раненое сердце весит тяжелее

непривычно пасмурное утро настигает москву. обволакивает молчаливый город плачущее небо - с него на землю падают редкие капли. лило всю ночь, сейчас лишь остаточно и лениво по крыше стучит. лужи растекаются по дорогам, никто ещё не хочет просыпаться, выходить и нарушать их очертания колесами от спешащих автомобилей, или толпой несущихся по делам прихожих. в воде, прямо посередине улицы голубь умывается и чистит перья. у него все хорошо. он проживает свою жизнь как должен. все растерянно. серо, тускло, у самих зданий московских настроения не было. глеб отворачивается к стене, спихивает с себя наконец полностью одеяло резким движением руки, до этого наполовину, кое как укрывающее его. то жарко, то холодно - в груди что-то рвется и стискивает безумно сильно, больно, неприятно. закрывая глаза поплотнее, кажется, что воздуха не хватает даже для одного глотка, прерывистого вдоха мало. встать и открыть окно, впустить влажной, летней, утренней прохлады и отрезвить голову решительно не хватает сил. глеб остаётся лежать, поджимая ноги. вокруг ни звука и даже часы на стене будто бы обречённо остановились - не раздражали тиканьем. а глебу сейчас лучше, чтоб бы хоть что-то нарушало тишину, хоть что-то бы отвлекло, переняло навязчивые мысли на себя и избавило самойлова от этих мучений, что продолжались уже неопределенный срок - меньше всего хотелось считать сколько именно. он снова толком не спал. дело то ли в самой этой погоде, или ещё в чем. в нём самом. тело затекло, нужно было подниматься и хотя бы удостоить организм пусть скудным, но приемом пищи. только вот, кто бы его холодильник едой спонсировал - там в лучшем случае где-то завалялась долька лимона и коньяк на дне. скрипят пружины, глеб протирает лицо ладонями, приподнимая брови. осматривает до тошноты надоевшую комнату, стараясь взглядом отыскать пачку сигарет, которую часа два назад куда-то швырнул. если бы только весь мир , вся жизнь была записана на длинную пленку и ее было бы возможно перемотать. на немного, глеб многого обрезать не будет, лишь чуть-чуть исправит. «лишь бы он пришел, спас, вытащил из этого ада. я знаю, конечно - глупости, но... прощай ведь не было сказано, а значит и точка не поставлена.» только через минуты три глеб осознаёт, что так и сидит на краю кровати, в одних брюках и с пачкой красных «Marlboro» в руках, что откуда-то достал, погрузившись в мыслительный поток. там оставалась последняя - перевёрнутая. ребячество возможно, но самойлов никогда не упускал возможность выкурить загадывая, что все наконец будет хорошо, что он станет осторожнее на поворотах и виражах - жизнь проще станет и снова порадуют мелочи. так хотелось вернуть детство и остаться в нем навсегда. глеб крутит сигарету меж пальцев. глаза закрываются после длительного времени без сна, однако музыкант все равно поднимается, со скрипом отворяя стеклянную дверь на балкон. дождь моросит, да и холодно, несмотря на летнее время. нужно было наверное накинуть что-то сверху на голое тело. прогноз погоды говорил, что солнца не видать в том числе и по области ещё как минимум два дня. глеб поднимает взгляд на тяжёлое и высокое небо. вот-вот и обрушится прямиком на голову, расплющит, раздавит. глеб вдыхает через нос, нащупывает зажигалку в кармане. небольшой островок тепла и света вспыхивает, жёлтый огонёк высвечивал изнутри пещерку ладоней с бороздами морщин. терпкий, горьковатый дым заполняет лёгкие, самойлов чувствует как дрожь в теле немного унимается. неужели так трудно позвонить и сказать, что ты нуждаешься в человеке? глебу невозможно трудно, двойная сплошная. тупик, без возможности выхода из него, потому что прижало. костя давно дал понять, что между ними не просто дружба или товарищество близкое к братскому, но глеб упрямо игнорировал его. не хотел ломаться сильнее, чем уже