а выплёвывает наружу какое-то ужасное подобие эмоции, чувства. Что-то такое мерзкое, вонючее, гнилое внутри. И он ощущает этого слишком много. — О чём мы с тобой ещё говорили? Всё, на что он способен - ненависть. Ебучая ненависть, разъедающая изнутри, до самых мелких частиц. Как же противно становится. — Уважение. Блевать тянет, нет? — «Я извинюсь перед Денбро уже завтра». Хочется встать под струю тёплой воды и смыть с себя всю эту слизь. — Повторяй! Если это не точка кипения, то что в таком случае? — Ты девчонка чтоб плакать? Я тебя спрашиваю! Какое же отвратительное чувство. Если так, то хочется просто закопать его. Глубоко-глубоко под землю, чтоб никто и никогда в жизни не нашёл, а ещё желательно вместе с собой. Чтоб червяки слизали последние остатки плоти/человечности. Чтоб лишь они, молчаливые, были свидетелями такого рода мучений. — Ты девчонка, да, Генри? Но не способен ли он дать отпор этой силе, что постепенно, день за днём, превращает все внутренности в сплошную гниль? Почему же не способен? У тебя есть силы. Да, возможно, их не так и много, но они есть. У тебя есть возможность. Да, она ограничена, но она существует. У тебя больше нет терпения. Да и к чёрту его, ты уже натерпелся. И что, ты хочешь сказать, что всё ещё ничего не сделаешь? Что будешь вот таким неудачником и лузером? Да? Что будешь девчонкой? — Нет! Я не девчонка! Уберись, тварь ебучая! Отойдя от оцепенения также неожиданно, Генри брыкается, дёргается и в конечном итоге попадает поднятой ногой прямиком по промежности Оскара. Тот протяжно воет, скручиваясь, а Бауэрс тем временем протирает глаза, убирая ту мешающую прозрачную пелену, что окутывала последние несколько минут. Поворачивается и со всей силы толкает отца от себя. Подвыпившая тушка валится на пол с грохотом, задевая собой по пути ещё и стол, от чего тот съезжает на несколько сантиметров в сторону. — Я тебя ненавижу, сукин сын! Звучало бы максимально жалко, с дрожащим голосом и чредующимися всхлипами, если бы не вся та гниль, ощущающаяся в словах, что годами копилась внутри. И как же приятно её выпускать иногда, скажи? — Ненавижу! Твёрдый носок ботинка (Генри не снимал их только из-за чувства неладного) проходится прямиком по животу Оскара, раз за разом, пока тот пытается прохрипеть что-то о том, что так с отцом не разговаривают. Но, прежде чем он возьмётся за ремень по-новой и сможет подняться, Генри решает уйти. Нет, не уйти. Это по ощущениям был настоящий побег. Смятая одежда, онемевшие бёдра, «размазня» на лице.. Но зато таинственное и ранее неизвестное чувство победы. Чувство превосходства, какого не получить ни в одной драке, ни в одной стычке. Чувство такое, будто пересилил себя. Переступил и смог наконец-то вернуть то, что тебе полагается при рождении - честь. Тёплый весенний ветер сопровождает во время побега, пока Бауэрс, запыхавшийся и до ужаса бледный, бежит куда глаза глядят. Куда угодно, лишь бы оказаться подальше от злосчастного места и не менее ужасного человека. Он не знает свою конечную точку назначения. Просто необходимо время чтобы успокоиться. А лучше всего это получится в Пустоши. Ни единой души и много места. Тихо. Спокойно. То что нужно. Или же...

