***
Ваня внутренне соглашается с тем, что Кощей — очень подходящая кличка для человека, который выглядит как смерть. Он сразу же устанавливаеь несколько правил: 1. Звать его только Константином Алексеевичем; 2. В морге ничего на камеру не снимать; 3. Глупых вопросов не задавать; 4. Исполнять четко по его указаниям и инструкции; 5. При малейшей попытке побега или бунта видео с телефона, где ребята проникают на территорию отделения и заранее планируют преступление, будет отправлено сообщением местному участковому, с которым он встречается каждый день. По работе, конечно же. — Какое имя у тебя красивое, Ваня, — оценивающе смотрит он на парня, когда тот надевает поверх своей рубашки одноразовый халат и бахилы. — Сейчас не часто его встретишь. Он подходит вплотную, крутит между пальцами золотистые волосы и хмурит брови. — У вас тоже очень уникальное имя, — пытается подстебать он, отстраняясь, но не особо выходит — не реагирует. Видимо, привык. — Последнее вскрытие на сегодня, а потом пойдём смотреть гистологию. Поменяешь растворы и напишешь под диктовку кое-что. Ты же всегда мечтал побывать в морге, да? Ваня мечтал свалить из дома, чтобы не продолжать скандал с отцом по поводу поступления, и провести вечер, а может и ночь, в больнице казалось не худшей идеей. В ординаторской, где он оставил свои вещи, было даже уютно — старый диван с пледом, узором напоминающим ковёр, наверняка служил кроватью. На столе помимо старенького компьютера непонятно для чего оставили микроскоп. Все это напоминало комнату вожатого из детского лагеря — там так же пахло пылью и чувствовалась атмосфера временного пристанища. Пока Кощей был занят сборами, парень быстро настрочил сообщение: «Всё ок. Помою полы и вернусь. Отцу не говори» — Как расшифровывается морг? — голос патологоанатома, тщательно моющего руки, приводит Ваню в чувство. — Хм… место окончательно регистрации граждан? Константин Алексеевич надменно скрещивает руки, но его глаза вопреки жесту улыбаются. — Дурак ты, Ваня. Забудь эту чушь. Раз уж залез в интернет, займись чем-нибудь полезным, поищи, почему морг зовут моргом. Осторожно присев на диван, Ваня кашляет от пыли. Прислушиваясь к здравому смыслу, доставать телефон он не стал. — Почему вы работаете вечером? Разве все не заканчивают в шесть часов? — тело, скованное недавним стрессом, наконец-то начало оттаивать. В этой комнате для врачей вкусно пахнет кофе, старыми книгами и деревом, чувство паники понемного отступает. Кощей, который, судя по слухам, был дьяволом во плоти, после восстановления пульса казался обычным заёбанным высокомерным врачишкой в грязном мятом халате, синяками под глазами и выдающимся носом с горбинкой. — Правило номер 3. — Но это не глупый вопрос… — Видимо, ты совсем не представляешь, как устроена система здравоохранения в нашей стране. Кощей не выглядывает из-под монитора, поэтому получается ответить на сообщение: «Если что, я вызову полицию. Мы такое нарыли на этого психа» «Что-то серьёзное?» «Нет, но кое-что интересное. Он вроде нормальный и тебя не тронет, а заставлять студентов работать — это его поднимающее низкую самооценку хобби. Постарайся снять что-нибудь на телефон» «Нельзя. Он запретил» — С одним из сотрудников произошло ЧП, он не управился за день, а я как раз скучаю в отпуске. Как знал, что сегодня наше скромное отделение посетят блогеры, — после долгой паузы отвечает он. — Ты где учишься, Ваня? Парень трясёт волосами и зависает, думая, что сказать. Стоит ли шутить с этим типом по поводу того, что встретить его они точно не предполагали? Стоит ли врать, что он хочет стать патологоанатомом, чтобы вымолить прощение и сбежать как можно скорее? Стоит ли говорить, из какой он семьи? После минутного молчания логичным кажется сказать полуправду: — Я только закончил школу. Наверное, буду экономистом, — говорит первое, что пришло в голову, лишь бы этот чёрт не зацепился ни за что. — Слава богу, что не в медицинский. Я бы тебя убил на своём цикле, — то ли в шутку, то ли серьёзно отвечает ему Кощей — к сожалению, за экраном компьютера его лица не видно. Последняя комната по коридору в импровизированном плане значилась как «разделочная», но жуткий патологоанатом называл ее просто операционной. Он выдал Ване перчатки, маску, шапочку и сказал дожидаться санитара. «Операционная» сильно отличается от тех, что видел в сериалах Ваня: металлическая ванная с душем, которая больше напоминает стол со сливным отверстием, огромная серая коробка, фильтрующая воздух, накрытая тряпкой тумба — вот и всё богатство на фоне обшарпанных стен и белого потрескавшегося кафеля. На столе уже лежит тело, прикрытое белой простынёй, и Ваня с отвращением и какой-то глухой скорбью отворачивается к выходу. Ему все ещё непонятно, как так получилось, что он, скорее всего, будет ночевать в морге, но мысль о том, что Мила и Серёжа будут в порядке, заставляет смириться со странными обстоятельствами. Кощей вызывал у него какой-то животный липкий страх, и хорошо, что на его месте не было никого из этих двоих. Конечно, можно было бы убежать и позвонить отцу, но тот, скорее всего, просто посмеётся над ним. Санитар с пилой, которого Кощей назвал Вазиром, неспешно заходит и, посмотрев на Ваню, гаденько улыбается. Мужчина средних лет со смешной бородкой, вырывающейся из-под маски, в одноразовой медицинской шапочке и с пилой в руке выглядит нелепо, поэтому Ваня тоже улыбается ему в ответ, пока Вазир не начинает отделять скальп от головы умершего человека. Запах в разделочной ничем не отличается от того, который характеризует все это отделение в принципе. «Наверное, это пока», — думает про себя Ваня, уставившись на огромные, натянутые почти до колен операционные бахилы, чтобы его не вывернуло от зверств, что, присвистывая, творил Вазир. Кощей, натягивая перчатки до самых локтей, без маски и другого обмундирования, которым он одарил Ваню, начинает что-то записывать. Когда Вазир демонстрирует ему мозги, тот шарится в извилинах пальцами, словно пытаясь что-то найти, но потом велит возвращать их на место. Оба словно забывают о Ване и переключаются уже на вскрытую грудную клетку, чей треск был слышен, когда Ваня начал чувствовать тошнотный запах крови, всё ещё уставившись себе в ноги. Распотрошив легкие, патологоанатом замечает что-то и записывает. Вазир же начинает сшивать голову. Может быть, про Ваню бы и забыли до конца вскрытия — всё равно он был бесполезен до его окончания, когда нужно было помыть инструменты и пол и, как сказал Кощей, сменить какие-то там растворы, но он, попятившись назад в момент, когда во все стороны брызнула кровь, опрокидывает жёлтое ведро. Кощей напрягается и вытягивается, словно струна, а потом зло командует: — В коридоре стоит белое ведро. Там формалин. Пить его нельзя, просто долей в это чертово ведро, вытри пол и принеси остатки для вот этой вот штуки, — и он вырывает весь органокомлекс от языка до мясного мешка с прожилками… Ваня уже ориентируется на звук, не видя ничего перед собой — кровь и какие-то мягкие трубки, соединённые с языком, стоят у него перед глазами. Всё же хорошо, что Мила не здесь. Тряпка с ведром, заботливо оставленная Вазиром для него за дверью операционной, отвлекает на минут десять — формалин кажется жирным и плохо оттирается с кафеля. Кощей в это время занят чем-то своим, по-извращённому врачебном, погружая руку в живот трупа и разговаривая с Вазиром так, словно они обсуждают погоду. К слову, Вазир только шьёт и ничего не отвечает, и от этого становится жутко. Кощей на полном серьёзе о чём-то