***
Куда бы не свернул, чувство ведущегося тщательного наблюдения откуда-то со стороны не угасало, а наоборот усиливалось. Даже стоя на месте, в тени и подальше от столов и гостей было некомфортно. Напрягающий взгляд добирался до него в самые тёмные уголки террасы, а их, к сожалению, мало было. Спешно идя к предпоследнему столу, находившемуся в самом конце террасы, и держа в руке белоснежные салфетки, нечаянно русый кинул взгляд в сторону. Тогда он и понял, откуда шло это напрягающее чувство — от буравящих его тёмных зениц, в которых играл какой-то странный огонёк. За последним столом, ближе к железным, покрытым синей краской перилам, ближе к тучам была она. Сверлила его взглядом не то незаинтересованным, не то скучающим. Вообще будто смотрела на него, но его самого видела размыто, через туман. Недовольство он не скрыл — сразу же нахмурил редкие брови, такие светлые, когда на них падали лучи — в ответ лишь лёгкая, еле заметная улыбка. Задумчиво она подперла подбородок рукой, медленно отрывая от него взгляд и устремляя его на летающие вдали белые точки — чаек, кричащих постоянно. Русая хмыкнула, наконец, скрываясь за волосами и давая ему спокойно вздохнуть. Парень потёр тыльной стороной ладони лоб. День только начался, но уже возникло желание, чтобы он поскорее закончился…***
До самого конца завтрака приходилось игнорировать это неудобное чувство и стискивать зубы, дабы не сказать что-то неприятное в сторону тщательно наблюдающей особы. Её взгляд в моменте хватал за шею и не отпускал, душа всё сильнее, чтобы потом, откидываясь на спинку стула, она его отвела куда-то вдаль, на тучи. Она осталась одна из последних со всей террасы. На него уже не смотрела. Смотрела куда-то далеко, на море, на бьющиеся о берег кристаллические волны, на чаек, в небе парящих, либо на город, живущий своей жизнью — непонятно. Всё ещё подпирая подбородок, русая тяжело вздохнула. Она видела краем глаза, как он протирал столы, о чём-то болтая со вторым официантом. Тряпка скользила по деревянной поверхности, собирая все крошки, а его голос еле-еле мог доноситься до ушей. Красивый русоволосый парень. В его улыбке было что-то тёплое, напоминающее первые лучики света в конце зимы. Он поправил воротник серой рубашки — глаза упали на тонкие пальцы — моделированные искусным архитектором… Изящные… Они сразу же привлекли внимание и заставили в зеницах заиграть кошачье любопытство. Волосы были такими светлыми, что их могли и правда спутать с зерновым полем, залитым лучами солнца ранним утром. Он был красив. Русый бледный ангел… Задумчиво витая в облаках, даже не заметила, как край губ поднялся игриво. Лёгкая улыбка озарила лицо, чтобы потом пропасть, ведь пришло осознание, что осталась только она на целую огромную террасу — она и её мысли. И правда — стол ведь его напарник протёр уже, а она тогда терпеливо ждала, опираясь на железные перила и делая вид, что листает ленту Пинтереста, лишь бы не чувствовать неловкость. Одна на целую террасу… Шуршание изумрудных листьев было настолько гармоничным, что было похоже на песню — мелодичную, загадочную… Даже крики наглых чаек оглушили. Одна на целую террасу… Ветер гулял, нежно растрепывая рваные волосы, а глаза лишь наблюдали. Наблюдали за тишиной, что царила вокруг, за тучами, что медленно двигались к ней… Звуки растворились и стали частью воздуха, вдруг потяжелевшего. Она взглянула на небо. Солнце под крики чаек начинало скрываться, убирать свои лучи, но оставляло за собой духоту, пропитанную запахом леса и гор, живущих своей жизнью… И лишь она, наблюдающая, как всё живёт своей жизнью, ощущала, как в душе что-то унывало. Развернувшись, русая направилась в сторону выхода. Пришлось покинуть террасу — одиночество давило на плечи и грудь, заставляя ускорить шаг.***
На обед он её не увидел. Возможно, они выбрали другое место. Гостей было много — больше тысячи, и стаканов столько же, а ведь пятиминутка лишь после обеда. Солнца уже не было, и это облегчало задачу. Но даже так чувствовался осколок жары, исходящий из пыльного бетона. Воробьи, что могли путаться под ногами или голуби пыхтели и старались держаться где-то в тенёчке, подальше от всей суетёвины. В голове постоянно, как надоедливая муха так и вертелся вопрос, полный недовольства: «Чего тут их так много-то?», ведь каждый столик был наполнен и каждый стул занят. Непонятно было — чем людей больше, тем их меньше. Уходили — приходили… И так постоянно. Посуды лишь прибавлялось, мысли уже плавали, размывались, как краски по холсту, так же хаотично. Он просто плавал по течению со всеми, уже как выученный наизусть стих выполняя каждое действие и выдавливая каждые