***

А для Патрика не было ничего особенного в этом вечере. Его окружало абсолютное одиночество, но в этом ничего плохого не было. Просто необходимо было придумать себе занятие. Поскольку рисовать стало уже достаточно скучно, он занялся сортировкой своего сегодняшнего улова. Все знали, что от пенала Хокстеттера всегда жутко несло мертвечиной. А это благодаря десяткам, если не сотням маленьких трупиков мух. Это было что-то вроде своеобразного хобби, которое он сам себе придумал от скуки. И, по сей день занимаясь этим, он собрал уже неплохую коллекцию. Он, по приходу домой и наличию свободного времени, высыпал все свои трофеи на стол и сортировал. Вот эта отправится к более крупным, вот эта к мелким, а вот та к «дефектным», ведь у неё отсутствовало крыльце. И это было весьма увлекательное занятие, но и мухи когда-то кончались, а свободное время оставалось. Вот в такие моменты, когда даже к своему холодильнику в укромном местечке нельзя было сходить, к Патрику возвращались мысли о Генри. Вообще он часто думал о Генри. Нормально ли это? — Кого волнует. Включив настольную лампу и направив её в другую сторону, от кровати, патлатый поднялся, с хрустом потягиваясь, только для того чтобы снова плюхнуться на постель. И что же Генри выбрал? Разве может быть что-то интереснее хорошего косяка и чудесной компании? По видимому может, раз он так и не явился. Иногда приходили и совсем уж странные мысли и жили в голове долгосрочно. Начиная от «Вдруг у него что-нибудь случилось» до «Точно следует попробовать ещё раз. Завтра же». Временами тишина могла его расслабить, а временами она вызывала желание воткнуть себе в каждое ухо по очень острому ножу, чтобы не слышать собственных мыслей. Хотя поможет ли это? Тогда уж лучше прямо между глаз. — Или в сердце. Патрик мог бы ещё долго рассуждать на насущные темы, если бы в слух не врезалось мелкое постукивание. Сначала было даже как-то жутковато, ведь на дворе глубокий вечер, а в окно что-то вот так монотонно стучит, и на ветку явно не похоже. Но патлатый был не из трусливых («Конечно, кого бы ещё в своём доме и на своём дворе бояться»), поэтому поднялся, оттянул занавеску в сторону и выглянул наружу. Там, внизу под окном, Генри готовился кинуть ещё один камушек вверх и благо реакция Хокстеттера позволила подать сигнал своего присутствия прежде чем этот самый камушек попал бы ему между глаз. — Эй, чувак! Генри! Ты в гости всё-таки решил? Но ладно бы ещё это.. Там, внизу под окном, Генри стоял и переминался с ноги на ногу, весь какой-то помятый и грязный. У брюнета крутилось много вариантов произошедшего в голове, но он принял вполне рациональное решение отложить это на попозже. На деле он находился там и решал стоит ли привлекать внимание своего приятеля около получаса. Не хотелось.. Напрягать что-ли? Скорее не хотелось оставаться наедине, дабы не попасть в такую же ситуацию, как в тот самый день. Но теперь ведь это невозможно, верно? — Да, знаешь.. Открой двери. Патрик только кивнул, прикрывая окно и скрываясь где-то в глубине дома. Бауэрс ещё некоторое время бессмысленно пялился на это окно, вслушиваясь в шум, создаваемый шелестом листьев на деревьях. Даже если Бутч захочет всё же научить своего сына должным манерам, то не будет ради этого переться к практически незнакомым ему людям посреди, фактически, ночи. Если действительно будет такая надобность, то он проведёт «беседу» уже по приходу Генри домой. О том как будет возвращаться он и не думал только потому что банально не было на это сил. Он и так из последних сил держался на ногах из-за онемения, что разносилось с внешних сторон бёдер вниз. Уже