Inseparable

День начинается с того же, что и всегда. Чуя просыпается, хватает завтрак и старается выскользнуть из дома прежде, чем кто-либо из родителей успеют его увидеть. Дело не в том, что он их ненавидит. На самом деле он любит их, но общение с ними последнее, что бы он хотел делать с утра пораньше. Это жутко выматывает и оставляет его в состоянии выжатого лимона на весь остаток дня. После его путь прокладывается к дому Дазая, чтоб разбудить и его, а с ним и всю улицу. Все эти шесть дней Чуя жутко нервничал, ведь Дазай, несмотря на брошенный ему вызов, проявляет несвойственное ему ранее бездействие. И на этой почве у Чуи рождаются два предположения. Либо Дазаю требуется больше времени для розыгрыша, чтобы хорошенько проучить Накахару, либо же он в край обленился. В первом варианте он сильно сомневается, ведь по опыту знает, что если Дазай и планирует что-либо, то это наверняка за день до того, как эти планы должны осуществиться. Подготовка никак не могла длиться целую неделю. Дазай лентяй, которых только поискать.       — Летние каникулы через два дня, — говорит Акутагава во время перерыва. Он выглядит таким же сварливым, как всегда, его губы немного опущены, веки расслаблены. Весь его вид показывает то, насколько же ему претит здесь находиться.       — Предложение! — Ёсано оживляется, на ее лице появляется хитрая улыбка. — Мы просто обязаны собираться каждую неделю. Все мы, хорошо? Может даже как-нибудь на пляж рванем. Глаза Ацуши распахиваются, его лицо светится. — Пляж? — повторяет он. — Я никогда не был на пляже. Я бы хотел взглянуть на океан!       — Сомневаюсь. У нас полно работы, — заявляет Куникида, поправляя очки. — Если вы, ребята, попытаетесь бить баклуши и валять дурака всё лето, я заявлюсь к вам домой с пистолетом и под страхом смерти заставлю учиться.       — Неужто Куникида любитель ролевых игр? — спрашивает Ёсано, подмигивая блондину, и к его щекам стремительно приливает кровь.       — Нет ! Это… я вовсе не это имел ввиду, — ворчит Куникида, закатывая глаза. — Только Дазай из вас получает хорошие оценки.       — Да ну! — огрызается Чуя, хватая палку и бросая ее в блондина. Он, наверное, бросился бы на него, может быть, тряхнул бы за воротник, но кое-какой брюнет держит голову у него на коленях, не позволяя встать. — У меня оценки лучше, чем у этого придурка! Дазай фыркает куда-то в колено Чуи. Его глаза закрыты, но он не спит.       — Лучшие, а как же. Ты чуть не завалил обществознание в середине семестра.       — Но не завалил же, — рявкает Чуя, хватая Дазая за его каштановые волосы, дёргая достаточно сильно, чтобы причинить боль, отчего тот слегка вздрогнул. — Я получил восемьдесят два балла по японской литературе.       — Надо же, а у меня целых сто. А еще я занял седьмое место во всей Японии. Ты будешь продолжать спорить, Чиби? — спрашивает Дазай. Он приоткрывает левый глаз только для того, чтобы увидеть раздраженное лицо Чуи, а затем слегка ухмыляется, снова закрывая его.       — Ну… — ворчит Чуя, немного злясь. — Я мог бы выйти на максимальный балл, если бы…       — Если бы захотел? — заканчивает Дазай коротким фырканьем. — Так уж и быть. Сделаю вид, что не слышал этого оправдания раньше.       — Кончай юлить!       — Хватит фантазировать!       — Я могу сделать всё то, что делаешь ты и в разы лучше!       — Ты буквально на фут ниже меня!       — Не преувеличивай, ясно? И вообще, что это доказывает?!       — Это доказывает, что я лучше тебя.       — Если бы ты действительно был лучше меня, я бы давно покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши этого здания.       — Чу-уя~, а можно с тобой?       — Я не буду прыгать с крыши, придурок!       — Но ты же только что сказал, что хочешь.       — Если бы ты был лучше!       — Но я ведь вправду лучше.       — В твоих мечтах.       — Заткнулись оба, — ворчит Куникида, закатывая глаза, снова поправляя очки на носу. — Из-за вас двоих у меня обостряются головные боли. Ацуши улыбается и наклоняет голову. — Было бы так замечательно, если бы вы двое поладили! — восклицает он. А затем бедный мальчик сталкивается с уничижительными взглядами Чуи, Дазая и даже Акутагавы, что заставляет его немного содрогнуться.       — Отстали от Ацуши, — огрызается Ёсано на них троих. Она хватает мальчика за руку и притягивает его ближе, словно укрывая его. — Держите свои грязные взгляды при себе, придурки. Дазай вздыхает и снова закрывает глаза. — Прости, Ацуши-кун, — бормочет он. Ацуши улыбается и сияет. — Все в порядке, Дазай-сан. Вам не нужно извиняться.       — Ацуши, — говорит Ёсано, широко раскрыв глаза и ухмыляясь, как обычно. — Ты ведь со мной, верно? Это лето нельзя терять! Ацуши с уверенно кивает. — Конечно, Ёсано-сэмпай!       — Прекрати. Не называй меня так.       — А... Хорошо! Давай не слышит их разговоров. Он зажмурил глаза, и единственное, что он способен уловить, — это голос Чуи, расплывающийся где-то над ним и о чем-то разговаривающий с Куникидой и Акутагавой. На секунду он слышит очень тонкое урчание в животе рыжего и задается вопросом, достаточно ли он съел на завтрак. Наверное, нет. Но даже несмотря на то, что Чуя невысокий худощавый мальчик, на самом деле у него огромный аппетит, и у него всегда есть место, чтобы съесть что-нибудь еще. Дазай даже не гнушается скидывать ему остатки своей еды, пуская шутки о собаках. Брюнет испускает тихий вздох и переворачивается на спину, теперь его затылок лежит на бедре Чуи, и он смотрит на рыжего, который не обращает на него никакого внимания, потому что говорит о чем-то, связанном с быстрорастворимым раменом. Одна из многочисленных причин, по которым Дазай ненавидит Чую... Его жалкое сострадание. Он очень хорошо скрывает за жёсткой маской и вспыльчивым темпераментом, гневным тоном и ужасающим оскалом. Но он умеет заботиться и переживает за окружающих больше, чем кто-либо другой. Он замечает всё. Достаточно ли его друзья съели, выглядят ли они счастливыми, не обделены ли вниманием, а затем решает эту проблему как можно скорее, не привлекая лишних взглядов. Он убеждается, что проблема решена, прежде чем перейти к следующему человеку. И он всегда был таким. Это одна из его самых бесящих привычек, и Дазай презирает его за это. И зачем так стараться? Такие девушки, как Юан, просто затопчут его. Он будет лезть из кожи вон, лишь бы угодить таким, как она. А в итоге только сильнее привяжется, что в конце и сломает его, когда ему воткнут нож в спину. Давай наблюдает за ним, пока сам Чуя даже не смотрит на него. Технически, ракурс отсюда далёко не под самым лучшим углом. Смотря на кого-то отсюда, будут видны шея и подбородок, выставленные на всеобщее обозрение, шрамы, прыщи и все остальные несовершенства лица. Но Чуя... Как ему только удается выглядеть неземным даже под таким углом? Никаких намёков на второй подбородок, и его уродливо-броский чокер на шее, его вздернутый нос, и его нежные губы, и его трепещущие густые рыжие ресницы. Дазай моргает. И снова вздыхает. Он кладет руку ладонью вниз на свою грудь и раздраженно сжимает рубашку-поло в кулак. А после, Чуя всё же опускает на него свой взор. Ветер мягко дует, отчего часть челки падает ему на лицо, часть которую он заправляет за ухо своими изящными пальцами. На мгновение кажется, что сцена попала в замедленное слоумо. Что, в свою очередь, заставляет глаза Дазая чуть-чуть расшириться. — Чуя… — выдыхает он, его сердце пропускает удар. Чуя хмуриться, но его глаза отдают теплом.       — Что? И Дазай мгновенно теряется. Он не способен вымолвить и слова, он не может позволить себе коснуться, и уж тем более продолжить так отупело глазеть. И ему остаётся лишь один проверенный выход; Он поднимает камеру и быстро делает снимок, прежде чем Чуя успевает отвести взгляд.

