здесь бога нет

В глазах Рогожина выразилась такая глубокая ярость, что князь даже не вскрикнул от удара ножа, вонзившегося с силой в его грудь. Парфён хрипел, и, зловеще скалясь, прижимал Льва к стене, лишая пути к отступлению. Он напоминал ненасытного хищника, жаждущего крови своего противника, покусившегося на принадлежащее только ему — совершенное чудовище, которое не остановится ни перед чем. Резкая боль, подобно разрушительному огню, пронзила лёгкое, охватывая его всё сильнее. Князь судорожно дышал, не сводя глаз с обезумевшего Парфёна. Он потянул нож на себя, продолжая крепко сжимать его в руке. Безудержный смех вырывался из него, при том словно совсем ему не принадлежа. Всё это напоминало зацикленный кошмар, от которого нет никакой возможности проснуться. — Боже, — почти шёпотом произнесёт он, — Парфён… — Бога здесь нет, — злорадно прохрипит у него прямо над ухом чудовище, — Есть только я, из плоти и крови. Лев слабо касается его плеча, будто проверяет, правда ли это. И скоро понимает, что происходящее — не лихорадочный бред. Что он настолько же реален, как и боль, пронзившая левую часть груди. — …не верю… не верю, Парфён… И в словах этих столько ужаса и отчаяния, что глаза чудовища проясняются. Наваждение спадает подобно утреннему туману — в пустоте начинают проявляться смутные очертания, а после и сам человек. — …это не ты, Парфён… — Лев проводит дрожащей рукой по его груди, чувствуя пальцами биение сердца, — …разве ты можешь? Князь хватал ртом воздух, но от того только сильнее была боль в груди. Каждый вздох прожигал её, превращая лёгкое в пепел и заставляя Льва всё больше задыхаться. Он сжал ткань его рубашки, отчётливо понимая, из какого материала та сделана; слышал рваное дыхание Парфёна, всё ещё напоминающее рык и ощущал всем своим телом ненависть, направленную прямо на него — все чувства словно обострились и навалились разом. Но это ничего не значило. Не имело никакого значения, потому что не могло произойти. — …это всё сон… мне всё это снится… Уголки его губ дрогнули в попытке улыбнуться. Багровое пятно всё сильнее расползалось по белоснежной рубашке, сильно выделяясь при тусклом свете окна. Он посмотрел на него с теплотой и сожалением, и Парфён очнулся от этого взгляда: мягкого и не осуждающего. — …Парфён, которого я знаю… он никогда бы… это не ты… На лице Рогожина выразилась боль от осознания содеянного. Выронив нож, правой рукой он вцепился в плечо князя, а левой пытался остановить кровотечение. Лев вздохнул тяжело, прилагая усилие, но всё же улыбнулся ему. Обречённо, сознавая глубоко внутри, что ничего уже сделать нельзя. — …ничего. это ничего, Парфён… но мне так больно и страшно… Князь почувствовал, что бог покинул его. Эта мысль совместно с ощущением брошенности так серьёзно засела в сознании, что у него не получалось размышлять об ином. Почему с ним не случилось припадка? Почему Парфён не остановился, если они обменялись крестами? Почему ему была уготована смерть от близкого друга своего? Эти вопросы так глубоко его поразили, что он не сумел удержаться на ногах — князь медленно съехал по стене и Рогожин, как заворожённый, наблюдал за этим, не в силах что-то предпринять. Он рухнул следом, обхватывая ладонями его лицо и размазывая по нему кровь. — …только не уходи… прошу, не уходи… Глаза Льва стремительно стекленели, постепенно становясь пустыми и безжизненными. — …я не уйду. Парфён хрипит, произнося эти слова и в них содержится огромная тяжесть. Он не решается просить у князя прощения — было бы низко спрашивать о подобном после содеянного. Его руки сжимаются ещё сильнее от вполне осознанного чувства ужаса и стыда: он бесконечно виноват перед этим человеком, но в извинениях уже нет никакого смысла. Рогожин видит, как губы князя дрожат — он жаждет произнести что-то, но не может. У него получается только медленно и отрывисто дышать, и с каждой минутой вздохи становятся всё слабее. Парфён понимает, причём достаточно отчётливо, что только смерть способна искупить такой гадкий грех и ничего больше — даже если князь и простил бы его, то он себя никогда не сумеет.