стоя перед входной дверью он, сунув руку в свои рванные, да ещё и впридачу теперь грязные, джинсы обнаружил что на ладони осталось немного крови. И ещё.. Ох, чёрт, какую же адскую боль вызывало любое прикосновение. Будто бы тело только сейчас принялось её «отображать». Приглушённо сматерившись, парень чуть дёрнулся от того насколько резко Хокстеттер отворил дверцу, предварительно отходя назад и пропуская, по всей видимости, желанного гостя. — Ух, чел, выглядишь потрёпанным. Генри это игнорирует, даже не пытается хотя бы как-то показать ненастоящее недовольство. Как же, блять, противно. Как же противно появляться в вот таком виде перед человеком, который вызывает у тебя искренние чувства. Но, кажется, все переживания Бауэрс строит себе самостоятельно, ведь патлатый лишь достаточно весело вышагивает рядом, идёт следом, будто не он здесь хозяин вовсе. — Эй, может тебе.. Ну, типа тряпку какую-нибудь дать? Или там ничего такого.. Гость только что-то невнятно мычит себе под нос и, даже не задумываясь над тем что его могут не понять, ступает на первую ступеньку, ведущую на второй этаж, а вскоре и преодолевает лестницу полностью. — Что за чёрт.. Заблудиться просто невозможно, ведь Генри бывал здесь достаточное количество раз, чтоб запомнить расположение комнат. Иногда складывалось впечатление будто он бывает здесь чаще чем у себя дома. Пролазит через окно на втором этаже, если родители Патрика находятся не на работе, и они целую ночь болтают о том, и об этом, пока силы не заканчиваются и не клонит в сон. И патлатый никогда не отказывает. Будто бы совсем не нуждается во сне, а на крайний случай засыпает на парте во время ужас какого скучного занятия. Но, в любом случае, сейчас спать он точно не собирается, ведь внутри поселяется неясное волнение. Наверняка именно из-за вида Генри. Он не зол, не расстроен, он будто бы не показывает совершенно никаких эмоций. И это даже слегка начинало пугать. Патрик не часто пользовался различными медикаментами, пластырями и подобным, только из крайней надобности, так что необходимые бинты было отыскать крайне трудно. Конечно, он заметил эту пропитавшую ткань джинс кровь, из этого сделав вывод, что бинты точно понадобятся. Перерыв все шкафчики в ванной комнате, Хокстеттеру наконец подвернулась нужная вещица под руку. Схватив её вместе с чистым, только постиранным полотенцем, он поспешил в свою комнату. Там Бауэрс стоял у того же окна, из которого брюнет пару минут назад выглядывал, и внимательно следил за близлежащей дорогой и подходом к дому в целом. Его всё ещё не отпускало ощущение что отец вернётся. Что придёт и, наплевав на здоровый сон окружающих, устроит разборки. А, если подумать насколько сильно его вывело такое поведение сына, то последствий стоило опасаться. Хотя бы потому что в следующий раз чтоб очистить магазин своего служебного пистолета он может выстрелить не в землю. — Где тебя так? Патрик пытается быть максимально позитивно настроенным и не действовать лишний раз на нервы, чтоб не спровоцировать появление одиночества по-новой. Кладёт на край постели, что ближе к гостю, бинты и полотенце, и снова по стойке смирно отходит, словно боится помешать, на этот раз облокотившись на стол. — Если это те пиздюки, ты знаешь что я не выдержу. Я, Вик, Рыгало. Только скажи. Генри молчит и это ещё больше настораживает Хокстеттера. Поворачивается и окидывает взглядом сначала бинты на кровати, а после и самого хозяина дома. Встаёт весьма интересная дилемма, с которой блондин разбирается в собственной голове. А патлатый пялится на Бауэрса в ответ и, чуть выждав, натягивает ту же свою полюбившуюся