Dansu, dansu, dansu

Между кронами хвойных деревьев над трассой плывёт будто криво проведённое огромной мягкой кистью свинцовое небо. Удивительно светлое небо для раннего зимнего утра. Облачность – девяносто процентов, вероятность осадков в десятку меньше. Хань переключает трек на планшете. Здесь плохо ловятся сигналы – радио, связь, интернет. У Ханя возникает жутковатое ощущение, что из живого километров на сто вокруг только он. Мозг раздувает мысль, кидает в костёр прочитанные когда-то статьи заговорщиков об апокалипсисах, а ещё – вот, держи, временные петли, случаи были, необъяснимо, но факт, тут как раз недавно был справа поворот. Становится не по себе. Возможно, Кая можно считать за живое существо – автомобиль Ханя ещё ни разу не подводил, чем и заслужил милое прозвище. “Символист хренов” – одно из прозвищ, которым Минсок периодически в сердцах одаривал Ханя. За все годы, что они знакомы, этих прозвищ наберётся на стопку размером с две фул-стори приключения Бильбо Беггинса. Хотя, вообще-то, это именно Хань всегда и всем любил давать милые клички. Или не милые, тут как повезёт. В честь Минсока милых кличек в какой-то момент стало настолько много, что самым интимным для произношения вслух стало просто его имя. Минсок. Имя сочное, как спелый персик. Ханю больше всего всегда нравилось произносить его шёпотом. Мысли идут не туда. Хань переключает трек. Lizzy McAlpine поёт о расставании по телефону. Жестокий способ – Хань бы предпочёл на себя бетонную плиту обрушить, чем пройти подобный опыт. Впрочем, он никогда не связывал себя с кем-то настолько трусливым, кто мог бы кинуть его бесхитростным обезличенным сообщением. Технический прогресс развивается с поразительной скоростью. Ещё вчера, казалось бы, Хань восхищался статье про синтетическую зелень для космических операций, а сейчас – в скором времени мир увидят смарт-часы с сим-картой. Да и в целом уже существуют такие роботы, что, может, и в людях когда-то совсем не будет нужды. Человечество неумолимо всё больше впадает в зависимость от мобилизации времени, сил и автоматизации. И мы, люди, не придаём этому большого значения. Привыкаем к удобству и упрощению задач. Оплачиваем счета и покупки по QR-коду, покупаем кофе и сахар в онлайн-кассе, прикладываем карту в метро, общаемся эмодзи и стикерами в социальных сетях, решаем важные вещи посредством звонков и видео-конференций. Среди всего машинного сами понемногу превращаемся в них. Хань ценит прогресс и использует его новейшие плоды повседневно, вот только искренне считает и будет считать, что разговоры должны оставаться настоящими. Не такими, где смех звучит в одно ухо, передаваясь в наушник, пока собеседник печатает отчёт о проделанной работе. Не такими, где за тройкой смайликов подсознание ищет подвох и, может, даже теряется в попытке решить, какой за этим посыл. Не такими, где нет возможности смотреть в глаза, на веснушки у уголков глаз, на игру лучей утреннего солнца по коже ключиц, на улыбку, выглядывающую уголком из складок пухлой подушки. Хань, конечно, когда видит от Минсока все эти смайлики, представляет в этот момент лицо отправителя. Озадаченный колобок – Минсок забавно приподнимает в изгибе бровь. Сердитый – хмурит лоб, поджимает губы. Приятнее всего, конечно, представлять его лицо, когда он пишет короткое “жду”. Хань знает, какой улыбкой в этот момент одаривается экран смартфона. У него самого такую же ловит зеркало заднего вида в салоне. Хань эту улыбку Минсока писать готов – и он, кстати, писал, только Минсоку никогда свои наброски не показывал. У всех должны быть какие-то тайные штуки. У Минсока, например, есть мастерская в родительском доме. Хань там, внутри, никогда не бывал, хотя в гостях прописывался постоянно во времена старшей школы. Может, Минсок по дереву пионы и ирисы выжигает, может, мастерит чучела птиц. Хань справедливо полагает, что это не его дело. Надо будет – завеса тайны сама по себе приоткроется. А пока —       – Ты же там не трупы хранишь?       – Твоё увядающее чувство юмора как-то связано со сломанной лодыжкой?       – Это “нет”?       – Это “нет”. — И этого достаточно. Связь ловит чуть меньше, чем наполовину, и Хань две минуты сосредоточенно вглядывается в приближающийся поворот, пока блютус сжирают помехи. В его голове помехи вообще всю жизнь. Постоянный белый шум мыслей. Желание позвонить и послушать голос, живой голос среди пустоты асфальта и вековых сосен, становится почти обсессивным. Помехи пропадают. Хань переключает трек. До чего дошёл прогресс – машину времени тоже изобрели. Комбинация работы долговременной памяти, типа восприятия информации и деталей окружающего мира – и вот, пожалуйста, Хань едет не на зимней резине, вокруг него не усыпанные снегом, как пылью, сосны и ели. Он на кухне съёмной квартирки, в которой жарче, чем в сауне, и в ней ещё нет нормального стола. Зато Минсок сидит на полу, вычёсывает лишнюю шерсть линяющему коту и поёт под нос песню Бена Ховарда. У Минсока список дел растянут финишной точкой почти на полночь, скоро практика в языковой школе, у Ханя по-хорошему срок сдачи курсовой работы горит, но они были молодыми, они были студентами, и, выпендриваясь непонятно перед кем, слушали английские песни, пользовались американской щёткой для шерсти животных, портили режим трёхкратного приёма пищи чипсами и сладкими штуками, заказанными из Британии, и кормили бессонницу нервами будущих дней. Минсок, правда, всегда неизменно возвращался к заслушанным до дыр плейлистам старого рока. Минсок вообще всегда любил что-то уже прощупанное, проверенное, надёжное. Хань всегда был проверенным и надёжным. Прощупанным тоже однажды стал – в момент, когда вдруг осознал свои чувства и мгновенно их вывалил всеми надеждами и нервами наружу. В жаркое лето на съёмной квартирке с отсутствием нормального кухонного стола нашлось место не только прокрастинации, запойной учёбе и кошачьей шерсти на всех поверхностях и футболках. Нашлось место и любви. Хань никогда не прессовал свои чувства в смайлики и стикеры. Он покупал футболку со встроенным вентилятором, умные часы в комплект к смартфону, отдельную гарнитуру для разговоров за рулём и во время работы, менял модели ноутбуков на всё более и более мощные и выносливые, записывался к стоматологу через интернет и скачивал образец бланка для продления договора аренды. Но стикер котика, удерживающего в лапках сердечко, не отправлял ни разу. Потому что —       – Ты же знаешь, я всё это почему-то не очень люблю.       – Даже не представляю, зачем ты открываешь мне Америку.       – Ну, тебя ведь я люблю. А вот это всё – не очень.       – Ты второй раз за минуту играешь в Колумба, Хань. — И, если честно, Минсок всегда от души отправлял в диалог стикеры котиков, держащих в лапках сердечко, на двоих, за двоих. И Ханя “Колумбом” называл частенько, потому что Хань… Хань всегда много думал. Сейчас, когда вокруг, только опусти окно, тишина и слабый снегопад, а ещё помехи и нестерпимое желание услышать живой голос, Хань думает особенно много. Хань переключает трек. Первые четырнадцать секунд по салону растекается звук клавиш, и Хань успевает прочувствовать себя самого большим профессиональным пианино, стоящим у окна в просторной светлой комнате. Окно приоткрыто, слабо колышется декоративный полупрозрачный нежно-бирюзовый тюль, сквозь крону