сломан. боялся переступить порог и снова попробовать себя в чем то схожем с любовными чувствами. на шее кто-то невидимый стремительно, слишком плотно затягивает петлю, самойлов задыхается от нахождения с самим собой же рядом. на старости лет удумал глеб играть в "ромео и джульетту" , да и с кем, с кем. комично - смешная до одури трагедия в трёх актах. а костя все крутился и крутился в голове. заполонил всю жизнь, залил все щели. дал почувствовать себя снова любимым и нужным. противный, пищащий звонок в дверь прерывает все размышления, вынужденно возвращает в серую, будничную реальной. глеб от неожиданности вздрагивает мелко, по спине бегут мурашки. он тушит успевшую уже стать противной сигарету о бортик рамы, бросает наполовину выкуренный окурок прямо на пол, к остальным. самойлов медленно плетется к двери, не удосужившись даже включить по пути свет. квартира так и осталась в объятиях сумерек и полумрака. глеб опирается о дверь, тянет ручку несмелым рывком вниз, чтоб даже не смотря в глазок распахнуть ту. не важно кто, совершенно не важно зачем. — глебыч, извини, что вот так без предупреждения врываюсь. мне дима сказал вчера, что ты приболел, я глянул сейчас в окно - погода ужасная. решил вот заехать , сместил дела. продукты привёз и лекарства кое какие. знаю ж тебя, в магазин не пойдешь, — у бекрева забавно стекла очков собрали дождевые капли и запотели. как тот ещё видел что-то? костя стоял такой детски - искренний, запыхавшийся, с огромным пакетом и неловкой улыбкой. «при-бо-лел.» разве такая болезнь существует? ее можно чем то излечить, или отсрочить конец, уходя в ремиссию? это сродни старости - она тоже не то, чтоб диагноз и лечению не поддается. тут властно лишь никого и ничто не щадящее время. самойлов не в силах заставить себя сказать хоть бы что, даже будь то банальное "привет, проходи". будто и слов не знал, лишь кивает головой и делает шаг вбок, пропуская клавишника в помещение. костю с самого порога встречает резкий, горький запах табака, отдалённо спиртного, что пропитало эти стены и искренней, российской депрессии. да и она совершенно точно имела свой запах. не сравнимый не с чем другим. глеб жил так, в таких условиях уже много лет, ну а бекрев такого не понимал... искренне старался конечно, но не мог. однако, не смотря ни на что, наверное лишь эту квартиру костя бы назвал "домом". настоящим. куда бы хотелось прийти после тяжёлого дня, заварить чай и обняв глеба уснуть с ним. не в холодной, леденящей все тело постели, а под теплым одеялом, деля его с любимым человеком. утром проснуться не с камнем на душе, а с улыбкой и действительно "добрым утром". глебу казалось уже несколько лет - они слишком разные. самойлов слишком неправильный и не такой "как нужно". слишком много в нем беспорядка, а убрать его не получалось. а костя был готов держать за руку беспрерывно пытая вопросами глеба, вовсе не хотя надавить, а напротив: "а какой нужно?" и отвечать сам же, целуя все доступные участки лица: "ты идеальный. мой человек, со всеми тараканами внутри. " только оба пребывали в тишине, строили сами себе догадки о друг друге, грезили солнечной жизнью, где хотя бы треть проблем исчерпана навсегда. разговор не шел. страх потерять самое дорогое сковывал их железно и больно, вгрызался внутрь. на риск не шли. бекрев относит пакет на кухню, ставит тот на стол, отодвигая в сторону какой-то мусор наваленный в кучу. он разворачивается лицом к оппоненту, осматривает комнату, уставшим взглядом. затем приковывается к самойловскому сулуэту в дверях, вытирая мокрые очки о рубашку, выправляя одну половину из брюк. на стеклах точно сейчас останутся противные разводы. — глеб, нам с тобой наверное стоит поговорить? — делает первым шаг навстречу костя, собственноручно, потихоньку стягивает слегка, образовавшуюся за пару лет пропасть. колотится сердце, клавишник