эмоции и слова. Надоело. Эльф бывало подходил перекинуться фразами, но это не помогало отвлечься и хотя бы как-то оживиться. Даже музыка, что более-менее придавала настроение, уже была не музыкой, а «шумом», раздражающим чувствительные барабанные перепонки. Уже было чувство, что его буравили с разных уголков территории те же тёмные очи, которых тогда не было. Обед подходил к концу, а она на горизонте со своей блестящей цепочкой даже не мелькала… От её давления остался лишь маленький след, вот-вот готовый утонуть в его море, наполняющем сердце. Он поднял голову к небу, к чернеющим с каждой секундой всё сильнее тучам. По щеке покатилась холодная, небесная слезинка. Начинается дождь… Понемногу, но терраса пустела и оставалась лишь музыка, одиноко гудящая из колонок. Это означало, что уже наступил конец…***
Ужин проходил под дождём, из-за людей потерявших свою мрачную атмосферу. Капли стекали по бетону одна за другой, молниеносно, оставляя за собой тёмные пятна. Изнутри другие официанты наблюдали, как те устраивали гонки, прилизываясь по стеклянным окнам вниз. Из-за холода он немного оживился, а вместе с ним весь ресторан и отель. Дождь словно смывал краски, оставляя серость как снаружи, так и в душе. По людям было видно — кого-то дождь расстраивал, кого-то успокаивал… Кто-то из-за него не пришёл на террасу… Ветер чуть не унёс зонтики. — Разве не должны были закрыть террасу? — раздавшийся рядом голос спугнул до чёртиков, и вздрагивание, как и до кинутого удивлённого взгляда на начавший диалог собеседника. Это была она. Она явилась, но на этот раз заговорила с ним. Разница между ростом невеликой была, возможно, пару там сантиметров и всё. — Не знаю, — наконец выдал русый, отведя от неё взгляд. Лишь сейчас заметил, что она худенькая. На чёрных ногтях сверкали золотистые блёстки, а в глазах не было той искры, что плясала раньше. Безмолвно она прошла дальше в одиночку. За её спиной лишь колыхалась воздушная, полупрозрачная ткань и рваные волосы. Пару раз он подходил по её просьбе — салфетки, соль… Потом же остался лишь наблюдать… Людей становилось всё меньше и меньше, а ветер одичал всё больше и больше… Скоро на террасе остались лишь две одинокие фигуры — одна скучающе глядевшая вдаль, другая же наблюдающая со стороны. Он стоял под крышей, в сторонке, и тихонько, бездвижно наблюдал за тем, как иногда она могла перекидывать ногу на ногу и обратно. Что-то было в ней настолько странное, настолько загадочное, что даже дождь и ветер вместе с мрачной атмосферой не затемняли эту необычность. На фоне дикой грозы она не выделялась… Он прищурился. Русый словно смотрел на живую картину — такая атмосферная… Такая правильная и мрачная… Ни одна деталь не выделялась, но всё внимание всё равно было приковано к протагонистке этого искусства. Если бы кто-то спросил его, с чем же увиденную картину мог сравнить, он бы несомненно ответил «с игрой на пианино». Будь русый художником, первая его картина называлась бы «Чёрное сердце». Чёрное сердце, пропитанное влагой и холодом. Наконец, она встала. Он тоже двинулся с места. Ветер толкал их навстречу друг другу, подпевая что-то невнятное, но странно мелодичное. В её шаге ощущалась лёгкость, в его — твёрдость. Общим между ними было лишь спокойствие. Были готовы встретиться друг с другом, но не лицом к лицу. Остались лишь несколько метров — никто из них не дёрнулся. Наконец, пересеклись. Ветер рассеялся — невидимая стена рухнула, позволив лишь на долю секунды пересечься взглядами. Она плавно опустила смоляные ресницы, он же отвёл оливковые очи. Холод. Холод, что проскользнул между ними и что пытался цапнуть обоих за руку, затаился в сердце где-то глубоко, на чёрном дне, где он лёг тихонько под угольным покрывалом. Оба прошли мимо друг друга, образуя опять ту твёрдую стену, что тогда рухнула. Она зашла внутрь, он же — протёр стол и положил посуду в тележку. Их пути разделились, как и коридоры, в которых они потерялись. Так прошла дождливая неделя — пересекались взглядами, но чувствовался почему-то холод. Спокойный холод, без напряжения. Когда он подходил к ней, то чувствовал запах цветов… Когда она видела его, то видела белые облака и чувствовала запах морского холодного бриза… И снова пересеклись — на этот раз с уверенностью взглянули в темноту друг друга, но не утопали. На этот раз заглянули в самые чёрные уголки радужки, но держались. Брови у неё нахмурились, а взгляд стал острее. Ответом был лишь привычный друг для друга холод. Резко русая повернула голову в сторону моря, взмахнула волосами демонстративно и хмыкнула. Ему же пришлось оставить салфетки на столе и смиренно удалиться.Расстояние.
