Нордлюс

На что не приходилось жаловаться в зимнем Копенгагене, так это на отсутствие сырости. Почти круглые сутки здесь моросил дождь, периодически сменяющийся неубедительными мелкими снежинками. Дороги, начиная от гаваней... хотя почему «начиная»? Весь Копенгаген — одна большая гавань. Так вот, дороги в городе блестели сероватым дневным светом, отражая тяжёлое тусклое небо. Рыжеволосый человек, одетый до странного легко для конца декабря, стоя перед зданием так называемого Чёрного Бриллианта (зачем его только построили перед старой доброй Королевской библиотекой? датчане всегда были немного странными), тяжело вздохнул и зашагал налево по набережной. Он держал на руках, прижимая к груди, впечатляющий по объёму пакет из ткани. Как будто боялся, что туда попадёт морось. Каждые несколько шагов хмуро косился на морские волны в проливе, и волны (чуть менее хмуро), что характерно, косились на него в ответ. Наконец прошёл мимо чёрно-жёлтый речной трамвайчик, и все любопытные взгляды, которые могли задержаться на человеке, — вместе с ним. Оглянувшись на всякий случай по сторонам, человек немного неуклюже перемахнул через ограду и солдатом сиганул в воду. Волны жадно вытянулись в сторону его ног ещё до того, как те коснулись поверхности воды, и утянули к себе без единого всплеска. Под водой его уже ожидал верный кораблик, и Фудзимото, перехватив одной рукой штурвал, а другой прижав покрепче к груди пакет, заботливо обёрнутый в воздушный пузырь, направился вдоль по каналу, мимо знаменитой статуи андерсеновской Русалочке, которая с недавних пор не вызывала у него никаких чувств, кроме смутного раздражения и беспокойства. — Поверить не могу! — ругался он одновременно и сам для себя, и обращаясь к волнам, которые несли его судно всё дальше, к гавани. — Копенгаген! Центр торговли! И здесь её нет. Просто невероятно... Сейчас плывём на базу. Когда доберёмся, часть из вас понесёт её вместе с покупками к замку. Остальные отправятся со мной дальше. Одна из волн бултыхнула что-то в ответ, и Фудзимото категорично возразил: — Нет. Не хочу сюда снова возвращаться без лишней надобности. Работа простаивает! Сколько я времени потеряю, пока буду туда-обратно плавать? Нет, разделиться будет разумнее. Плывём в Тронхейм. Здесь относительно близко. Может, и базу по дороге нагоним. Ответом ему послужило только сердитое урчание. Но вот впереди показался борт субмарины, и мысли волшебника переместились в исключительно практическое русло швартовки. С тех пор, как Поньо, то есть — вот прилипчивое прозвище! — Брюнхильда выбрала путь человека, прошло уже полгода. Немного оклемавшись от этой потери, морской волшебник решил отвлечься на какое-нибудь полезное занятие, и оно не преминуло быстро найтись. Покидая отчий дом, дочь произвела в нём... некоторое опустошение. Скорее, впрочем, наоборот: наполнение. Подводный дворец пришлось восстанавливать практически из руин. Осушить помещение не составило особого труда. Водоросли и полипы, накопившиеся за время прокрастинастического самобичевания, убирались уже дольше и тяжелее. Колодец, когда-то ценой невероятных усилий наполнявшийся эликсиром жизни, что теперь без остатка растворился в водах мирового океана, причинял сердцу Фудзимото особую боль, и о нём он старался пока что не думать. Но ещё одной ощутимой потерей оказалась библиотека. Все книги смыло, и даже те, которые он впоследствии нашёл, восстановлению уже не подлежали. Оставалось только скрипеть зубами и покупать новые. Опустошив запасы жемчуга, скопившиеся у него за последние пять лет, он отправился за покупками. Да, в каком-то отношении подобное обновление пошло ему на пользу. За последние десятилетия человечество далеко шагнуло во многих науках. В частности, атласы