Грубость и Низменность

Нет справедливости превыше изначального греха. Утонут все... Насладитесь последним пиром, ибо скоро опустится занавес и грешников вызовут на поклон. Люди и сами не понимают, насколько уверены, что глаза их не обманут. Но на деле, видимое — далеко не истина. Это представление.

Зал для театральных представлений пуст. В нем царит поистине враждебная влажность — типичная для любого уголка Фонтейна. Лунный свет безмятежно льется через небольшие окошки сверху, чуть скрытых за тёмными тканями мягче людского шёлка. Стук каблуков кажется чересчур громким, когда Арлекино грациозно ступает вниз, к самой сцене, ведя кончиками ногтей по россыпи окаменелых ракушек, кораллов и жемчужин, которыми выложены витиеватые рисунки на стенах. Тени заметно сгущаются, когда Слуга предстаёт перед пустым зрительским залом. Арлекино моментально вытаскивает изящную рапиру, способную одним ударом разрезать человека по частям. — А у этого веселого празднества обнаружилась темная подкладка… — прекрасный голос звучит тихо, почти шепча, тая твёрдость слов. Арлекино бы не удивилась, если услышала бы этот тон из свежей могилы. — Темнее самой темной ночи… Пальцы разжимают клинок. Слышится лязг металла от удара об паркет. — Мне стоило догадаться, что ты здесь, Коломбина. — утверждает Арлекино без лишних предисловий, неспешно, чуть ли не стиснув зубы. Скучать в Фонтейне приходится редко. А Слуга наблюдала за нацией правосудия долго. Благородный белый чужого платья стелется по полу сцены, а россыпь волос ничем не стянута и блестит под тонкими лунными лучами подобно чёрному жемчугу, водопадом ниспадая по плечам. Кружевная маска чуть скрывает её прикрытые глаза. И видится в её движениях огромное довольство. Красота исключительная. И в большей мере опасная. — Не волнуйся. — непринужденно произносит Дамслетта, поднимая веки. Алая радужка глаза светится в темноте и похожа на кровавое море — величественное, беспощадное, грозное. Её нечеловеческий шепот оглушает и одновременно подталкивает дальше. — Я здесь не для того, чтобы украсть твою работу. Думаю, тебе польстит, если к представлению добавится ещё один зритель. Коломбина чуть подаётся вперёд, разведя руки во всём своем непорочном на вид величии, точно зазывая. Маня на свой медовый голос. — Твои хождения по пятам утомительны. — Арлекино закладывает руки за спину в гордой военной манере. Замирает, будто хищник перед атакой. — Ты настолько «осторожна» со смертью? — Как грубо. — протягивает Третья Предвестница, незаинтересованно склоняя голову к плечу. — В твоём стиле. Я бы почти поверила, что тебе не в радость меня видеть. — Уходи, пока главный суд над всеми ними не начался. — И кто же займет места судей? — в секундном презрении прищуривает глаза Коломбина. — Уж точно не те двое, что сидят в залах на своих мягких тронах. — хмыкает Арлекино с каким-то свойственным довольством. Фокалорс и Нёвилетт — строптивые, эгоистичные, недальновидные… Одно только представление о них вызывает у Слуги приступ несвойственной жалости, будто она встречает в подворотне больного котёнка. А их дальнейшая судьба тем более незавидная. — Подобная корона подошла бы мне. — Всё никак не разберу, где глупость граничит с одержимостью. Долголетие Архонтов не всегда влечёт за собой мудрость, не правда ли? — риторически спрашивает Коломбина. И взаправду — бог, верующий, изменник и грешник. Каждый из них может являться всем и ничем одновременно. — А ещё, возможно, нам наконец-то стоит избавиться от светловолосой девчонки. — Её ждёт кара намного хуже, чем ранее познанная кем-то из нас. Но не сейчас. — Достойное ли подобное возмездие за совершённое над многочисленными солдатами Фатуи? — задумчиво протягивает Коломбина, и Арлекино чувствует, как в воздухе начинает оседать ядовитые злоба и ненависть пуще прежнего. — Достойно ли это того, как она поспособствовала смерти Розалины? — Оно достойное для того, кто осмелился пойти против воли Ледяной Императрицы. — резко отрезает Слуга, и голос её разлетается по всему залу. — Таким тоном ты говоришь с высшим рангом? — её гнев гремит со всех сторон. — Знай своё место. Далее Арлекино ухмыляется и неожиданно уводит нить разговора, будто ей нет никакого дела до сложившейся ситуации: — Место? Скажи ещё раз. — начинает Арлекино, не оставляя в своих словах место для других выражений. Коломбина в ответ на это качает головой. — Не скажешь? Потому что не в твоем стиле, Коломбина. Зачем ты на самом деле пришла? Потому что знает, что ей одной на этот порог дорожка была