ухмылку, только сейчас она наполнена какой-то.. Опаской. Словно в боязни быть ударенным, он становится серьёзным, а улыбка медленно сползает с губ. — Ладно, я возьму пиво. И с этого момента Генри остаётся совершенно один в уже ставшей слишком знакомой комнате. Ведёт взглядом по стенам, цепляясь за пышных девушек в чёрном на плакате, рядом с которыми, уже на другом клочке бумаги, находится здоровенный мужчина с изуродованным лицом. Бауэрсу было хорошо известно как пристрастие приятеля к всякой готической тематике, так и к фильмам ужасов. Удивительно что родители позволили повесить чуть ли не полностью обнажённых девиц на стену. В свете настольной лампы многого не увидишь, да и глаза попросту разбегаются. Там плакат, там, тут какой-то рисунок, там ещё что-то. Такое ощущение что Патрику и вовсе не нужны были обои в комнате, ведь он мог обустроить её с помощью различных «декоративных» решений. И если бы для него эта комната не являлась вторым домом, то снова бы пробрала чистая зависть. У самого-то дома ничего подобного нет: ободранные стены да парочка выцветающих плакатов. Одним словом - отвратительно. — Это твой отец? К тому времени как Патрик возвращается в комнату, ставит две бутылки пива на стол и на него же опирается, Бауэрс успевает стянуть испорченные джинсы и кое-как пытается стереть засохшие кровавые подтёки. Его вся эта ситуация до ужаса напрягает, просто он не показывает насколько. Руки трясутся, ведь от каждого прикосновения адская боль возвращается. Насколько бы аккуратно он не пытался стирать следы, то и дело через несколько мгновений прерывался, давая себе время на отдышку. Но прикрываться от Хокстеттера.. Это заняло бы слишком много сил. Так что, преодолевая некую форму смущения, он отрывается от своего занятия и поднимает голову. — Да. Вот так ответ. И никакой грубости, и никаких подколов. Весьма необычно, так, что патлатый даже теряется на пару секунд и не может найти ответ. Что уж там говорить, если лично у него вся эта ситуация вызывает достаточно смешанные чувства. Конечно, ему хочется просто пойти взять аэрозоль и зажигалку и лично сжечь того ублюдка Бутча, но единственное, что сейчас отгораживает от принятия решительных действий - сам сын Оскара, что, чего уж таить, сейчас вызывает жалость, но в хорошем смысле. Его хочется просто пожалеть и дать отдохнуть некоторое время, закрыть в своей комнате и обнять. — Слушай, можешь.. Помочь? Он шипит сквозь сжатые зубы и отбрасывает полотенце на кровать. Самостоятельно всё это точно не получится сделать. Ранее до такого не доходило, поэтому и потребность в помощи отсутствовала. — В смысле.. Патрик даже на месте застывает, слегка интуитивно поднимая брови от удивления. Мало того что на него и его привязанность и так давит ситуация, так ещё и усугубляется. Но отказаться он не смеет, какие бы кульбиты сердце в груди не отбивало. Хватайся за возможность, правда? — В смысле просто помочь, Хокстеттер. Патлатый лишь быстро кивает и, взяв то же полотенце, садится рядом. Некоторое время медлит, тянет время из-за понимания собственного положения, но вскоре кладёт свою широкую ладонь на колено Бауэрса. Тот дёргается, но не говорит ничего, только откидывается назад, подставляя согнутые в локтях руки. Патрик, по привычке облизывая губы, ведёт чуть выше, преодолевая отметку в виде колена и замирает. Только после подносит полотенце более чистой стороной и мелко проводит по уже «чудесно» расцветающей гематоме. Генри снова еле слышно шипит, напрягается. Патлатый проводит до конца, упираясь в поверхность постели, осторожно протирая ровный прямоугольник на коже. — Он никогда не