***
Чхон Мун оказался на той же тропинке, по которой иногда прогуливался Чхон Мён, когда он был моложе, когда он был просто кучей счастья, удивления и восторга. Мысли о Чхон Мёне вызвали на его лице улыбку. Он с радостью и гордостью наблюдал, как малыш, которого он держал на руках, вырос в мужчину, которым тот сейчас является. Эти хрупкие руки теперь мозолистые от тренировок и спаррингов. Малыш, который постоянно падал на колени, теперь стоял крепко, и его шаги никогда не дрожали. И всё же его сердце болело от боли, всего лишь крошечное, мимолётное мгновение, когда он скучал по мальчику, который держал его за руку и смотрел в его глаза с благоговением и удивлением, на которые способен только ребёнок. Он скучал по тому, что был нужен мальчику, которого он практически вырастил. Чхон Мён вырос в сильного культиватора, его имя и титул известны по всему Муриму, как грозного, сильного и праведного человека. Он гордился им каждый день. И это чувство никогда не покидало его, не ослабевало, даже когда тот создавал проблемы с другими сектами или продолжал пить до беспамятства. Чхон Мун любил его, как родного сына. Он не знал, ведает ли об этом Чхон Мён. Но он надеялся, что он проявил к нему достаточно любви, чтобы тот понял, какое место он занимает в жизни Чхон Муна. Так он шёл по тропе, вспоминая времена, когда Чхон Мён был ещё маленьким. Вспоминая его первое слово. Вспоминая его первый шаг. Вспоминая, как тот впервые взял в руки меч. Вспоминая радость на лице Чхон Мёна, когда он прибежал к нему, рассказывая о своих успехах в освоении первой формы меча. Улыбка не сходила с его лица, пока он шёл и шёл, вспоминал и вспоминал. Ветер цветов летел и кружился рядом с ним, словно соглашаясь с ним. В конце концов, они тоже были здесь, чтобы наблюдать, как Чхон Мён растёт, превращаясь из ребёнка в подростка и мужчину. Но его радость прервалась, когда пронзительный голос окликнул его со спины. — САХЁНГ! Он повернулся и приготовился читать лекцию голосу, который он слишком хорошо знал. Но всё остановилось, когда он заметил выражение лица своего саджэ. Лицо Чхон Мёна было бледным. Его глаза были дикими и полными неверия. В них даже промелькнул намёк на безумие. Его плечи были сгорблены и напряжены, и Чхон Мун почувствовал, что беспокоится за него. Чхон Мён выглядел затравленным и усталым. Как будто весь мир навалился на его плечи. Как будто он видел так много вещей, так много крови, смертей и потерь. — Чхон Мён-а, — он обнаружил, что зовёт его, и в его голосе прозвучала настоятельная просьба. Он быстро шагнул вперёд, один за другим, его одежда вздымалась от того, как быстро он бежал к нему. Его ладони каким-то образом оказались на щеках Чхон Мёна. Он смахнул одинокую слезу, упавшую с глаз его саджэ. Хотя он заметил, что обычно яркие и озорные глаза его саджэ теперь блестели от слёз и грозили вот-вот упасть. — Чхон Мён-а, что случилось? Что-то произошло? — спросил он, в его голосе звучали беспокойство и гнев. Кто посмел довести его саджэ до слёз? — Кто-то сказал тебе что-то плохое? Чхон Мён опустил глаза и покачал головой. От этого движения у него потекли слёзы. Чхон Мун поднял одну из рук вверх, убрав влажные волосы Чхон Мёна в сторону. — Скажи мне, м? Ты что-то сделал? Обещаю, я не буду злиться. Просто скажи мне, и я всё исправлю, хорошо? Так что скажи мне и не плачь, Чхон Мён-а, твой сахёнг обещает не сердиться на тебя, ладно? Но вместо того, чтобы успокоить мальчика, Чхон Мун лишь заставил его плакать ещё сильнее. Его плечи ссутулились, словно защищаясь от окружающего мира. Одинокая слеза превратилась в обильный поток. Рыдания били по его телу. Дошло до того, что его тело сотрясалось от горя. И что-то треснуло в груди старшего мужчины. И теперь вместо гнева Чхон Мун чувствовал панику и беспокойство, сочащиеся из всего его существа. — Что случилось, Чхон Мён-а. Расскажи сахёнгу, а? — снова просил он. Но Чхон Мён просто стоял и всхлипывал. И казалось, что он плачет над обидами и болью целой жизни. И Чхон Мун просто не знал, что делать. Тогда он привлёк Чхон Мёна к себе и положил его голову себе на плечо. Одной рукой он провёл по волосам мальчика, а другой крепко обхватил его спину. — Всё хорошо, Чхон Мён-а. Всё в порядке. Я всё исправлю. Сахёнг всё для тебя исправит, — прошептал он мальчику на ухо. Вместо того чтобы сдержать слёзы, мальчик лишь крепче ухватился за одежды сахёнга. — Прости, — Чхон Мун слышал, как мальчик говорил сквозь рыдания. — Это я во всём виноват. Вопросы грозили сорваться с его губ, но он сдержал их. — Всё в порядке. Всё замечательно. Я прощаю тебя. Хотя я не уверен, что вина лежит на тебе. Чхон Мён только покачал головой, сквозь рыдания и слёзы. — Моя вина, — произнёс он вновь, голос был грубым. Словно он действительно верил, что это его вина. Чхон Мун не мог этого допустить. Особенно когда он сам не понимал, в чём тут вина. Но вместо того, чтобы высказать свою мысль, он просто стоял и продолжал делать то, что делал. Он постарался, чтобы его объятия были крепкими и прочными, чтобы было совершенно ясно, что он будет рядом, несмотря ни на что. Что он будет стоять рядом с Чхон Мёном. — Всё хорошо, Чхон Мён. Я здесь, верно? Я всегда буду здесь. Он хотел бы, чтобы мальчик знал, как сильно он любил его, любит до сих пор и будет любить всегда. Возможно, его учение запрещало ему сжечь весь мир ради своего мальчика. Но он непременно, без тени сомнения, позаботится о том, чтобы тот, кто причинил его мальчику зло, сильно поплатился за это. Секта Хуашань учила упорству, миру и единству, но прежде всего… Они защищали то, что им принадлежало.***