***

Все они дружно приходят к мнению, что эта самая скрипучая в мире дверь.       — Ты уверен, что нам разрешено здесь находиться? — спрашивает Ацуши тихим шепотом. Акутагава усмехается и закатывает глаза. — Конечно, разрешено, — отвечает он, его голос почти такой же резкий, как у Чуи. — Сюда просто никто не суется.       — Не суется потому, что и нельзя соваться— заявляет Ёсано, что вызывает у Ацуши отчаянный всхлип.       — Можно, — рычит Акутагава. — Буквально неделю назад я видел здесь некоторых третьекурсников, и с ними ничего не случилось. Это разрешено. Так что успокоились. Это всё равно лучше, чем то затхлое поле. — Говорит Акутагава, определенно не защищая рекомендованное Дазаем место.       — Не совсем так, — встревает Куникида, когда Дазай толкает дверь шире. — Место на поле находилось под тенью, а здесь, на крыше, мы буквально зажаримся на солнце.       — Потерпишь. — Рявкает Акутагава. Чуя стонет и бьет Дазая в спину. — Шевелись, — ядовито приказывает он.       — Я пытаюсь, — возражает Дазай, сильнее толкая тяжелую застрявшую дверь. — Будто у тебя вышло бы лучше. Такое ощущение, что эту дверь давно не открывали. Ацуши замолкает, сбитый с толку. — Но, — говорит он, поворачиваясь к Акутагаве. — Ты говорил, что видел третий курс…       — Это была ложь.       — О, Святые... — хнычет Ацуши. Дазай, наконец, открывает дверь еще одним грубым толчком, а затем удовлетворенно вздыхает, поворачиваясь к остальным. — Прошу вас, — говорит он, ступая на крышу школьного здания. Чуя следует за ним на крышу, а затем все просачиваются вслед за ними. И первое, что все замечают, это то, что Куникида был прав — почему-то становится жарче, а на крыше, кажется, совсем нет тени. Однако есть слабый ветер, которого не почувствуешь на поле. На каждом углу крыши были водружены цветочные горшки, в двух из которых были мертвые растения, коричневые и морщинистые. В двух других вообще ничего не росло. По периметру был расположен забор; такой же старый и кажущийся ненадёжным. Кажется, что изначально он был окрашен в зеленый, но сейчас это не особо заметно.       — Это отвратительно, — бормочет Акутагава, входя глубже. Он вздрагивает при виде пола: птичий помет, немного плесени (хотя, к счастью, ее немного) и несколько опавших листьев, вероятно, от растений в горшках. — Я не собираюсь садиться на пол. Дазай закатывает глаза.       — Хватит капризничать, сядьте на свои сумки. — Он находит место, где нет помета, и бросает туда свою сумку, прежде чем устроиться поудобнее. И все следуют его примеру. Однако Чуя продолжает смотреть на забор, пока все садятся на свои сумки. Он идет к нему неторопливыми шагами и улыбается, как только достигает края. Накахара нерешительно кладет руку на забор. Часть зеленой краски осыпается даже от лёгкого прикосновения, падает на пол и разлетается на куски. Он крепко держится за перила, а затем наклоняется вперед, глядя на открывшийся вид. Высоковато. Он может видеть, как некоторые одноклассники выходят из закусочной, и они выглядят такими крохами. Ему кажется, что он с лёгкостью мог раздавить их, как букашек. Машины на стоянке тоже — кажутся маленькими, миниатюрными. Все кажется таким… необычным. Он вздыхает. Для того, кто в шаге от падения, он кажется чересчур спокойным.       — Чуя-сан! Чуя делает паузу и оборачивается, тупо моргая на Ацуши.       — Пойдёмте! — говорит мальчик, указывая на место рядом с собой. Он в последний раз оглядывается на пейзаж перед собой, а затем отходит от края и подходит к Ацуши.