срывался так.. Патрик прекрасно знал что Бутч не скупится на наказания, но чтоб так... Это впервые. Он даёт другу в очередной раз отдохнуть пару секунд, используя это время для того чтобы скользнуть взглядом чуть выше положенного. Будь Патрик полностью отбитым на голову козлом, то прямо сейчас восполнил бы свою потребность и «воспользовался моментом». Да, возможно, он таким и был, но явно не по отношению к Генри. Именно поэтому, избегая и игнорируя внутреннее напряжение, молча продолжал стирать кровь, лишь время от времени проводя кончиком языка по губам из привычки под изучающий взгляд. — С бинтами справишься? Бауэрс, по всей видимости, одобрительно мычит, возвращаясь в сидячее положение и Патрика ещё больше смущает небольшой бугорок между ног друга. Он не раз замечал как во время разборок или драк джинсовая ткань на его промежности натягивается. Это понятно, адреналин и прочее, что вызывает эрекцию, но Хокстеттер в такие моменты просто тушевался, не находя в себе более сил на то, чтобы притворяться абсолютно спокойным. Ему было проще перевести всё в шутку, чем сталкиваться с реальными последствиями. Даже сейчас, поджав хвост, он снова трусливо уходит, оставляет Бауэрса наедине. Нужно ведь умыться, смыть с себя всё это напряжение, верно? Верно, иначе точно не избежать удара в лицо. — С другой стороны.. Так ли это плохо, а, Пат? Всматриваясь в собственное отражение и стирая с лица и волос последние влажные капли, задаётся вопросом брюнет. — Очень плохо. Очень херово. Чуть погодя, он плавно выравнивается, становясь во весь рост. — Ничего такого. Косяк, пиво и ничего плохого не будет. Именно так. Зачастую под влиянием этих «волшебных» вещей Генри становился чрезвычайно открытым и, по большей части, совсем не агрессивным. Конечно, всё зависело от компании, но в этой.. В этой точно всё проходило, проходит и будет проходить гладко. — Эй.. О.. Патрик даже на секунду застыл в дверном проёме, заметив на Генри свои собственные спальные шорты. Не то чтобы спальные, ведь он частенько обходился и без сна несколько дней подряд, но факт оставался фактом. — Пришлось одолжить. Даже «Ты не против?» не требуется, ведь блондин знает что тот не против. Прислоняясь спиной к изголовью кровати и частично стене, парень, так и не дождавшись возвращения друга вовремя, сидел уже с подожённым косяком, притянув ноги поближе к туловищу и согнув их в коленях. — Чё, опять кашлять тут собрался? Хокстеттер не придаёт особого внимания ничему кроме самого Бауэрса. Плюхается возле, принимая ровно такую же позу, только вместо того чтобы согнуть ноги наоборот выпрямляет их, даже так дотягиваясь практически до края постели. Подросток резко погнался в рост, так что она была чуть-чуть короче необходимого. Родители просто пока не нашли время на её замену, да и жалоб и требований поменять прямо сейчас не получали. — А как же. Я умею в затяг. Генри демонстративно поворачивает голову в сторону друга, прикладывает косяк к губам и вдыхает слегка едкий дым. Во рту остаётся вкус пригорелого мяса или картофеля, но это лишь по той причине что курево лежало чуть дольше положенного. Выждав несколько секунд, блондин выдыхает и на этот раз у него действительно получается неплохо затянуться. Конечно если не учитывать то, что он с трудом сдерживал сухой кашель, разъедающий глотку, и глаза у него будто бы тут же покраснели от этих самых попыток. — Ты как неудавшаяся блядь в придорожном мотеле, которая сосать не умеет. Получив на это слегка недовольный, но весёлый взгляд, Патрик рассмеялся своим странноватым полуквакающим смехом, открывая своё пиво и передавая вторую бутылку Генри.