с картами (один такой он как раз достал из крайней левой стопки) стали намного точнее прежних, да и карта звёздного неба обогатилась невероятно. Обзавестись этими изданиями стоило уже давно, а тут такой повод. Но были у Фудзимото и причины для недовольства. Само книгопечатное искусство преобразилось, и далеко не в лучшую сторону. Никакого больше красивого ряда одинаковых зелёных корешков. Формат книг изменился, но не пришёл к какому-то толковому стандарту, обложки стали разноцветными, часто вульгарно-кричащими... И бумажными! Это было выше его понимания. Он был готов смириться с тем, что книги теперь продавались уже готовыми, подшитыми и переплетёнными, и их не надо было разрезать и собирать. Но бумажные обложки! На клею! Это же только на растопку и годится! Какая дурацкая мода. Но да ничего. И с этим он был готов примириться, как примирялся с периодическими реформами орфографии. Читать становилось непривычно, но, скажем, избранные драмы Ибсена он и так помнил почти наизусть, и бумажное издание ему требовалось исключительно для того, чтобы подновить воспоминания. Тут необязательно любоваться красотой орфографии оригинала. Но была одна книга, которую Фудзимото не мог измыслить иначе, чем в том виде, в котором она в своё время досталась ему по знакомству из типографии в далёком, далёком 1848 году, как раз незадолго до того, как... В общем, эту книгу Фудзимото лелеял и берёг, с ней было связано множество ценнейших воспоминаний. Он не стал особо тщательно искать её после потопа, потому что знал, что сердце его разорвётся, если он увидит её испорченной. В ней ему было дорого всё вплоть до последней буковки... Ну что ж, Тронхейм — значит, Тронхейм. Почему бы и не Тронхейм, в конце-то концов? Повидает, что там теперь да как. Может, он, как и Копенгаген, уже совсем не тот, что прежде, и его уже не узнать, и воспоминания при его виде не защемят душу? В конце концов, мир так изменился за последние полтора столетия. Фудзимото уже проложил курс. Придётся, значит, проплыть по северной части Скагеррака и обогнуть Норвежский полуостров, дальше — между островами и вверх по Тронхеймскому фьорду... семьсот тридцать морских миль. Чёрт их дери. Ладно. Семьсот тридцать — это, в конце концов, действительно не так уж и много. Его подручные могли перемещаться по морю со скоростью, которая и не снилась простым судам. Положим, они разгонятся до пятидесяти — пятидесяти двух узлов... Это около четырнадцати часов ходу. Четырнадцать часов... Фудзимото был уже не тот же, что пятьдесят и тем более сто лет назад. Он стал намного реже нуждаться во сне и отдыхе. И всё-таки четырнадцать часов, и это на хорошей скорости, а потом ещё назад, догонять базу... Невольно приходилось задумываться о том, а хватит ли ему сил. Почему-то до того, как он посмотрел на карту, ему казалось, что расстояние будет не таким большим. Может, миль пятьсот... Не стоит ли вздремнуть перед дорогой? Но тут же он подумал о том, что недостойно гордого северянина пугаться какого-то там морского перехода, нахмурился и решительно захлопнул атлас. Нет, никакого отдыха. Чем скорее он вернётся домой, тем лучше. Тронхейм — значит, Тронхейм. Хоть семьсот миль до него, хоть девятьсот. Отдавая команды своим слугам-волнам, волшебник заодно проверил, что защита на плавучей базе держится хорошо и новый потоп новоприобретённым книгам не грозит. Наконец всё было готово, и он отправился в путь. Ночная навигация — дело ответственное и нелёгкое, если ты на большом судне, но Фудзимото не рисковал сесть на мель или разбиться о скалы, поскольку риск этот, во-первых, сходил на нет в силу габаритов его судна, а во-вторых — волны, что несли его через проливы и мимо мысов, всё равно не допустили бы прямого столкновения