***

      — Когда вернется Ранпо-семпай? Чуя пожимает плечами на вопрос Ацуши и проверяет дату на своем телефоне. — Если бы не летние каникулы, он бы вернулся меньше чем через неделю, — отвечает он, откусывая от бутерброда. — Но теперь его стоит ожидать лишь в следующем семестре. Ацуши засиял. — Мы должны пригласить его с нами! — восклицает он.       — Пригласить куда? — растерянно спрашивает рыжий.       — На нашу летнюю выездку, — говорит мальчик, улыбаясь. — Вы ведь тоже поедете, Чуя-сан? Чуя вздыхает и пожимает плечами, убирая телефон. — Если меня побеспокоят, — бормочет он. В этот момент раздается звонок на урок. Он кажется таким далёким, почти как фоновый шум, так что поначалу никто его не замечает, кроме Ацуши.       — Ой! Это звонок, — говорит он, вскакивая на ноги. Через мгновение он с улыбкой смотрит на Акутагаву. — Давай, Акутагава, у нас… Акутагава пристально смотрит на мальчика. — Не разговаривай со мной, — рявкает он. Дазай сурово смотрит на темноволосого мальчика. — Не обижай Ацуши-куна, — приказывает он. — Послушай его. Акутагава на мгновение сжимает челюсти, размышляя, а затем вздыхает. Он слезает с сумки и поднимает ее с пола, набрасывая на плечи. — Как бы то ни было, — ворчит он, глядя на Ацуши, который все еще добродушно улыбается ему. — Сначала мы пойдем к моему шкафчику, ясно? Я не собираюсь таскаться с этим барахлом весь день. Ацуши кивает. Как только Акутагава начинает идти к открытой двери, Ацуши следует за ним, прощаясь с остальными, прежде чем выскользнуть. Куникида вздыхает и тоже встает на ноги. — Дазай, Ёсано, поторопитесь. У нас совместный урок, — говорит он, разворачиваясь и тоже уходя. Ёсано закатывает глаза и вскакивает на ноги с того места, где она даже не сидела. Чуя тоже встает, но оставляет свою сумку на полу и вместо этого снова подходит к краю. Можно еще раз взглянуть в последний раз — в конце концов, они, вероятно, не захотят снова возвращаться на крышу, потому что это действительно не самый лучший вариант. И вид не особенно красив, но Чуе он нравится. Высота. Она даёт осознание того, насколько хрупка человеческая жизнь. Это заставляет его сердце забиться чаще, и ему нравится это чувство. Тонкое подобие того, что он чувствует, когда его преследуют, и он убегает с адреналином, бьющим по его венам.       — Дазай, ты идешь? — спрашивает Ёсано откуда-то из-за спины Чуи. Дазаю требуется несколько секунд, чтобы ответить. — Ммм, — говорит он. — Дай мне секунду, я сейчас приду.       — Хорошо. Увидимся, Чуя! Чуя оглядывается на девушку. — Увидимся, Ёсано, — говорит он. И она так же исчезает. Накахара наблюдает за происходящим внизу, пока дети ходят небольшой толпой, пытаясь попасть в здание, чтобы пройти в класс. Чуя узнает некоторых из них. Остальных слишком трудно разглядеть, или он просто их не знает.       — Неужели это так интересно? Чуя замирает, а затем закатывает глаза, поворачивая голову, чтобы посмотреть на Дазая, который стоял там, держа одну руку в кармане, а другой сжимая лямку сумки на плече. — Отвали, — ворчит он, поворачиваясь назад, чтобы посмотреть вниз. — Иди с Ёсано. Дазай пожимает одним плечом и подходит к рыжему. — Твои чиби-руки не смогут закрыть эту дверь в одиночку» — говорит он.       — Это всего лишь дверь, Дазай, что может быть проще, чем закрыть ее?       — Ты будешь удивлён. — Дазай тоже всматривается на землю, а затем поворачивается, чтобы посмотреть на профиль Чуи. — Ты скоро? Из за тебя опоздаем мы оба.       — Тебя никто не просит оставаться. Дазай слегка щурится, когда Чуя прислоняется к забору, опираясь на него половиной своего веса. Он наблюдает за лицом рыжеволосого, его горящими глазами, его развевающимися волосами. И в вполне естественно, что его первый порыв — схватить камеру на шею, поднять ее и быстро сфотографировать. Чуя резко поворачивает голову на звук небольшого щелчка.       — Серьезно? — спрашивает он, но на его лице появляется слабая улыбка. — Уже второй раз за день. Дазай усмехается и трясет фотографию, пока изображение не проявляется.       — Раньше я брал около десяти в день, когда нам было около тринадцати.       — Помню. Так было до тех пор, пока в тебе не проснулся перфекционизм.       — Я не перфекционист.       — О, полнейший перфекционист. Ты вечно ноешь из-за освещения и прочей фигни. Дазай слегка усмехается, губы растягиваются в легкой ухмылке.       — Это только потому, что мне нравится получать красивые картинки.       — О, вау, — тянет Чуя, закатывая глаза. — Звучит, как иной способ сказать «я перфекционист». Улыбка Дазая становится шире, его глаза заискрились, и Чуя просто уверен, что тот сейчас ляпнет нечто оскорбительное.       — Если бы я хотел совершенства, я бы фотографировал кого-то другого, — говорит он. И тон у него дразнящий. Скорее всего, это шутка, призванная оскорбить и отомстить Чуе за то, что он назвал его перфекционистом. Но по какой-то причине это действительно больно (достаточно, чтобы его сердце сжалось), и его улыбка слегка дрогнула — это то, что Дазай замечает, но он понятия не имеет, как… как на это реагировать. Как реагировать на то, что он, видимо, действительно задел рыжика. В конце концов, это не что-то очень обычное. Конечно, Чую легко вывести из себя, разозлить, а иногда даже развеселить. Но искренне причинить боль... Пожалуй, это то, чего избегают они оба. Чуя моргает, его улыбка исчезла.       — Тогда и фотографируй кого-нибудь другого, — с горечью отвечает он. И Дазаю не находиться, что ответить.       — Ну… ты единственный, кто не возражает, — наверное, не самое лучшее, что можно было сказать, но он все равно это говорит, это в его стиле и это то, что Чуя ожидал услышать от него.       Рыжий кусает щеки изнутри, а потом вздыхает, закатывая глаза. — Тогда с этого момента я против того, чтоб ты меня фотографировал.       — Но мне ведь больше некого!       — Мои проблемы?       — Ты действительно хочешь, чтобы на наших стенах были фотографии кого-то другого? Не хочет. Совсем.       — Плевать. — Бормочет Чуя. Дазай наблюдает за его лицом. И ещё одна вещь, которую он не может терпеть в нем это то, что он не умеет скрывать эмоции. Абсолютно. Если он счастлив, он не может перестать ухмыляться или улыбаться, и все его лицо будет светится. Если он зол, это более очевидно, чем любая другая эмоция. И даже когда ему больно, как сейчас, он не может ни хрена этого скрыть. Его брови сдвинуты, губы нахмурены, глаза опущены, тон горький и оборонительный. Каждая его эмоция выставлена на блюдечке с голубой каемочкой, чтобы все могли лицезреть её. Это так глупо. Как можно быть настолько...искренним? Как можно быть настолько уязвимым? Любой может извлечь из этого пользу и далеко не точно, что это не пойдет во вред Накахаре.       — Я не буду фотографировать кого-то еще, — заявляет Дазай, подходя ближе. — Так что перестань ныть.       — Я не ною! — рявкает Чуя, сурово глядя на него. Звенит второй звонок. Это снова далеко, но они оба слышат его в напряженной тишине. У них есть две минуты, чтобы добраться до класса. И тут Дазай снова смотрит на забор. А после на Чую. И ухмыляется.       — Чуя, — говорит он, сверкая глазами. — Ты готов к моему розыгрышу? Глаза Чуи расширяются. — Здесь? — восклицает он, оглядываясь. — Здесь нечего делать.       — Спорим? И когда он протягивает руку, Чуя меньше всего ожидает, что он положит ее ему на спину. И единственное, чего он никогда не ожидал от Дазая — потому что он доверяет ему больше, чем кому-либо другому, — это того, что он толкнет Чую. Но это именно то, что он делает. Небольшая сноска. Дазай и Чуя на протяжении всех лет своей нестандартной дружбы не гнушались прибегать к рукоприкладству, а потому и очень хорошо осведомлены о том, как и насколько сильно нужно ударить, чтоб это возымело какой-либо эффект. Дазай толкает его ровно на столько, чтобы Накахара лишь потерял