выстелена, а двери открыты, думается Арлекино. Любого другого смерть уже нашла бы, посмей вмешиваться в дела Слуги. И Коломбина не может просто разрешить ей уйти. Желает. Желает, чтобы осталась. И когда Арлекино разворачивается, оглядывая пустые места для зрителей, Дамслетта шепчет одними губами «последняя мерзавка». И Арлекино приказывает безмолвно... Скажи же. Скажи. Иди прочь или останься. — Возжелала тебя вновь увидеть. — бесстыдно отвечает Коломбина. Так, что тени на стенах вздрогнули. Арлекино проклинает всё противоречие чувств, когда алый оттенок в глазах Третьей Предвестницы вспыхивает пламенем. Коломбина хитро улыбается, ловко справляясь с завязками на воротнике, в подобии искусной пытки ведет рукой по ключицам, спуская сначала одну лямку платья, потом другую. Взгляд Арлекино цепляется сначала за острые плечи и гладкую кожу цвета фарфора, а затем за округлую грудь. Дыхание становится тяжелым, отчего моментально хочется умертвить Дамслетту за действия, которые дурманят всегда кристально чистый рассудок. Взаправду эта красота губительна и ядовита. В своих низких и грешных чувствах. Арлекино посылает весь мир в бездну, пересекает расстояние между ними практически в два шага, хватает горло Коломбины и жадно впивается в губы, так что во рту моментально разливается привкус крови. Дамслетта в ответ слизывает кровь и тоже кусает, с каждым разом сильнее, пока кожа на губах Арлекино не разлезлась на лоскутки. Третья Предвестница довольно улыбается своей шалости, стягивая со Слуги белый пиджак. С глухим рычанием Коломбина отстраняется и смотрит Арлекино в глаза, когда Слуга заставляет её ладонь подняться выше, позволяя почувствовать сердцебиение. — Ты с удовольствием вырвешь абсолютно всё то отвратительно живое, что осталось во мне, и заберешь себе, но есть ли смысл? — гневно выпаливает Арлекино, глядя на кованую ухмылку Дамслетты. Её близость походит на клинок, приставленный к горлу. Красивая, но жестокая — несущая смерть утончённость. — Если слабое сердцебиение и так уже существует только ради тебя? Когда верхняя часть одежды и жилетка летят куда-то сторону, а блузка Слуги нагло расстегнута наполовину, Арлекино чуть ли не опрокидывает Коломбину на пол. Та даже не взвизгивает, лишь хихикает тихо. Слуга зло шепчет, агонией опаляя щёку и ухо. — Сколь много низменных желаний и могущества для одного небольшого тела. — Арлекино опустила руки по обеим сторонам и зависла над Коломбиной, в диковатом выражении глаз выцепляя себе часто вздымающую грудь, опьянённый взгляд… А Дамслетта всю её наизнанку вывернуть хочет. Смотрит на Слугу с нескрываемой жадностью, с вызовом, сжирающим взглядом, точно в своём испоганенном воображении съедая её, впиваясь в кожу чудовищными клыками и испивая всё скрытое за душой без остатка. Арлекино, едва не наваливаясь всем телом, ненасытно припадает губами к рельефным очертаниям ключиц. Целует развязно, глубоко, прихватывая нежную кожу у основания шеи, оттягивая и по кругу зализывая, надавливая. Напряжение разливается по телу с каждой томной пульсацией, со всяким вздохом, с которым хочется прижаться к Коломбине сильнее, схватиться за её же за открытую шею и придушить, пока та в удовольствии закатывает глаза. Третья Предвестница вонзается ногтями и оцарапывает не меньше, когда Слуга кончиком языка ведёт по впадине под горлом, целуя угол челюсти. Коломбина оставляет красные и кровоточащие полосы на её спине, но Арлекино всё кажется, что это поцелуи. И, Архонты побери, она могла бы умереть прямо здесь, потому что Коломбина снова подле неё. Она, в отместку, кусает Слугу за плечо. Да так, что на губах Дамслетты остаются красные струйки. — Чувствуй это до конца. — хрипло смеется Коломбина, растирая длинными пальцами капли крови вниз, по своему подбородку и шее. — Утони в агонии и удовольствии. — Больная. Помешанная. Ненормальная. — с ненавистью, почти с презрением выдавливает Арлекино. — А ты? — отвечает она таким тоном, что у Слуги окончательно срывает крышу. И улыбается, демонстративно подчищая языком попавшую кровь на белые зубы. Порождённая болью ярость обжигает, и теперь Арлекино хочется сделать в ответ настолько болезненно, насколько это возможно. Арлекино сжимает в ладонях груди Коломбины, прижимая их друг к другу, чтобы оставлять на них синяки и поцелуи, впиваясь пальцами в мягкую плоть слишком сильно, вырвав резкий вздох у Третьей Предвестницы, когда язык надавливает правый сосок. Слуга целует розовую кожицу, прежде чем смыкает вокруг неё губы, посасывая меж полных губ достаточно