ни с сушей, ни с другими судами. Волшебнику, строго говоря, даже не требовалось следить за дорогой, потому как маршрут он подробно расписал своим помощникам ещё в начале пути. Потому включив фонарь, чтобы не плыть в кромешной тьме, и сосредоточенно отслеживая монотонную серую хмарь подводного ландшафта, периодически провожая глазами стаи рыб и креветок и неодобрительно косясь на особо широко раскинутые сети траулеров, он не столько руководствовался необходимостью, сколько пытался отвлечься от собственных мыслей. Это ему вполне удалось. Он даже не сразу заметил, когда именно они приплыли. Небо над Тронхеймом едва начало светлеть. Не поверив своим глазам, Фудзимото сверился с часами. Уже половина девятого, даже почти девять. Он и забыл, что в Тронхейме в это время года светает так поздно... Южные, почти экваториальные воды, где он привык проводить весь свой досуг, отучили его от того, что ночи бывают такими длинными. Ну да ничего, он здесь всё равно ненадолго. Итак, перво-наперво надо обменять датские кроны на норвежские. Особо не оглядываясь по сторонам, Фудзимото сошёл на берег и поднялся из доков в город. Ему и смотреть было не нужно, чтобы понять: да, город изменился. Вроде и о пожарах больших, в отличие от Копенгагена, он не слышал, но всё стало совсем другим. Нечего тогда высматривать знакомые дома, всё это уже в далёком, далёком прошлом... Говорят, в Тронхейме теперь появился полноценный естественнонаучный университет. Но Фудзимото не хотелось посмотреть на него, вовсе нет. Этот университет принадлежит потомкам его приятелей, не ему самому. Нечего предаваться лишним сантиментам. Он уже давно отбросил те времена и то имя. Адрес букинистического салона ему дала женщина из копенгагенской библиотеки. Название улицы осталось прежним, он быстро нашёл её и с удивлением обнаружил, что это на месте старой кондитерской. Он был там редким гостем, но помнил, что под Рождество витрину всегда украшали так красиво, что невольно залюбуешься, даже просто пробегая мимо. Теперь от неё не осталось и следа. Ну да неважно. Всё равно он сюда пришёл не за выпечкой. Однако и здесь его ждал неприятный сюрприз. — Как — нет? — опешил Фудзимото. — Но мне дали этот адрес... — Я вас прекрасно понимаю, — весело ответила молодая женщина из-за прилавка. По скорости её речи он понял, что она решила, будто он иностранец... Впрочем, возможно, так и есть. Но всё равно немного обидно. — Но у нас нет этого издания. Вы коллекционер, да? — Не совсем, — поправил волшебник. — Но мне очень нужна именно эта книга... — Понимаю, — улыбнулась она и поставила пластиковый стаканчик из-под кофе с какой-то зелёной эмблемой на стол перед собой. — Не переживайте, если она указана у нас в базе, значит, информация есть. Просто, понимаете, у нас же не весь товар здесь в наличии. Подождите минуточку, я сейчас пробью... Так... Да, тысяча восемьсот сорок восьмой, с иллюстрациями, состояние отличное... Так и есть. Осталась одна копия на продажу, но она не у нас, она в Тромсё. Фудзимото похолодел: — В Тромсё? — Да, на руках у владельца, некто херра Андерсена. — А нельзя ли доставить её сюда? — Можно, почему бы нет. Будет недели через полторы. — Но... — Рождество же, сами понимаете. — Да, конечно... — Ох, или эта книга нужна вам в подарок? Вы живёте здесь, в Тронхейме? — Нет, я путешествую, тут только проездом. — Хотите, оформим покупку и вышлем вам книгу почтой? — Нет, боюсь, это невозможно. Вы говорите, этот человек живёт в Тромсё? — Да. — Возможно, я бы мог сам заехать к нему... — А, так вы как раз направлялись на север? — Нет, — обречённо ответил Фудзимото. — Но, боюсь, это будет самый быстрый вариант. Мне надо скорее до... То есть продолжать путь. Работа не ждёт. — Конечно, почему