***

Эти посиделки затянулись надолго, Патрик уже даже не скажет точно сколько времени сейчас на часах. То ли два ночи, то ли час, неважно в целом. Важнее всего сейчас был Генри, планомерно делающий небольшие затяжки и удобно устроившийся на груди Хокстеттера. Тот всё ещё опирался на изголовье спиной, разве что немного съехал вниз и также потягивал сигарету. Было слишком лень тянуться к пачке, потому они курили одну поочерёдно. Но патлатый искренне надеялся на то, что лежащий на его груди, даже больше на левом плече, не улавливает насколько часто бьётся его сердце. Бауэрс позволял себя обнимать и поправлять, перебирая, светлые пряди волос, что для Патрика уже было раем на Земле. Именно в этой комнате и именно с Патриком можно было расслабиться, хотя бы на какое-то время перестать оглядываться назад в поисках опасностей. Как бы ужасно несвойственно такое поведение было для блондина, он доверял. Доверял впервые и очень сильно, этого не отнять. Можно было поделиться всем, что крутилось на уме и при том не получить за это насмешек или тишины в свою сторону. Сегодня, к слову, он успел выговориться достаточно. И об отце, и об том выстреле в пол, и об накипевшем. И как же было приятно просто перестать волноваться насчёт всего и всех. Просто говорить и говорить, ощущая как Патрик подаёт то лёгкие смешки, то наигранно удивлённые вздохи. Как прижимает к себе, обнимая крепче, будто боится потерять. И как начинает говорить, когда у тебя слова, кажется, совсем заканчиваются. Никто в жизни не сказал бы, что Хокстеттер способен на такое. Никто бы в жизни не подумал, что Бауэрс может быть «тряпкой», что раскисает в его же руках. Это ведь хреновая затея. Ты ведь нормальный у меня, да, Генри? Пусть идёт к чёрту. Идёт к чёрту вместе со своим бухлом, вместе со своим значком шерифа, тупорылыми претензиями и кожаным ремнём. Именно подобным образом размышляет Генри, полностью обезоруженный сейчас и не готовый к любому возможному нападению. Просто знает что его не будет, что Патрик не даст никому пробраться и застать врасплох. И эта надёжность успокаивает ещё больше. Хокстеттер же в свою очередь как-то притих. По крайней мере так может считать только блондин. На деле в его голове сейчас всё кипело, как и, собственно, в теле. Сотни и тысячи мыслей роились, как те устрашающие летающие пиявки из кошмара. И он уверенно боролся, отбивался всеми силами от них. Но в какой-то момент эту надёжно выстроенную защиту смог обойти один единственный аргумент. Почему нет? Получишь в лицо либо получишь взаимность. Генри пьян и накурен. Ты помог ему достаточно. Ты заслужил. Просто очередной способ успокоить и отвлечь от мыслей о той полицейской крысе. — Патрик?.. Генри ловит себя на том, что сразу после затяжки ощущает как длинные пальцы Хокстеттера движутся по внешней стороне бедра. Еле касаются и задевают поочерёдно всю площадь, все синяки и отметины от краёв ремня. Даже от такого невесомого касания они начинают ныть, но это такое невзрачное ощущение, что боли не вызывает. А Патрик молчит. Молчит, мысленно пытаясь не забывать делать систематичные вдохи и выдохи. В следующую минуту он следует только ему известным путём выше, перескакивая с бедра, огибая тазовую косточку и оказываясь на животе. Генри только и следит за этими плавными перемещениями пальцев и ладони, легко вздрагивая, когда они забираются под ткань одной из его любимых футболок без рукавов. — Это были только бёдра? Слышать приглушённый шёпот у самого уха непривычно, но по какой-то причине Генри не сопротивляется. Не сопротивляется и более того позволяет Патрику идти дальше, позволяет подыматься выше, задирая футболку и обнажая чуть чаще обычного вздымающийся живот. Бауэрс может точно сказать что при открывшемся виде патлатый облизывается. Это чудесно слышно из-за его близости. Тем временем ладонь оглаживает аккуратно