растущего у фасада клёна моментами пробивается солнечный луч, попадая на третью октаву. В нём видно лениво плывущую по комнате пыль. Вступают бас-гитара и барабаны – и Хань съезжает с трассы. Камни шуршат под шинами, затихает голос вокалиста, когда Хань случайно жмёт паузу на планшете, сыпется вниз снег с еловых веток. Хань дослушивает песню до финальной ноты и глушит двигатель. Открывает дверь, чтобы вдохнуть морозного воздуха и убедиться в том, что он – живой. Не заехал в самом деле в ловушку времени и не преодолевает по зимней трассе уже девятый круг, сам того не замечая. Тишина стоит абсолютная. Снег, сбиваясь на подлёте к земле в кривые сумбурные хлопья, падает на вытянутую ладонь без единого звука. Кажется, даже воздух застыл, подобно желе, и выдыхаемый Ханем из лёгких пар расталкивает его с трудом. Реальность слишком безмолвная для трассы в почти четыре утра. Хань захлопывает дверь, снимает телефон с зарядной станции и листает журнал вызовов. Среди рабочих номеров и пропущенных рекламных Хань выбирает вызов у контакта Минсок. Прослушав гудков пятнадцать и “абонент не отвечает или—”, Хань упрямо повторяет вызов. Не то чтобы он не уважает чужое право на сон. Не то чтобы ему совсем не совестно звонить (пусть даже самому близкому человеку) так рано. Не то чтобы ему настолько страшно сейчас и необходимо убедиться в том, что – он в порядке, мир в порядке, Минсок его знает, помнит, любит. Ждёт. У Минсока сонный тихий голос:       – Соскучился уже? А вот чувство юмора в нём никогда не спит. Хань справедливо отвечает улыбкой и:       – Нашёл машину времени.       – Хм. Когда тебе почти тридцать, в машине времени становится слишком много слотов. Хочешь – прыгай обратно в бессонные ночи летних сессий или на скамейку в больничном коридоре. Выбор огромный, пока жива память объектов и ощущений. У Ханя такой хороший изначальный набор “придумай сам”, что иногда ему кажется, будто его воспоминания будут жить дольше него, отдельно от него, его разум вообще может трансформироваться в какой-нибудь исполинский цветок с сотней сдвоённых лепестков цвета летней холодной зари и править каким-нибудь отрядом насекомых. Когда тебе почти тридцать, в голове слишком много бело-шумных мыслей. Абсурдных – особенно много.       – А я читал “Dansu, Dansu, Dansu”, пока не вырубился, – делится не такими сногсшибательными повседневностями Минсок и сочно зевает. Хань зевает следом. – Там так противно курят в конце двухсотых страниц.       – Захотелось курить тоже?       – Захотелось бросить ещё раз. Хань коротко смеётся. Звуки его голоса кажутся ему какими-то не такими. Возможно, Мураками подобрал бы этому ощущению нужное слово. Хань не писатель, Хань не зацикливается хотя бы на этом. Он предпочитает заострить внимание на звуках по другую сторону телефонного звонка – он явно отличает шорох постельного белья и лёгкий хруст косточек на запястьях. Минсок переводит вызов на динамик и от души потягивается. Хань желает вместо обнаруженной им сомнительной машины времени найти тут же, в абсолютной снежной тишине, какого-нибудь рода телепорт. Может, кто-то обронил на обочине пульт странной наружности? Хань даже выглядывает из машины вновь, чтобы поймать лбом и лежащей волнами чёлкой несколько несуразных хлопьев снега. Воздух как будто становится холоднее, желе затевает движение. Ветер, понимает Хань. Никаких странных пультов поблизости не видно, и Хань снова захлопывает дверь. Он заводит двигатель.       – “Собственная привычка бесконечно размышлять, не продвигаясь вперёд ни на шаг, показалась ему отвратительной”, – цитирует Хань по памяти, и ему вдруг становится интересно, – Как там Крыса? Хань из Трилогии Крысы осилил только первые две истории, дальше он просто забраковал обложки и решил потратить время на повышение навыка своего разговорного английского. Минсок же, прочитав у Мураками абсолютно всё, на десерт оставил его самое раннее. Крыса, как персонаж, Ханя весьма зацепил. Он его даже рисовал – на закладке, небольшом тетрадном клочке. У него получилась натуральная крыса в ракурсе три четверти в каком-то громоздком пальто на плечах. Минсок сказал, что в самом деле похоже. И на другой стороне нарисовал схематично станцию с одинокой собакой.       – Тебе стоит продолжить читать, – уклоняется от ответа Минсок. – А мне, видимо, уже пора делать для тебя кофе? Ханю, по его прикидкам, ехать только по трассе ещё минут сорок. Если, конечно, он всё ещё находится в реальном мире-времени. Несмотря на существование Минсока на другом конце провода, уверенность в этом не растёт. Хоть бы ещё кто-нибудь проехал с ним в одну сторону.       – Страниц через сто можешь начинать, – шутит Хань и внезапно совсем делится. – Если я тут во временную петлю не попал или в другую вселенную, то примерно столько до дома.       – Отзываю совет про Мураками, тебе не стоит его больше читать. Смех Минсока чуть съедают помехи. Хань вздыхает.       – Всё хорошо, Хань, – напоминает Минсок, до конца врубаясь в смысл звонка. Хань звонит, потому что мысли загнали его в лабиринт, а вместо подсказок на пути к выходу кидают под ноги петарды. – Я тебя жду. Закончив звонок, Хань вставляет в проигрыватель в своей голове эту мысль и плавно стартует. Машину времени он больше не трогает, и тишина, на самом деле, беспокоит его теперь меньше. Мысль “я почти дома” побеждает любые другие, хотя она без мечей и щитов. Вон какая пробивная.       ❇ Когда Хань оставляет машину на парковке, мир вокруг уже не такой оглушительно тихий. Снег из тихого и кривого перерос в стройную стену, с парковки кто-то уезжает в сторону центра города, из подъезда навстречу Ханю выходит девушка с чёрным, как у ведьмочки Кики, котом в клетчатой переноске. Мир оживает, одевается в стильный белый, тянет за край погремушку, разбавляя шум мыслей в голове Ханя живым шумом. И отчасти машинным. Хотя Хань игнорирует лифт, взбегая на нужный этаж по ступеням. Шаги гулким эхом остаются за его спиной. За дверью квартиры на седьмом – тихо. Не так абсолютно, как пару часов назад на трассе в хвойном хороводе, а по-другому. Приятно тихо. Уютно. Хань проворачивает ключ в замке, тянет дверь на себя, снимает кроссовки с ног, балансируя на каждой по очереди. У левой ноги с балансом не очень, Хань накреняется, врезаясь локтем в дверной косяк. Хань машинально оглядывает проход, чтобы не задавить кота своими лапами, и идёт на кухню. Кота не стало года два назад, а привычка осталась. У Минсока в руках веер бумажных фильтров, а на домашнем свитере растянутый край чуть выше бедра и торчащая белоснежная петелька на локте. Зацепился за что-то и потянул. Раньше её не было, Хань помнит. И что цвет волос у Минсока светлее был, тоже. Но Минсоку всё к лицу. Глубокий чёрный цвет – в особенности. Минсок поворачивается от кофе машины, откладывает фильтры на стол и расплывается в улыбке. Вот такую улыбку Хань способен хранить только в зарисовках своей памяти. Повторить подобное его руки не в силах. Минсок предлагает:       – Умываться? Самое то с долгой дороги и ночи без сна. Хань мотает головой.       – Обниматься, – предлагает он свой вариант. В объятиях ещё сонного Минсока, уткнувшись носом в складки мягкого белого свитера, Хань почти слышит, как в его голове на мысли ставится пауза. Кнопка щёлкает с таким концентрированным звуком, как в старом кассетном магнитофоне. Щёлк. Можете перемотать. Хань обнимает Минсока так долго, что перестаёт ощущать секунды, минуты, зиму, время. Хань ощущает себя дома. И этого достаточно.       ❇       – У меня в мастерской у родителей, кстати, гербарий. Я тебе всю жизнь хотел незабудок подарить. Но они такие стрёмные, когда засыхают, честное слово… Как гусеницы какие-то. Хань захлёбывается кофе, смехом и новой секретной информацией. От таких сочетаний и умереть можно. А ещё ему интересно становится:       – Почему незабудки? В них же ничего особенного. Хань любоваться природой умеет, конечно, и цветы красивые на клумбах и в оранжереях может отличить друг от друга. Незабудки даже не сухие на гусениц смахивают.       – Мне нравится, как на корейском название звучит. А на английском – моё тебе вечное напоминание.       – Не забывать тебя? Хань может забыть что угодно. У него выводок заметок в смартфоне, разбитый на разделы важности. У него все пароли от всех аккаунтов дублируются на пяти распечатках и хранятся везде, от бардачка машины до карманов Минсока. Он записывался к стоматологу дважды на один и тот же день, забыв, что уже сделал это. Он терял ключи от дома столько раз, что стыдно называть даже примерную цифру. У него ослаблялась концентрация чувств к близким людям. Как у каждого взрослого, дело житейское. У него могут быть какие угодно проблемы, но Минсока он никогда не забудет. Даже вот если прикажут. Даже вот если его разум трансформируется в какой-нибудь исполинский цветок с сотней сдвоённых лепестков цвета летней холодной зари и будет править каким-нибудь отрядом насекомых. Муравьи тоже станут помнить Минсока, не такая уж и проблема.       – На случай, когда наглухо заблудишься в своей голове.       – У меня там на каждом повороте – ты, Минсок. Минсок. Имя сочное, как спелый персик. Хань произносит его почти шёпотом.       – Допивай кофе шустрей, – переводит тему Минсок и встаёт из-за стола, чтобы встать рядом с Ханем и одарить его поцелуем в макушку. – Тебе ещё в душ надо и срочно выспаться. Я кровать приготовил. Разум Ханя все слова Минсока воспринимает как “я тебя очень люблю”. И не ошибается в этом ни на миг.       ❇ Хань счищает щёткой последний след прошедшего снегопада с лобового стекла и потирает глаза костяшками покрасневших пальцев. На часах шесть утра, на календаре почти сочельник, а у него новая срочная командировка и недосып в кармане. Хань сидит в салоне, не заводя двигатель, добрых пять минут. Разглядывать пустую воскресную улицу за стеклом надоедает быстро. Хань закрывает глаза. Кто-то стучит в стекло со стороны пассажирского кресла. Хань открывает глаза и удивляется. Минсок забирается на соседнее сиденье, кидает назад туго набитую спортивную сумку. Хань уверен, что там, внутри, есть таблетки на все случаи жизни и пять пар белых носков. Минсоку идёт белый. А ещё Минсоку очень идёт спать в шесть утра в выходной день. Хань интересуется:       – А ты куда?       – С тобой. Я отпуск взял за свой счёт. Ты дома-то почти не успел побыть. Так что вези дом с собой. Минсок улыбается такой улыбкой, какую Хань обожает ловить своей. Через несколько минут Хань выезжает в сторону эстакады. Вместо радио и белого шума мыслей ещё хриплым от раннего подъёма голосом Минсока в салоне играют старые хиты Майкла Джексона. Машину времени Хань включает только после двух часов пути, на минимальную громкость, потому что Минсок спит, склонив голову к стеклу. Let's get lost in time, мелодичным шёпотом доносится из динамиков. У Ханя как раз было это в планах. Know when I get back to you That I've come home Хань в дороге, но, пока Минсок посапывает на соседнем сидении, он – дома.