бы и нет. Тогда запишите адрес... Фудзимото и записал. Попросил позвонить от его имени, сказать, что он приедет через... И тут у него невольно перехватило дыхание, потому что за волной позорной ностальгии он совсем забыл о том, что база со всеми картами уже уплыла в сторону подводного дворца, оставив его наедине с собственными воспоминаниями и, если повезёт с погодой, звёздами для ориентировки на море. Так сколько же он будет туда добираться? Пробормотав всё-таки, что он прибудет туда завтра или послезавтра, Фудзимото откланялся и медленно-медленно пошёл обратно, к морю. Облака над Тронхеймом поредели, и над городом повис закат. Не успело рассвести, а уже закат, надо же. А в Тромсё в это время ещё темнее — там всё время ночь. Это то немногое, что он хорошо запомнил из своих детских лет. Вечная ночь над Тромсё, деревушкой с гордым статусом города. Фудзимото медленно спускался к набережной, по-прежнему не оглядываясь по сторонам. Вместо этого он смотрел на противоположный берег фьорда. Вспоминал. Вон там проглядывает между домами то место, куда он плавал на лодке в спокойную погоду летом, по выходным, прогуливая иногда мессы, чтобы посмотреть на кораллы у города. Кажется, вытяни немного шею — и он увидит даже скалу, на которой ему случалось тогда ночевать. Тот самый мыс, откуда он по ночам смотрел на воды фьорда. По утрам стоял у самой кромки, над водами, как странник над морем тумана с картины, которую ему однажды довелось увидеть на выставке во время поездки на юг. Высматривал свет на горизонте... Нет, не солнечный. Встречать рассвет с того мыса было неудобно: солнце поднималось как раз из-за города, он же старался не смотреть в его сторону, а лучше — забыть о его существовании. Тогда... Впрочем, чего теперь об этом думать? Вот и гавань. Надо же, как быстро он до неё спустился. Как раз и солнце село. Хорошо, что облаков стало поменьше. Компас-то Фудзимото тоже оставил на базе, а так он хотя бы сможет ориентироваться на север, даже если увидит только часть звёздного неба. Его волны слушались своего повелителя, но, как и их первая хозяйка, не очень-то разбирались в наземной географии. Им это было без нужды. Но ничего страшного. Пускай он изо всех сил вытравливал воспоминания о той своей жизни, он не успел всё же забыть, где располагается его родной почти город. Перед тем как шагнуть в воду, Фудзимото собрался спрятать записную книжку за пазуху, но тут наткнулся во внутреннем кармане на коробочку. Что?.. Ах, эта. Какой молодец. Так и не выложил её на базе, хотя таскает, наверное, ещё с тех пор, как побывал по пути к Северному морю у берегов Сицилии. Ну что уж теперь, пусть там и лежит, не выбрасывать же, в самом деле. Но так она его раздосадовала, да ещё после такого неудачного дня, что он чуть было не забыл о пузыре воздуха вокруг головы. Ещё и глаза обожгло солёной водой, и он тут же раздражённо исправил оплошность. «Бывший» человек, как же. — Плывём не домой. Нет, не домой. В Тромсё, — скомандовал Фудзимото волнам. На поднявшийся недоумённый ропот он ответил: — Это на север. Сначала плывём к открытому морю. Потом держаться поверхности, я буду смотреть за дорогой. Волны насмешливо булькнули, выводя морского волшебника из себя: — Шутки у вас совершенно не смешные. Плывите себе, а уж мне ума хватит сообразить, когда мы приплывём. Когда-то я знал там все острова наперечёт. Словом, буду следить сам за горизонтом, и нечего умничать. Может, пока ещё хоть немного светло, завернуть к тем кораллам?.. Впрочем, нет, нет. Небо расчистилось совсем, даже удивительно. Луны не видать, зато звёзды — как на ладони. Фудзимото повесил фонарь, который не стал даже включать, на капитанский столик и только смотрел на небо, вперёд и вверх. Волны — уже