Die Nacht / Der Morgen

Он обхватывает его лицо ладонями, притягивая к себе ближе, молящем взглядом провожая его губы до своих, а после их столкновения наконец довольно закрывает глаза, отдаваясь пьянящему отчаянью, с которым они целуются. Пауль крепко держит в своих руках самое дорогое, тёплое и родное, что есть в этом безумном мире и черта с два он отпустит свою любовь. Они долго бегали и скрывались друг от друга, стыдливо прячась по углам, как зайцы поджимая хвост под себя, чтобы не дай бог кто увидел их настоящие сердца. А сейчас Рихард целуется самозабвенно, утопая в чувстве безнаказанности и наконец наставшего счастья. Он руками пробирается под одежду Ландерса, которая сейчас кажется настолько лишней, и, с какой-то тянущейся от головы до пят, приятной болью в собственной груде дотрагивается до оголённой кожи, что на ощупь кажется чистым шёлком и раскалённым огнём. А губы целуют все настойчивее, будто обезумевший король в каком-то сумашествии, желая захватить себе все больше территории, отвоевать еë с кровью и потом. Так и выходит, они оба упиваются совсем крохотными каплями крови, словно пьют старое коллекционное вино, что хранилось так долго в самых темных погребах ради одного единственного момента — первой пробы. Сейчас даже болезненные ощущения от жадных укусов кажутся сладкой негой, рассекающейся по губам и медленно сползающей приторными линиями по шее, которые непременно нужно поймать. Круспе как раз отрывается от раскрасневшихся губ, цветом как терпкий гранат, и даже на вкус такими же, лишь на секунду заставляет себя дышать, а после тут же, как кровожадный вампир или ещё какой другой упырь, присасывается, к чарующей одним лишь своим видом, паулевской шее, что в ответ дёргается кадыком. Пауль все ещё не может оторвать рук от черной макушки, вплетаясь в неё пальцами и лишь слегка царапая кожу ногтями. Он оттягивает чёрные пряди со странным садистским удовольствием, упиваясь им, и стонет на высоких октавах, прыгая с ноты на ноту, пока Рихард безжалостно расправляется с его шеей, мучая еë до алых отметин и отпечатков зубов. Холодные руки сжимают бока и ребра, спрятанные под одеждой, все сильнее, вдавливая в собственное тело, и все больше и больше хотят разорвать ненужные ткани сверху. Наконец с шеей покончено, она сияет красным цветом, отливая всеми его оттенками, и Рихард дает себе полную свободу, окончательно раздевая Ландерса, на мгновение с испугом заглядывая в его глаза. А там спокойно, как в море штиль, и слегка покачиваются буйки на слабом ветру, как отражаются сейчас огни в паульевских зрачках. Тогда Круспе, с обретённой уверенностью стягивает лишние вещи, что мешают телам соприкоснуться кожей к коже, и вновь сладостно целует Пауля. А тот задыхается, чувствуя разгоряченность другого тела, ощущая как ничтожно мало остаётся между ними места, а после и вовсе ни единого атома. Они сливаются в одно большое и единое, не прекращая сжимать друг друга и целовать до иступления. Утреннее солнце, коварно пробравшись сквозь легкие занавески, ласково поглаживает своими лучиками сначала пятки, потом лениво поднимается вверх, очерчивая изгибы оголённых тел, а после и вовсе, бессовестно щекочет нос и жёлтым светом бьёт в глаза. Рихард морщится, не открывая глаза, и старается сбросить с лица лучи, как надоедливую мошку. Но ничего не выходит, и он наконец разлепляет глаза, проводя рукой по векам, чтобы окончательно сбросить с себя негу сна. Он беззвучно зевает, вытягиваясь на кровати, как самый настоящий кот, неожиданно натыкаясь на ещё одну руку, уж явно не свою. С нежной улыбкой, укладываясь на бок, он наблюдает как мирно посапывает его сокровище, уютно укутавшееся в отобранном под утро одеяле. Приглушенно смеётся, рукой, точно как и солнце, бережно касается паулевской щеки, осторожно поглаживая кончиками пальцев, словно боясь спугнуть. Но Пауль уже не спит, хитро приоткрывая лишь один глаз, с усмешкой на губах, рассматривая ещё полусонного, но, кажется, до одури счастливого Круспе. Он льнëт к руке, щекой подставляясь под приятные ласки, и игриво прикрывает глаза. Рихард довольно урчит в ответ, снова заглушая свой же смех в подушке между ними, и как покорный слуга, нежно отлаживает щеку, спуская кисть все ниже-ниже, к холсту в виде шее Ландерса, где сам же Рихард оставлял свои мазки, что сейчас отливали уже не только алыми и багровыми оттенками, но и бутонами сине-фиолетовых цветов, постепенно распускающихся, дополняя общую картину. Пауль на хищные взгляды усмехается тихо, но не сопротивляется, даже наоборот, откинув одеяло, показывает всё тело, на котором целая карта: маршрут рихардовых губ за прошедшую ночь и всевозможные отметины самых разных цветов. А рука все спускается дальше, не долго задерживаясь на шее, уже слегка щекочет ребра и совсем немного сжимает бока, на секунду останавливаясь. Круспе смотрит жадно, как заблудившиеся в пустыне путник смотрит на оазис, на своё долгожданное вознаграждение за все прошедшие испытания. Смотрит так, будто это мираж, но вот он, Пауль, здесь: нагой перед ним и телом, и душой, открытой уже давно на распашку для него единственного. Рихард сглатывает, не выдерживая правил своей же игры, рывком притягивая к себе Ландерса, с упоеним целуя. В ответ же, получает горячие ладони на своей спине и затылке, бедро, так настойчиво упирающееся меж своих, и кокетливый взгляд серых глаз лишь на долю секунды, пока веки их не скроют, а Пауль не отдастся с головой снова. Они отрываются от друг дружки с тяжёлым дыханием, довольными лицами и припухшими губами, обмениваясь ехидными взглядами, без слов ведя диалог. Так они могут пролежать долго, пока Пауль не откинется на спину, спрятав ноги в комке ткани одеяла, а Рихард, со сладкой улыбкой, не прижмëтся ближе, вновь засыпая под вибрация голоса Ландерса, напевающего какую-то до ужаса нелепую детскую песенку.