всё выше и выше, перепрыгивает на грудь и чуть не добирается до самых ключиц. Здесь-то блондин и теряется, ощущая на открытом участке шеи влажное прикосновение. В голове абсолютная пустота, лишь ритм собственного пульса. Патрик не боится. Явно не боится. Его будто магнитом притягивает и он с этим ничего не может сделать. И, не надеясь на явный отказ или соглашение, продолжает выстраивать дорожку влажных следов по коже, что не скрыта волосами или же одеждой, так, словно пытается бережно откусить себе маленький кусочек. Более длинные пряди на затылке щекочут щеку. — Или он делал ещё что-нибудь.. Здесь? Когда же он подключает к более активным действиям и вторую ладонь, Бауэрс окончательно теряется. С одной стороны, его терзают собственные сомнения и наставления, которыми пичкали с утра до ночи, из года в год. «Это ненормально, противоестественно». Но с другой стороны будто нет сил для сопротивления, когда вызывающие мелкую дрожь из-за прохлады прикосновения исследуют грудь, цепляются, поглаживают и зажимают между пальцами. — Или.. Здесь? Покрутившись там, они ползут ниже, как и застывшие комом слова в горле превращаются в твёрдый камушек, что движется паралельно Патрику. Его пальцы начинают плавно давить, ощупывать и складывается ощущение, что он готов был до смерти драться за возможность прочувствовать то же, что ощущает сейчас хотя бы ещё один разок. Генри шумно вбирает прокуренный воздух. Чувствует как под каждой подушечкой, которая касается оголённой кожи, возникает небольшой электрический импульс. И все они принимаются, копятся внизу живота томительным ожиданием. Сознание всё также не отвечает и не реагирует на приказы прийти в себя, потому Бауэрс всего лишь сдвигается на несколько сантиметров влево, больше облокачиваясь на плечо, и поворачивает голову в сторону патлатого. Тот по привычке облизывает губы, сейчас даже чаще из-за напряжения, но, заметив ответный взгляд, направленный в свою сторону, скалится. Сейчас по-настоящему жадно и предельно ясно становится что делиться ни с кем он не собирается. — Здесь? Этот довольный оскал не прерывается даже когда его пальцы будто бы мелкими шажками проходят ещё дальше, останавливаясь и сжимая крепко, но, безусловно, не с желанием навредить. Генри задавленно мычит, в попытках вдохнуть грудная клетка неровно дёргается, сжимается. Всё тело будто бы отдаёт невероятно сильным жаром, который ощущается и от Патрика, в то время как воздух в комнате становится слишком ледяным. Словно при простуде. — Ты ведь не против, если здесь кое-что сделаю я? Бауэрс было раскрывает губы, но желание выразить свою точку зрения насчёт этого тут же затыкается. Он бы никогда не подумал что губы как у Хокстеттера такие мягкие, если судить по ощущениям. Одурманенный мозг попросту не может обработать такое количество информации, так что парочку мгновений блондин находится в полном оцепенении, ощущая то с каким желанием патлатый рвётся вперёд. Рвётся, целует не без такой же привязанности окончательно, и только после осознания этого получается отпустить волнения о возможных последствиях. — Пат.. Но Хокстеттер только приглушённо цыкает, без стыда и совести пробираясь и под собственные спальные шорты, которые у него одолжили, и под боксёры. Забавно, ведь Генри сейчас бы припомнил ему «Ты делаешь это слишком быстро». Но, возможно, ему и нравился темп, с которым текущие события разворачиваются. Вскоре негласным подтверждением этого стала откинутая на весьма широкое плечо голова, ладони, сжимающие икры и колени брюнета, и, как вишенка на самом вкусном и желанном торте, не то несдержанный всхлип, не то стон. Вот это уже значительно больше грело слух и заодно самолюбие Патрика, ведь тот теперь точно не планировал останавливаться. Неужели взаимность? Боже, как же ты добился, Пат? — Парочка косяков, пиво и моё присутствие. Бауэрс