не его, а просто волны — плескались вокруг, в остальном же их стремительный полёт над водами Норвежского моря был безмолвен, даже ветра морской волшебник не замечал. Весь мир исчез, кроме звёздного неба над головой. Волшебник как будто летел через невесомое ничто, с трудом различая в блеске звёзд собственный нос, догадываясь об островах и суше только по тёмным провалам на линии горизонта. Вокруг не было ни одного большого города, который высветился бы для него ярким пятном среди ночного небытия. Даже звёзды в своей неподвижности казались какими-то малореальными, точно проекции в планетарии, не более того. Это всё, верно, от недосыпа, ведь на самом деле Фудзимото очень любил звёздное небо. Не меньше, пожалуй, чем море, которое похитило его сердце и душу, когда он был ещё сущим юнцом... Дурацкая, дурацкая была затея — отправляться в Тромсё, оставаясь наедине с темнотой полярной ночи. И не когда-то, а в канун Рождества, самой тёмной из всех зимних ночей. Как там сейчас его девочки? Стоило ли просто плюнуть на книгу и вернуться домой... Нет. Может, и стоило, но он не мог. Вечно так. Похоже, это какая-то экзистенциально присущая ему черта характера, во всём руководствоваться неизбывными сумасбродными противоречиями. Это всё недосып и темнота, да ещё Тронхейм, давным-давно оставшийся позади, за чертой Полярного круга, но разбередивший родными пейзажами ему всю душу. Фудзимото не мог отмахнуться от воспоминаний, которые то и дело вспыхивали перед глазами. Они уже потускнели, как будто прикрылись стыдливо медузьей шляпкой. Оттого казались какими-то сказочными, произошедшими не то когда-то давным-давно и не с ним, но одновременно — происходящими прямо сейчас. Интересно, уже тогда у него была эта привычка вечно бормотать с самим с собой, проговаривая вслух все свои мысли? Похоже на то. Иначе, может, ничего бы и не случилось. Может, и не встретились бы они никогда, потому что она бы никогда не заглянула послушать его невнятный бубнёж. Тогда, когда он впервые заметил на горизонте сначала золотистый, затем голубоватый свет, ему бы стоило закрыть глаза и уснуть. Стоило бы, но он не смог. Он любил море, любил его запах, мощь, необъятность, его... её жизнь, её величавую безмятежность, неизменную, по сути, и в самый суровый шторм. Вечно так: он любил то, что несовместимо с самой природой человека, любил богиню — мать, невесту и смерть. Он любил её за величие планетного масштаба, которое и делало невозможным их союз, ведь что есть человек перед лицом Талассы? Эти смешные походы на лодке были жалки перед нетленным образом Природы, но необходимее ему даже, как иногда казалось, чем воздух. Увидеть — и если не познать, то хотя бы прикоснуться. Выбиться из сил, потерять сознание, чуть не утонуть — и быть счастливым. Такова и была его любовь к Гранмамаре. Тогда, впервые увидев её свет на горизонте, он боялся вздохнуть. Ему бы стоило затаиться и просто наблюдать за её величавой походкой... Стоило бы. Вместо этого он окликнул её — тогда ещё безымянную, но невыносимо прекрасную. Так закончилась и началась его жизнь. Как замечательно звучит. Так возвышенно и пылко, как было в тот миг его сердце. Полюбить само море — и встретить её, поговорить. Как будто найти неуловимый голубой цветок (платье у неё, кстати, всегда было как раз голубым) — это что-то, что не должно произойти в реальности, уж точно не в этой жизни. Но всё же произошло. И с тех пор Фудзимото парадоксальным образом потерял покой даже безнадёжнее, чем когда просто стоял на краю мыса, точно странник над морем тумана. Впрочем, чего же в этом парадоксального? Он, человек из плоти и крови, из которой он так отчаянно пытался вырваться, вдруг, не лишившись своей телесности, оказался оторван от привычной