Когда Чхон Мун нёс Чхон Мёна в его комнату, он вспоминал времена, когда Чхон Мён любил притворяться, что спит. И всё только для того, чтобы сахёнг отнёс его в спальню.***
Когда солнце село и на его место взошла луна, Чхон Мун так и не понял, что произошло, что вызвало у его саджэ такую большую печаль и скорбь. Его саджэ плакал так, словно весь его мир пропал, и он ничего не мог с этим поделать. Как будто его приковали к земле и заставили смотреть, как вся его жизнь, весь его мир разбивается на куски, превращаясь в нечто, что невозможно собрать снова. Чхон Мён всё ещё крепко спал, даже спустя несколько часов после того, как сахёнг уложил его на кровать. Его лицо выглядело молодым, без каких-либо морщин, вызванных годами стресса, разочарования и печали. Он выглядел совсем не так, как раньше, совсем не так, как мальчик, потерявший всё. Лицо Чхон Муна было мрачным, губы сжаты от гнева и беспокойства. Он расхаживал взад-вперёд по комнате своего саджэ, не ожидая никакого беспокойства со стороны, ведь он уже сказал остальным, что его нельзя беспокоить. Пока он не докопается до сути проблем, пока не узнает, что вызвало такое горе у его саджэ. Он вздохнул, сгорбив плечи, непохожий на лидера секты, которым он был. — Чхон Мён-а, — позвал он, глядя на мальчика и чувствуя себя беспомощным и растерянным. Его руки были заняты тем, что крепко держали мальчика за руку. В этот момент он не был уверен, что хочет успокоить мальчика или себя. — Я бы хотел, чтобы ты поскорее рассказал мне, что тебя так расстроило. И Чхон Мён двинулся, всего лишь крошечное движение, всего лишь наклон головы, прежде чем тот поставил Чхон Муна на ноги. — Чхон Мён? Мальчик слегка застонал и прохрипел: — Сахёнг? Он сел у кровати так быстро, как только мог. — Да? Сахёнг здесь, Чхон Мён-а. Рука мальчика быстро нашла путь к своей голове, и он застонал немного громче. — Что… я всё это время мог только слышать тебя. А теперь я ещё и видеть? Ух ты, я не уверен, стоит ли мне беспокоиться о своей психической стабильности или нет… — Чт-что? Чхон Мён-а, что ты только что сказал? О своей психической стабильности? — Чхон Мун быстро побледнел, боясь узнать ответ. Это не могло быть признаком отклонения ци, это не могло быть оно. Мальчик на мгновение застыл на месте, его глаза закрылись с ненужной силой. И это заставило старшего мужчину тоже замереть. — Чхон Мён-а? — снова позвал он. — У меня галлюцинации? — услышал он шёпот мальчика. Он звучал так испуганно и неуверенно. — Нет-нет, Чхон Мён-а, у тебя не галлюцинации. Я здесь. Ты здесь, — заверил он мальчика. Он снова взял его руку и крепко сжал. — Ты чувствуешь это? Я держу тебя за руку. Ты реален, и я реален. Это так же реально и определённо, как-то, что солнце взойдёт, а луна последует за ним. Он почувствовал, как Чхон Мён сжал его руку в ответ. Он подождал мгновение, прежде чем Чхон Мён медленно открыл глаза и посмотрел прямо на него. И когда их взгляды встретились, он увидел момент, когда боль и неверие снова заполнили глаза его саджэ. Он снова разрыдался. И что-то сжимало сердце старшего мужчины. — Сахёнг… прости меня, — мальчик задыхался, поднося их переплетённые руки ко лбу, словно молясь богам свыше. — Чхон Мён-а, мне нужно, чтобы ты сказал мне, что не так, и я мог бы исправить это для тебя, — он поднёс другую руку к голове мальчика, слегка и медленно погладил его по волосам, надеясь, что этот жест принесёт мальчику утешение. И Чхон Мён улыбнулся, хотя и немного разбито. Может быть, даже больше, чем немного. Он опустил их переплетённые руки к своей груди. — Всё в порядке, сахёнг, — сказал он, голос дрогнул. — Всё хорошо. Чхон Мун снова вздохнул. — Не похоже… не похоже, что с тобой всё в порядке. Тебе больно, Чхон Мён-а. Я могу быть слепым и всё равно видеть твою боль. — Это не так, ты не… я не… — Чхон Мён покачал головой. — Всё в порядке. Чхон Мун чувствовал, как его гнев нарастает из-за постоянных отрицаний. — Если ты в порядке!.. — он остановился. Более спокойным голосом он сказал: — Тогда бы ты не бежал прямо на меня и не выглядел так, будто потерял весь свой мир, Чхон Мён! Дрожащим голосом он умолял: — Не лги мне, Чхон Мён-а. Не лги мне. Чхон Мун взял его за руку и вытер слёзы, катившиеся из глаз мальчика. И он ждал. И ждал ещё. Ждал, пока Чхон Мён не будет готов. Затем, густым голосом Чхон Мён произнёс: — Что… — оборвал он, задушил свои слова. — Что ты думаешь о реинкарнации, сахёнг?