как может прячет свою нервозность, а глеб желает сейчас одного - провалиться сквозь землю. не знать кто он и что тут делает. «поговорить» - гром среди ясного неба. оба без пояснений знают о чем. самойлов идет к раковине, умывается холодной водой с надеждой, что ещё спит. только сейчас он замечает, что так и не набросил даже футболку на себя. глеб оборачивается, выключает кран крутанув его не с первого раза в нужную сторону, сильный напор обрызгал тело. взгляд падает на пакет позади бекрева. ещё мокрой рукой, самойлов проводит по и без того взъерошенным, по домашнему кудрявым у концов волосам, заставив торчать их ещё хуже во все стороны. говорить... для чего. имеет ли смысл выяснение отношений? — наверное стоит, — глеб вытирается брошенным на стойку полотенцем, облизывает пересохшие губы, совершенно без энтузиазма поддержав инициативу. хорошо бы включить свет, предложить косте чаю и обсудить все в подобающей обстановке, однако ничего из этого сделано не было. самойлов только выдвинул стул, присев, ну а бекрев последовал этому примеру, садясь точно напротив. ему не нужно было ничего больше. достаточно видеть домашнего глеба, настоящего, в этом балансирующем состоянии. — я знаю и вижу тебя, — начинает неуверенно костя, тут же ловя на себе уж слишком пристальное внимание глеба, — я просто хочу сделать тебя счастливым. слишком долго я бегаю за чем-то, что смогло бы меня приковать, смысл жизни это как никак важно. опора, муза... наверное. сильнее чем тебя, я не полюбил никого, да и вряд-ли полюблю. я не хочу продолжать эти гонки друг от друга. самойлов нервно перебирает свои же пальцы, вытягивает ладони вперёд распрямив полностью сгибы локтей. откидывает голову не сильно назад, сглатывая едкий комок в горле. все это продолжается ровно до тех пор, пока костя не накрывает сплетённый «замок» из пальцев глеба своей рукой, не заставляет все же переключить спектр внимания. у глеба ноет, тянет внизу живота от переизбытка эмоций. он опускает растерянно взгляд, жмурит глаза, чувствуя как к ним подступает предательская влага. непонятный ураган в голове месит очередную бурю. хочется броситься к косте на шею и обняв, прижаться плотнее. забыть, что существует хоть что-то помимо его. — подожди, — глухо бросает самойлов, глотая окончание вымученного слова, закрывает лицо ладонями и наклоняется корпусом вперёд, тихо всхлипнув пару раз. глеб не смог бы наверное никогда описать то, что в момент происходило с ним. будто скрутило в огромный, запутанный клубок. костя спешно соскальзывает сначала на корточки со стула, после почти сразу падает на колени для большого удобства и поднимает чужое лицо, касаясь своими пальцами щек. он поглаживает скулы мужчины, старается поймать мокрые глаза. посмотреть, сказать , что это все правда и он готов выбираться из этой непроглядной темени рука об руку с глебом. глеб делает шаг навстречу. он, наплевав наконец на собственные страхи и комплексы тянется к теплу тела, обнимая костю крепко. он замёрз и видимо действительно приболел. но теперь это уже не так важно. его руки сжимали крепко костину черную рубашку. носом он уткнулся слепо в плечо, судорожно выдохнув весь воздух из лёгких. бекрев прятал улыбку, поглаживая короткие волосы. — пошли посмотрим что-нибудь , я поесть приготовлю. небось не ел ничего, — одними губами шепчет костя, целуя кратко глеба в солоноватую и влажную от слез щеку. он точно знает, что внутри у глеба не облока, а самые настоящие плотные тучи и из них льет косой , проливной дождь. но эта погода по душе бекреву. он любит сырость и влажность , он любит глеба и его вечную, нескончаемую войну с самим собой. глеб еле заметно одобрительно кивает на предложение. его сердцебиение замедляется, постепенно становится спокойнее. — я так скучал, — обрывает самойлов с ещё дрожащих губ, вымученно, но искренне улыбнувшись.