Шепнул где-то вдалеке ветер, потерявшись сразу же средь изумрудных листьев. Русый бледный ангел… Звучало как нечто сладкое и греховное… Будто какой-то напиток… Она прикусила губу, задумавшись. Глаза служили мостом общения. Они и были причиной холода и расстояния.Нечто столь греховное и сладкое, но столь холодное и колючее…
Она взяла карандаш. Нет, это не она взяла. Рука сама за карандашом потянулась. Линии… Схема… Голова… Шея… Плечи… Всё это начало принимать какое-то очертание. Какой-то силуэт, но начал вырисовываться. Карандаш ловко скользил по бумаге — в руке ощущалась неимоверная лёгкость, будто не она рисовала, а кто-то вместо неё. Вдруг появились крылья. Ангел. Когда это слово проскользнуло в мыслях, в голове заиграла какая-то загадочная мелодия скрипки. На фоне появились ветки, а на них снег. Крылья начали становиться всё более чёткими, с более чёткими тенями и очертаниями жёстких белых перьев. Пару раз в руке мог проскользнуть ластик, потом снова карандаш. Цветы ликориса начали выскальзывать и прикрывать ему крылья, а глаза, наконец, обрели свой блеск и холодность. Волосы касались редких бровей, а на тонких губах будто молочный снег растаял. Нос… Ухо… Штриховка… Почти закончено, осталась лишь роспись и дата… Она вырвала лист из блокнота, сдула от ластика крошки, а потом, не успев даже понять, что же начертила, его вырвал из её пальцев ветер. Русая протянула руку безмолвно, будто вот-вот время замрёт, и лист остановится, чтобы она его забрала обратно, но нет — лишь раз глаза сомкнулись, а от листа и следа не осталось. Лишь протянутая рука, крошки ластика на чёрных штанах и блокнот, из которого неаккуратно вырвали этот лист остались воспоминанием о потерянном где-то за столами рисунком…***
Ещё одна неделя прошла так, как будто её и не было вовсе. Безмолвные дни, лишь гляделки и сжирающее изнутри любопытство держали на плаву обоих. Когда пересекались взглядами, чувствовалась привычность, где-то даже было ощущение, что они были знакомы больше двух лет, а где-то тот же холод и отстранённость. Смешанные чувства. Вечер за вечером в глубине души что-то сжирало, заставляя волнение взлетать до небес и падать камнем вниз обратно. Он не понимал, что же это в груди так сжималось до размера крошечного котёнка, как крендель завёрнутого. Фонари мерцали по всей террасе — сегодня был особый вечер. Холодный вечер, когда звёзды упадут и небо почернеет. Он её увидел. Одета в лёгкое чёрное платье с кардиганом, подол которого за ней плавно летел… В каждом движении скрывалась грация и, как бы она не крутилась, как бы она не держала вилку, чувство чего-то особенного его не покидало. Он закрыл глаза лишь на долю секунды… Начал прислушиваться к звукам — к музыке, к разговорам, к шагам… — Вечер и правда особенный, не правда ли? — испуганно открыв глаза, он понял, что она рядом. Смотрит на звёзды, на смоляное небо… Короткие волосы ласкали щёки и шею, но лишь глаза оставались такими же тёмными, как обычно. Русый напрягся, но в конце угукнул. Было что-то в её сегодняшнем образе настолько особенным, что он улавливал каждое движение и засекал её сразу же в любой толпе… «Как тебя зовут?» — чуть не сорвался с его губ вопрос, который он подавил. Вместо этого русый задал другой: — У тебя хобби — разговаривать с официантами и наблюдать за ними? — она, коротко улыбнувшись, покачала головой. Увидев светлые брови нахмуренными, русая прыснула в кулак. — Моё хобби — это рисование, а не сталкерство, — пожала девушка плечами. — Не верю, — пробормотал официант, устремив глаза куда-то вдаль. Русая взглянула на него из-под тёмных ресниц, тонкие губы лишь на миг оторвались друг от друга, но быстро сомкнулись. Она ничего не сказала. Он тоже. Наконец упали звёзды. Одна за другой они падали, словно водопад. Люди взбодрились. Кто-то радостно свистнул, но они этого не слышали. Не слышали ни громкой музыки, ни людей. Видели яркие звёзды, перед глазами пролетающие и теряющиеся где-то за горами. Они оба заметили — в глазах друг друга отражались и падали эти мелькающие на чёрном полотне мечты и желания, исчезая во мраке. Вечер и правда был особенным, но, как и для каждого особого вечера, есть конец. И этот конец настал, когда все звёзды потухли… И это был последний вечер. Следующие дни, как бы ни старался, он её не видел и, как бы не надеялся, она на террасу не приходила, и не садилась за последним, самым крайним рядом с перилами и раньше с тучами столом. В месяце оставалось всё меньше дней, календарь становился короче, а она не являлась… И тогда он понял — это был их последний вечер. Ветер трепал светлые волосы, а глаза устремились на беспокойное море. Он её потерял… Больше не почувствует прожигающий в нем дыру взгляд и не увидит полную мрака красоту… Не увидит птицу перелётную… Глаза, в которых он увидел настоящие звёзды, остались в разуме как ненаписанная картина, а её фраза «Моё хобби — это рисование, а не сталкерство» так и вертелась в голове… Голос был похож на мёд, а глаза на глубокие озера, полные загадок… Он её потерял… Потерял… И…«Так и не узнал её имя…»