ему реальности. Этот диссонанс и вводил его в ступор. Ведь его любовь к Гранмамаре не была похожа на пресловутую любовь к Голубому цветку. Она была настоящая и живая. Чем больше он окунался в её мир, тем меньше сам себя понимал. Кажется, она любила его за то, что он был человеком, — за то, от чего он всеми силами пытался отпереться. А за то, как он упирался, — только сильнее. Куда же подевался Тромсё? Нарвик давно позади, но бесполезно считать до него острова. В этой тьме он всё равно только запутается ещё сильнее. Ещё раз: почему ему так необходимо попасть в родную деревню? Потому что дома его ждут его девочки. Ещё одно противоречие. Он чувствовал себя Дюймовочкой на листе кувшинки и ничего не мог поделать с этим чувством. И оно его бесило. Глядя в небеса, он по неясному мерцанию пытаясь понять, куда же дальше его должно нести по этой маленькой огромной планете, как вдруг увидел впереди, на самом горизонте, лёгкое небесное свечение, перламутрово-зелёное со всполохами красными, как пряди её волос. Вглядевшись, он попросил волны остановиться и снова устремил к небу заворожённый взор. Ну точно, так и есть. Северные огни. Он совсем забыл об этом свете, похожем на флуоресценцию медузы-гребенника. Таком недосягаемом и непостижимом. Её платье, должно быть, тоже соткано из полярного сияния. Так ему показалось тогда, когда они встретились в первый раз. А затем и во второй, и третий, и десятый. Вот, пожалуй, в чём всё и дело: ни к северному сиянию, ни к радуге нельзя подойти или взлететь. Нельзя утянуть и к себе, вниз. Даже если очень захочется — нельзя. И вот так, влюбившись в их свет и снискав ответную любовь, ты всё равно никогда — никогда не будешь вполне с ними рядом. Наверное, уже перевалило за полночь. Должно быть, уже настал канун Рождества, светлого, прекрасного, но такого человеческого праздника. Застыв среди волн, Фудзимото медленным движением коснулся за пазухой той самой коробочки, которую стоило бы переложить на базу ещё у Сицилии, то есть вот уже почти четыре тысячи морских миль назад. Фудзимото готовил ей рождественский подарок каждый год. Это было так глупо, ему совершенно не стоило бы... Это обычно бывала какая-нибудь безделка из камней или металлов с суши. Он зачаровывал их, придумывал каждый раз что-нибудь новое... А потом прятал в шкатулку. У него уже собралось таких безделушек на небольшой музей-сокровищницу. В самом деле, не станет же Богиня носить земные украшения. И в этом году он должен был на Рождество поспеть домой и праздновать с девочками, объясняя упорно, что это за праздник такой. Фудзимото вздохнул. Северное сияние, каким бы далёким оно ни было, освещало ему ночь, и на сердце невольно стало немного теплее. Во всяком случае, он делал и будет делать всё, что может. Кажется, даже света немного прибавилось. Впрочем, кажется ли? Обернувшись подозрительно, волшебник увидел, что море за ним, как будто в ответ на небесное сияние, всё налилось рассветной голубизной и золотом. Не успел он толком что-нибудь сообразить, как она уже оказалась совсем рядом, ослепляя своей красотой привыкшие было к полумраку глаза. Волна красных волос струилась за ней шлейфом, точно вуаль у рюкина, точно... Не успел он додумать до конца, как она открыла глаза и улыбнулась, оплывая вокруг него серпом, будто играющая касатка. — Доброй ночи, Фудзимото, — пропела она. — Мара!.. — выдохнул он, поспешно вытягивая руки по швам, а затем почти против воли опускаясь на колени. — Мара, ты здесь? — Почувствовала вкус твоих слёз в морской воде. Чтобы ты, мой милый воин, и пролил слезу? Тебя что-то тревожит, Фудзимото? — Я не!.. — возразил было он, аж задохнувшись от смущения. Она улыбнулась только теплее и не стала спрашивать больше. Огляделась