равновесие, испугался до дрожжи в коленях, но у него и в мыслях не было причинить вред. И как того возжелал Дазай — Чуя теряет его. Он не падает, но чувствует, как его желудок сжимается, точно так же, как когда ты откидываешься на спинку стула и слишком сильно раскачиваешься, зная, что вот-вот упадешь на спину, и ничего не можешь с этим поделать. И в этот момент он совершает роковую ошибку. Он хватается за чертов забор. Если бы он не схватился за него, Чуя упал бы навзничь, на крышу здания. И даже если бы он каким-то образом упал вперед, Дазай легко бы его поймал. Но всё идёт не так. Ведь этот забор просто олицетворение всего ненадёжного в этом мире. Короткий щелчок и слабый скрип… И тогда он падает через край. К горлу подступает страх. Дазай на секунду застыл на месте, сбитый с толку, а также напуганный больше, чем когда-либо. Всё происходит слишком быстро, слишком стремительно, чтобы что-то осознать. Он видит, как забор обрушивается, а за ним и Чуя, слышит испуганный визг. А затем он вскакивает с места и прыгает вперед, его сумка падает с плеча. И он пытается схватить Чую за что угодно. Рука, нога, рубашка — всё равно... Черт, даже его волосы, по крайней мере, спасли бы его. Поэтому, когда он чувствует, что его руки сжимают что-то, кажется одну из рук Чуи, ему хочется плакать от облегчения. Когда брюнет смотрит вниз, он видит испуганное лицо Чуи, его глаза широко раскрыты, когда Дазай сжимает его предплечье так крепко, что потом обязательно останется синяк.       — Чуя, — кричит Дазай. — Чуя, всё хорошо, просто держись. Держись за меня, ладно? Просто держись. Его сильно потряхивает. Он слушает брюнета, пытаясь схватить Дазая за предплечье, крепко сжав его, как последний оплот жизни. И Чуя был бы в порядке. Его бы не трясло так сильно, и его сердце не стучало бы так бешено, если бы только одна нога Дазая тоже не свисала, а другая нога стояла на краю здания в качестве его единственной точки опоры. Он доверяет Дазаю. И он знает, что Дазай ни за что не отпустит его. Но он не может быть уверен, что он сам удержится на краю крыши. И Чуя не знает, почему он говорит то, что говорит. Не то чтобы он хотел умереть. На самом деле, свисая с этого здания, с Дазаем, крепко сжимающим его, единственное, о чем он может думать, это о том, как сильно он хочет жить.       — Дазай, — говорит Чуя дрожащим и испуганным голосом. — Дазай, если ты отпустишь меня, ты сможешь залезть обратно. Глаза Дазая мгновенно распахиваются ещё шире. — Ты, черт возьми, сошел с ума? — кричит он на рыжего. — Я не собираюсь тебя отпускать. Просто дай мне секунду, я-я что-нибудь придумаю. Брюнет чувствует, как его опорное колено чуть-чуть соскальзывает, и изо всех сил старается переложить на него весь свои вес, от этого зависит не только его жизнь, но, поскольку Чуя свисает с его руки, на этой стороне явный перевес. Так-то да... Отпусти он Чую и сможет спастись.       — Чуя, — говорит он, крепче сжимая его руку. — Послушай меня. Ты слушаешь? Чуя энергично кивает, решив не смотреть вниз и не видеть мир внизу, мир, над которым он висит.       — Ладно, хорошо. Внизу есть окно. Открытое. Это прямо под тобой. Если моя нога соскользнет, мне нужно, чтобы ты приложил все усилия, чтобы ухватиться за выступ, хорошо? Ты обязан ухватиться. Это единственный способ выжить, если мы оба упадем. Чуя ожидаемо протестует, и он скулит, крепче сжимая Дазая. — Не волнуйся, — шепчет Дазай, и его голос настолько мягок, что это действительно немного успокаивает Чую. — Ты выживешь. Клянусь. Чуя качает головой. — А как насчет тебя? — плачет он, и теперь его глаза наполняются слезами, а сердце колотится о грудную клетку.       — Не беспокойся обо мне, — приказывает Дазай. — Сейчас я позову на помощь. Просто продолжай держать меня. И будь готов ухватиться за выступ, потому что я могу поскользнуться в любой момент. Ты понял? Мне нужно, чтобы ты понял. Чуя снова хнычет, слеза скатывается, и он кивает, его тело трясется. — Я понял, — шепчет он в ответ.       — Хорошо, — шепчет Дазай. А потом он поворачивает голову, широко открывает рот и начинает звать на помощь. Он кричит снова и снова, снова и снова, так громко, что Чуя на мгновение словно теряет слух. Хаос возникает примерно через полминуты. Кто-то снизу на земле слышит крики, и быстро врывается в здание, предупреждая взрослых и учителей, которые тут же бросаются бежать. Кто-то вызывает полицию, а кто-то еще мчится по лестнице на крышу. Занятия приостановлены, дети остаются одни, а их учителя выбегают, растерянные и обеспокоенные. Рука Дазая чуть-чуть вспотела. Но он не отпускает Чую. Это единственное, о чем он может думать. Не могу отпустить, не могу отпустить, не отпущу. Через три минуты на крышу выбегает учитель математики. Он быстро бросается к Дазаю, а затем прибегают еще учителя, и слышится отдаленный рев полицейской тревоги. Учитель наклоняется и обнимает Дазая за талию. — Я держу тебя, — говорит он брюнету, чье лицо сморщилось от страха, когда он смотрит вниз на Чую, который все еще смотрит на него с этим ужасно бледным лицом. — Не отпускай своего друга, хорошо? Держись крепче. Я собираюсь начать тянуть. Дазай кивает в ответ. Учитель тянет и тянет, забрасывая Дазая на крышу, и как только брюнет находит опору и надежно оказывается на крыше, он сбрасывает с себя руки учителя и тянет Чую вверх, пока рыжий не вцепится в край его свободной рукой. Другие учителя тоже прыгают, чтобы помочь, хватая Чую за рубашку и плечи и помогая затащить его на крышу. Кажется, прошли годы, прежде чем Чуя благополучно окажется на крыше, кажется, что годы, которые Дазай должен провести, глядя на него, надеясь, что какая-то неведомая сила может сохранить ему жизнь, черт возьми.       — Забор сломался, — бормочет учитель Другой бормочет: «Они не должны были приходить сюда. О чем они думали?» Чуя подвергается бомбардировке тремя учителями в течение минуты. Они задают ему вопрос за вопросом, трясут его, но лицо у него такое бледное, глаза широко распахнутые и безжизненные. Его тело неподвижно, как статуя. Другая учительница, в которой Дазай узнает учителя английского языка, отводит их от рыжеволосого, говоря, чтобы они дали ему пространство и дали ему время успокоиться.       — Чуя, — бормочет Дазай с болью в сердце. Прежде чем он успевает помочь себе, он прыгает вперед, притягивая Чую к себе за плечо. Рыжий врезается ему в грудь, а затем Дазай крепко обнимает его, прижимая к себе так сильно, как только может. И Чуя сбит с толку. Потому что Дазай никогда не обнимал его раньше. Они никогда не обнимаются. Конечно, они делают странные вещи. Они лежат друг у друга на коленях и сидят на одних и тех же креслах-мешках, а иногда и спят в одной кровати (только когда они действительно истощены и считают бесполезным доставать футон или спальный мешок). Но они никогда не обнимались. Никогда.       — Мне так жаль, — хнычет Дазай в волосы Чуи, его голос приглушен и слаб от паники, и через мгновение рыжеволосый понимает, что его шея мокрая, потому что Дазай плачет. — Мне так, так жаль. Это глюк системы? Дазай не плачет. Он не произносит слов прощения. Ни разу за всю жизнь, Чуя не слышал от него простого "Простите", если только это не было сказано с саркастичным упрёком при общении со взрослыми. Он никогда не просит прощения. Он никогда не плачет.       — Мне очень жаль, — повторяет он в третий раз, крепче обнимая Чую, у которого глаза на лоб полезли, а лицо покрылось румянцем. — Я не хотел, чтобы это произошло. Боже, я такой придурок. — А потом он всхлипывает, всего один раз, все его тело содрогается от этого, и… И когда ты видишь, как кто-то, кто никогда не плачет, начинает рыдать тебе в гребаную шею, это... это как-то больно.       — Дазай, — бормочет Чуя, поднимая руки и безвольно кладя ладони на спину брюнета. — Успокойся. Все нормально.       — Как, черт возьми, ты можешь называть все это нормальным? — практически кричит он Чуе в шею. Рыжий вздыхает и закрывает глаза, позволяя своей голове упасть и рухнуть на плечо Дазая. — Все в порядке, — повторяет он, и почему-то эти два простых слова действительно помогают брюнету, и его тело немного расслабляется в руках Чуи. — Мы оба в порядке. Ты спас мою жизнь. Дазай сжимает руки в кулаки. — Я первым подверг тебя опасности.       — Но ты её и спас.       — Я...       — Ты спас меня. Дазай стонет от разочарования, притягивая рыжего ближе, так близко, что их груди соприкасаются. — Ты идиот, — горько бормочет он. — Хоть наори на меня. Чуя качает головой.       — Я не злюсь.       — А должен бы.       — Конечно, ты был чертовым идиотом, — бормочет Чуя, закатывая глаза из-под век. — Но я не сумасшедший. Так что успокойся. Я в порядке. Дазай цокает. Через мгновение он отстраняется от рыжего, и выражение его лица настолько опасное, что он словно собирается разорвать здание по кирпичику и растоптать его вдребезги. — Так, ты злишься на меня за то, что я запер тебя в гараже на два часа, а не за то, что я чуть не убил тебя? — кричит он, привлекая внимание учителей, чьи глаза расширяются от его слов. — Ты тупой или да? Или ты жалеешь меня за то, что я плачу? Челюсть Чуи отвисает, и он немного наклоняется вперед. — Я не жалею тебя, Дазай, я серьезно! Я ни хрена на тебя не злюсь!       — Не верю тебе, — недоверчиво бормочет брюнет, качая головой. — Серьезно. Просто не могу. Учитель английского подходит к Дазаю и наклоняется к нему с того места, где он сидел на земле. Ее глаза строгие, губы сложены в прямую линию. — Дазай-кун, — говорит она ровным и серьезным голосом. — Что ты имел в виду, когда сказал, что чуть не убил его? Чуя напрягается. — Он не это имел в виду, — быстро вставляет он, и его сердце снова начинает колотиться от паники. — Это была оговорка. Дазай наклоняет голову, чтобы посмотреть на женщину, а затем смотрит на Чую, чьи глаза умоляют его сохранять спокойствие. Но это несправедливо. Нечестно лгать. Несправедливо уходить от чего-то столь ужасного без наказания. — Я толкнул его, — признается Дазай. Это заставляет глаза женщины расшириться, и она выжидает мгновение, прежде чем встать прямо. — Дазай! — кричит расстроенный Чуя, прежде чем повернуться и посмотреть на учителя. — Это был несчастный случай; он не хотел, чтобы я действительно упал. Во всяком случае, это вина школы. Кто ставит такой ненадежный забор на чертовой крыше? Учитель математики хватает Дазая за руку и тянет вверх. — Вставай, Дазай-кун, — говорит он. — Мы должны забрать тебя. Кобаяши-сенсей, вы можете разобраться с Накахара-куном? Мисс Кобаяши кивает, протягивая руку рыжеволосому. — Ага. Я позвоню его родителям. Будьте немного нежнее с мальчиком. Я уверен, что он не хотел, чтобы он упал, но это было действительно опасно.       — Мы привлекаем полицию? — спрашивает другой учитель. Чуя встает на ноги, не взяв женщину за руку, его глаза устремлены на Дазая, который услужливо уходит с учителем математики, имени которого он не знает. — Нет, — рычит рыжий на учителя, но явно не тот, кого спрашивали.       — Уверена, нам придется обсудить это с ними, — вздыхает мисс Кобаяши, качая головой. — Надеюсь, это не обернётся во что-то более масштабное. Поскольку Накахара-кун является совершеннолетним, ему решать, выдвигать обвинения или нет.       — Я не выдвигаю никаких обвинений! Мисс Кобаяши смотрит на рыжего и снова вздыхает. — Конечно, ты можешь этого не делать, — говорит она, пытаясь выдавить из себя улыбку, хотя она явно немного расстроена и беспокоится о благополучии своих учеников. — Но ты знаешь, что это значит, не так ли, Накахара-кун? Чуя сжимает челюсти, отводя взгляд.        — Нет..? — бормочет он. Мисс Кобаяши оборачивается туда, где упал забор, а затем снова на Чую, что даже не смотрит на нее, и он явно предполагает, что именно она собирается сказать.       — Дазай-кун будет исключен.