сильно, чтобы заставить Коломбину громко стонать. — А всё таки ты скучала по нашим играм. — константирует Дамслетта с очередным низким стоном, когда зубы Слуги смыкаются вокруг левого соска, пронизывая острым ощущением. Арлекино вдруг отстраняется, целуя внешнюю сторону чужой ладони. Глаза глаза. Не смея отвести взгляд. Опускается ниже, к её ногам, влажными разгорячёнными губами касаясь икр, поднимаясь и откровенно хищно целуя внутреннюю сторону открытого бедра. Мучает, берёт своё. Пробует на вкус. В спутанные серые волосы вплетаются тонкие, длинные пальцы, стискивают их в кулак и оттягивают, заставляя Арлекино поднять взгляд на Коломбину. Припухлые губы Слуги пошло блестят от сладких соков. — Ещё? — ухмыляется Арлекино, проводя носом от бедра до половых губ. Проводит несколько раз длинным языком по самому чувствительному месту, заставляя Коломбину сильнее сжать её волосы и промычать что-то невнятное в тихом стоне. Слуга въедается сильнее, лижет набухший клитор, заставляя Дамслетту кусать губы, томно мурлыкать от удовольствия, а затем присасывается к внутренней стороны бедра, оставляя багровый след. Насладившись пряным вкусом кожи и цветочным ароматом, посчитав, что уже достаточно сильно раздразнила и без того нетерпеливую и возбуждённую до предела партнершу, Арлекино поднимает взгляд багровых зрачков вверх, призывно облизывая красные губы, будто беря Третью Предвестница на слабо. — В Снежной я затащу тебя в свои покои с самого раннего утра. — громко стонет Коломбина в высокий потолок, подмахивая бедрами в нетерпении накрывающего с головой оргазма. Нет, конечно, Предвестники Фатуи не молят, не просят и не хнычат. Тем более те, что имеют высшие ранги. Они приказывают. И испытывают не ту любовь, которой болеют обычные людишки, нет… Их любовь извращена, она сильна и болезненна. — Ты принадлежишь только мне. И принимаешь ласки, как и боль только от меня. Видишь спасение и смерть лишь во мне. Арлекино воспринимает этот сигнал и наращивает темп. Делает все, как она любит, как хочет. Очень аккуратно, едва касаясь, расслабляет язык и проводит им по клитору, а ногтями царапает её внутреннюю сторону бедра. Теперь Коломбина точно рычала. Её голова чуть запрокинута, а грудь бешено вздымается. Слуга медленно дразнит её, давая чуть больше, когда Дамслетта капризничает и рычит, дергая её за волосы. Святой мороз! Арлекино чувствовала себя дрессировщиком хищного зверя, чуть оступишься, чуть помедлишь, и он полакомится вкусной плотью. Слугу пьянит эта игра, рука Коломбины на её затылке. Арлекино вся мокрая, соски трутся о ткань, от чего становится невыносимо, хочется снять ее и зашвырнуть куда подальше. По телу бьет дрожь предвкушения. — Ах! Ты… — Арлекино с трудом разбирает чужую речь из-за стонов, шипения и хлюпающих звуков, голос Коломбины больше не походит на человеческий. Но это не останавливает её, наоборот, возбуждение Слуги становиться сильнее, глухо постанывает, а Третья Предвестница подавалась бедрами ей навстречу. — Стой! Слуга в недоумении останавливается. Коломбина с трудом уводит под себя ноги, чтобы поравняться лицом с Арлекино. Дамслетта хищно улыбается, проводит пальцем по её опухшим, искусанным губам, мокрому от слюны и соков подбородку. Арлекино как кошка трется об её руку, провокационно-медленно ведет языком по губам, прикусывает палец и тут же зализывает место укуса. — Ляг. — приказывает Коломбина. Слуга, в одном из немногих подобных моментов, повинуется, опираясь теперь на локтях. — Это. Только. Начало. Третья Предвестница окончательно стягивает с неё рубашку и ведет языком по большим грудям. Поднимается выше, кусает её за подбородок, прижимаясь к Арлекино. Коломбина рукой расставляет ноги Слуги шире, седлает одно из её бёдер и трётся ритмично о промежность Арлекино своей. Увидев, как она задыхается и стонет, всё возбуждение сосредотачивается на одной точке. Арлекино чувствует, как оргазм Коломбины приближается, и движения бёдер становятся всё более хаотичными. — Ты выглядишь такой хорошенькой. Я и ты… — хрипло тянет Коломбина, и голос её напряженный от стремительно приближающегося оргазма. Она выжигает душу Арлекино. Вгрызается в её сердце и дробит кости. Слуга хочет её. Хочет, даже тогда, когда Коломбина сидит на ней, даже тогда, когда перед глазами взрываются фейерверки, даже когда больше и глубже уже некуда. Хочет! И да благословенен этот греховный союз. Они любят друг друга как в первый. Они любят друг друга как в последний раз. И им никогда её не будет много. Не хватает каждый раз, увы.