с любопытством по сторонам. — Я тут по делу, — попытался оправдаться он, но не нашёл нужных слов. Наконец вздохнул грустно и на любопытный взгляд супруги тихо ответил так: — Хотел найти здесь одну книгу. То есть не здесь. На Зеландии. Но оттуда меня отправили сюда. Она описала вокруг него новый круг, вытянула вперёд руки, берясь за его ладони и поворачивая и его тоже. Фудзимото, немного запинаясь, продолжал: — То есть я думал, что мне надо будет доплыть до одного места, но там оказалось, что надо отправиться ещё дальше, на север. Тормсё, ты знаешь этот город? — Знаю ли я этот город, милый? Знаю ли я, где появился на свет мой любимый супруг? Фудзимото удивился. Гранмамаре никогда не запоминала названий городов. Она даже не знала, где находятся, например, Токио или Бангкок, хотя, разумеется, не раз проплывала и там, и там. — Разумеется, знаю. Моряки в этих водах упоминают его, и я каждый раз вспоминаю тебя. Но неужели ты правда решился туда вернуться? — смеясь, спросила она. — А что же мне остаётся делать? — наконец-то тепло улыбнулся он ей в ответ. — Мне непременно нужна эта книга. — А какая? — с детской непосредственностью спросила она. Фудзимото опешил, явно не ожидая этого вопроса. Затем заметно смутился и пробормотал: — Н-народные сказки... — Ах! Я её помню! Ты ведь рассказывал мне оттуда истории! Они были совершенно волшебные. Ты её читаешь нашим девочкам? — Я... Фудзимото запнулся, но всё же продолжил: — Читал раньше. Потом как-то недосуг было, сама помнишь... Но сейчас книга пропала, и я вдруг понял, что... — Тш-ш-ш, можешь не говорить, — мурлыкнула богиня, прижимаясь лбом к его груди. В человеческом облике она специально представала меньше его ростом, и это одновременно его задевало и наполняло благодарностью. От её волос шёл свежий морской запах, а сами они на ощупь были совершенно как пена. — Это хорошие истории, и я рада, что ты ради них даже готов ненадолго стать почти как взрослый человек. — Мара! — возмутился было Фудзимото, но, конечно же, совершенно не всерьёз. Когда они виделись, она часто повторяла, что он как большой ребёнок. Сейчас он был почти готов признать, что она немного права. — Так или иначе, я... кажется, немного сбился с пути. — Почему же, это тебе просто нравится так думать. Тормсё совсем рядом, — улыбнулась она. — Но скажи мне на милость, разве любят люди в такое время принимать гостей? — Пожалуй, ты права, не любят. — Вот и не торопись никуда, милый. Ты же и так вечно куда-то торопишься. Гранмамаре отпустила его руки и устроилась рядом, положив голову на согнутый локоть. Он опустил пальцы в воду, перебирая её чудесные волосы, в которых то и дело сновали золотистые рыбки. Они оба глядели на переливы северного сияния высоко в небесах — там, где не достанет ни один из них. И как-то слово за слово разговорились. Как в старые, старые времена. И Фудзимото совершенно не следил за течением времени. Только переливалось всё новыми цветами в небе северное сияние, которого он не видел уже долгие годы. А как задремал, он и сам не заметил. Лишь проснулся с просветлённой душой и увидел напротив себя рождественские огни Тормсё, который узнал без труда. Оказалось непросто провести границу между настоящим разговором и тем, когда начался тот волшебный сон, от которого он очнулся. Ему стало неловко и досадно, что всё обернулось именно так. Как же стыдно — вот так взять и уснуть... Побелев вдруг как полотно, а затем покраснев, как будто его вместе с панцирем кинули в кипящую воду, Фудзимото проверил внутренний карман на странно лёгком для конца декабря пиджаке... Ну что ж. По крайней мере, можно утешать себя тем, что раз рождественский подарок он отдал не во сне, значит, первые часа три разговора точно были реальностью.