лишь на секунду приоткрывает веки, пытаясь вслушаться в сказанное и найти там смысл, но списывает это на очередные любовные трели, которые патлатый и так шепчет сейчас чрезмерно. Шепчет и ускоряет свой темп, сжимая всё крепче и двигаясь всё настойчивее. — Ты же понимаешь.. Понимаешь.. Не в состоянии выговорить предложение полностью, блондин берёт себе небольшой перерыв. Дышит ещё более загнанно и плавно тянет руку к руке Хокстеттера. Но ничего более, всего лишь цепляется чуть выше запястья и слабо держится. Сердце Патрика плавно начинает таять, так быстро, что он готов буквально жизнью своей пожертвовать лишь бы Генри больше не попадался на глаза собственному отцу. Ребята из банды, наверняка, назвали бы это гейским дерьмом и высмеивали бы, но его это вовсе не волнует. — Ты же понимаешь, что об этом никто не должен узнать? Он глупо лыбится, оставляя слабые, но переполненные тем самым чувством привязанности, поцелуи на уже более открытой шее. — Не бурчи, я понимаю. Чего там, у самого дыхание спирает всего лишь от одного вида и ощущения разгорячённого парня рядом. Благо сигарета, а вернее остатки от неё потушили до того, как они бы коснулись покрывала. — Въебать бы ему самому. Мудак не подозревает что я бы сделал. Но весь тот гнев насчёт Бутча улетучивается когда Генри что-то невнятное пыхтит и легко вскидывает бёдрами, толкаясь в чужой кулак. Это движение тут же отдаётся рваной болью и дискомфортом, так что он замирает, более не желая предпринимать подобные попытки намекнуть. Но, кажись, до Хокстеттера и так доходит, ведь он крепкой, чего не скажешь с виду, рукой прижимает за живот к себе, пока второй.. Второй вытворяет какие-то вещи, которые блондин даже в мельком глянутом в гараже Хаггинса порно не замечал. — Блять.. — Нравится? Риторический вопрос, ведь и Пат уже «ровно» думать не может. Он уже на пределе, если так можно сказать. Только лишь созерцание желающего всё больше и больше приятеля(?) подталкивает к той финишной черте. — Я дам всё что тебе нравится.. Реально всё, Генри. И он отдаёт всё. Отдаёт себя полностью, получая в ответ тоже самое. Это подрывает ощущение реальности окончательно. И превращает в сплошные осколки, когда тело так близко выгибается, напрягается каждой частичкой, что чувствуется великолепно, и уже после патлатый ощущает липкость и ещё большее тепло на пальцах своей правой руки. Может ему даже кажется как Генри тихо, еле слышимо, повторяет его имя, пропуская ещё несколько ударов мелкой дрожи и обмякая. Хокстеттер не может. Больше просто не может, потому, крепко зажмурившись и прикусив нижнюю губу, спускает себе в штаны, как неопытный школьник при виде складки на одеяле, похожей на пизду. Они оба тяжело дышат, приходя в себя, прежде чем Патрик первым не начинает шуршать по пространству вокруг себя. — Я убью этого мудака, Генри. Нащупывает то самое полотенце и сначала помогает Бауэрсу, а после и себе. Тяжело вздыхает. Взаимность получил, а что теперь-то, умник? А? Пошлёт тебя нахуй, обеспечит тебе звание педика на весь Дерри и смоется. Какая же жалость, Пат, какая жалость. — Ты собираешься лечь или тебя уложить? Патрик мотает головой и сосредотачивает свой взгляд на Генри. Он никуда не уходит. Только поправляет свои боксёры и одолженные шорты. — Не бурчи. На губы наползает сама по себе та же довольная усмешка, а её обладатель ложится обратно, вытягивается во весь рост, так, что ступни свисают с постели и, что самое главное, приобнимает устроившегося под боком Бауэрса. Чувствует самое приятное тепло за всю свою жизнь и такую же слабость во всём теле. Алкоголь всегда добивает поздно, но, Патрик может дать слово что сейчас это ощущение растекается от сердца, прямо по всему телу, проникает в каждую, даже самую мелкую частичку. Уже находясь в полудрёме, он улавливает краем уха это несерьёзное: — Иди к чёрту, Хокстеттер.