Пустая скорлупка

Поначалу Альфред списывает это на галлюцинации. Странный внутренний механизм, в своеобразной манере помогающий психике прожить горе и сохранившийся в человеческом мозге со времен танцев у костров в пещерах. В конце концов они все устали. Последние недели истощили, иссушили их как пустые скорлупки. Мастер Брюс отрешается в работе — меньше спит, ест, лишь когда Альфред почти силком запихивает в него еду, и большую часть суток проводит вне особняка, в котором все ему напоминает о Джейсоне. В газетах и на телевидении активно обсуждают изменение поведения Бэтмена. Многим горожанам нравится его новая, более жесткая версия. «Давно пора поступать с этими отбросами так, как они того заслуживают», — поддерживают ведущие консервативных каналов, и Альфреду почему-то становится тошно. Он по-стариковски упрямо обходит хозяйский запрет и порой, когда Брюс — иначе и не скажешь — сбегает из дома, пробирается в спальню мальчика. Смахивает несуществующую пыль с мебели, машинально проверяет не накопилась ли стирка. Джейсон уже не вырастет из новых штанов и рубашек, не заставит Альфреда удовлетворенно отмечать результаты тщательно подобранной диеты. Из-за недостатка витаминов и скудности питания с самых первых лет жизни, Джейсон оставался значительно ниже и легче половозрастной нормы до самого конца, хотя быстро нагонял в росте и весе. Альфред хорошо помнит его первый день в особняке. Помнит, как Брюс представил ему лохматого и тощего как палку мальчишку с огромными как плошки голубыми глазами. Помнит, как тот стыдливо прятал синяки и шрамы, натягивая рукава — благо вещи Мастера Дика были ему велики, — и глядел затравленно-зло, подспудно ожидая, что за внезапно свалившуюся удачу придется дорого расплачиваться. Мастер Брюс говорил, что, судя по доступной информации, в детстве Джейсона было много насилия и прискорбно мало добра, поэтому Альфреду оставалось только окружить его заботой и любовью и терпеливо ждать. В день, когда Джейсон наконец улыбнулся им обоим, Альфред понял, что они с Брюсом оправдали ожидания. Когда Альфред краем уха улавливает первые аккорды любимой песни мастера Джейсона, он думает, что должно быть порыв ветра распахнул окно и свалил гитару. Но любимая подруга и по совместительству — акустический кошмар обитателей и гостей особняка, как и прежде аккуратно прислонен к стене, а окно оказывается закрытым. «Показалось», — сам себе говорит Альфред, водя задумчиво пальцами по грифу. Эмоциональная боль играет злые шутки с рассудком. Хуже становится, когда приезжает мастер Дик. Он старается вести себя как обычно, но яркий теплый свет внутри него погас, и вымученная притворная улыбка не обманывает Альфреда. Кого-то другого — возможно, но не Альфреда, растившего его с малолетства. Дик ходит вокруг поместья и надолго запирается в библиотеке, где Джейсон любил коротать свободное время в обнимку со старинными изданиями европейских романов. Когда мастер Дик выходит прощаться перед отъездом обратно в Бладхейвен, его глаза все еще влажные и красные. В этих слезах — не только тяжесть горя, но упущенный шанс, стыд и запоздалое осознание. Ни для кого не секрет, какими натянутыми были отношения между мальчиками поначалу: как мастер Дик избегал даже смотреть Джейсону в лицо и свел контакты с семьей до минимума, а тот в свою очередь хмурился и ускользал под любым предлогом, когда речь заходила о первом Робине. Альфред надеялся, что как старшему, мастеру Дику хватит благоразумия понять, что Джейсон — не конкурент и не вор, а молодая кровь, что не позволит поблекнуть цветам Робина, после того, как его прежний владелец надел черно-синий костюм. Что ему не нужно доказывать себе и окружающим, что он перерос роль напарника Бэтмена. И Бог свидетель — это заняло много времени. Больше, чем Альфреду хотелось бы, но постепенно, шаг за шагом, лед между мальчиками стаивал и редкие совместные семейные вечера перестали походить на затишье перед бурей. На сердце у Альфреда теплело, когда он видел, как они тренировались в пещере и дурачились, носясь наперегонки по дому. Как Джейсон каждый раз обещал, что в следующий-то раз он непременно будет лучшим и улыбался. Счастливо и так искреннее, как мог только ребенок. Возможно, это могло бы стать началом крепкой дружбы. Возможно, через годы, мальчики, которым несправедливо рано пришлось повзрослеть, стали бы настоящими братьями, обретя друг в друге опору. Теперь это уже не имеет значения. — Я мог бы столько сказать, — бормочет Дик, сжимая дрожащими пальцами чашку чая, — столькому должен был его научить. Крылышко был такой юный и добрый и… А вместо этого я вел себя как последний… И потом они оба слышат это. Шепот — на грани слышимости, но пронзительный в тягостной тишине опустевшего дома. «Дикки», — на выдохе. Через пару секунд — эхом — еще раз и громче. Кажется, что мир замирает, каждый атом в комнате застывает, и воздух густеет до состояния вязкого меда. — Ты тоже это слышал? — одними губами спрашивает Дик. Засохшая соль блестит в уголках его глаз. Альфред кивает и едва не вскрикивает от ужаса. За спиной раздается громкий топот детских ног и раскрывается, с грохотом ударяясь о стену, дверь в кухню. С тех пор убеждать себя, что виной всему сквозняки, становится гораздо труднее. Он знает — что-то бродит по особняку: тут и там на периферии зрения Альфред ловит отблеск желтого плаща, видит, как что-то преследует его в тенях. Альфред спиной чувствует взгляд, идя по длинным запутанным коридорам поместья и впервые в жизни чувствует себя в нем неуютно, как подопытная мышь в клетке. К концу месяца он начинает спать со включенным ночником. Еще через шесть недель все сходит на нет, и Альфред надеется, что это знак того, что мастер Джейсон наконец-то обрел покой в лучшем мире. Там, где его больше никто не обидит. А однажды утром у кровати его поджидает мертвый мальчик-птица с черными провалами глазниц. — Мне там так холодно, Альфи, — жалобно говорит он и тянется вперед, раскрывая объятия.