говорит с телом. Господин умерший, сейчас посмотрим, откуда у вас улетел тромб. Ваню не покидает мысль, что он спит, а всё, что происходит с ним — полное безумие. Кощей, сгорбленный над столом, который подсвечивает круглая лампа, кажется безумным ученым или мясником. Особо не запариваясь, он заправляет волосы за ухо относительно чистой рукой в перчатке, и до парня только сейчас доходит, что стрёмный патологоанатом не выглядит здоровым — высокий, чёрной макушкой достающий до той самой лампы, бледный и тонкий в руках настолько, что даже из-под бело-желтого латекса видны жилы и вены. Волосы, небрежно завязанные в хвост и явно не расчёсанные, при любом широком движении ножа бьют его по лопаткам. Когда он напряжён, то обнажает свои странные острые скулы. Ваня, чтобы не блевануть от подошедшего запаха содержимого живота, концентрируется на горбинке носа патологоанатома, чем его и провоцирует. — Иди сюда, — поманив со спины рукой, Кощей самодовольно хмыкает, а Вазир начинает кашлять, скрывая своё веселье. Ване, кое-как подошедшему на ватных ногах, в руки падает мясной шмат размером с большой кулак. Он от неожиданности вскрикивает и кидает его на пол, чем ещё больше веселит и злит Кощея. — Я только что предложил тебе сердце, без руки пока что, но всё же… — поняв, что извращённая шутка удалась, чёрт с паучьими пальцами хватает Ваню за руку и переплетает их пальцы для того, чтобы тот не смог вырваться. Он всё ещё держит острый скальпель. — Правило трёх секунд, — напоминает Вазир, и Кощей поднимает сердце с пола. — Х-х-ватит, — Ваня пятится назад от удушающего запаха, исходящего от тела, но его крепко удерживают. — Это ничерта не смешно! Патологоанатом поворачивается к нему всем телом и той самой получистой рукой, которой трогал волосы, осматривает его лицо, прищуриваясь. Движения изящными руками, способными испортить такой интимный жест, очень грубые и мясницкие, как-будто Ваня совершил какое-то убийство и заслужил всю ту ненависть, которую он чувствует кожей. Атмосфера в операционной накаляется и становится жарко, хотя ящик, фильтрующий воздух, одновременно охлаждает его. — Парень похож, — заключает Вазир. — Ох уж эти детки депутатов, — санитар продолжает свою работу в виде отмывания каких-то кусков. — Иван Мстиславович, какая неожиданная встреча! Милочка, которую ты так яростно не хотел оставлять мне — твоя сестра? Ваня молчит. Он не может ничего возразить — у этого психа с некрофилическими наклонностями очень острый скальпель. Возразить, однако, очень хочется. — Правило 4! Отвечай, — он сильнее сжимает его ладонь до боли и наклоняется, чтобы смотреть своими жуткими гляделками прямо в глаза. — Если бы Вазир не сказал бы, я бы и не подумал. А как вспомнил ту девчонку, всё встало на свои места. — При чём здесь мой отец? — парень непонимающе пытается отпрянуть подальше от тела и ненормального патологоанатома. Он борется с пульсом в ушах и гнущимися ногами, все это мешает мыслить здраво. — Вы обещали, что никаких заявлений в полицию не будет! Какая разница, из какой я семьи? — О, разница есть. — Кощей разворачивает Ваню к ванной, где он работал над развороченным брюхом. На подносе переливаются от света лампы внутренности, запах стоит соответствующий. Мужчина плотно отжимается сзади. — Я с твоим отцом очень тесно знаком. И лично, и по работе — я был вынужден некоторое время подчищать за ним следы. Небо становится красным из-за заката, это видно по щёлочке в жалюзи. Ваня с ужасом осознаёт, что времени прошло не так много с тех пор, как их поймали, и с этим человеком, знающим слишком много, нужно будет провести ещё целую ночь. — Ты думаешь, у меня руки по локоть в крови? Ты ошибаешься, парень. Наконец-то мне выпала возможность показать тебе, чем он занимается после того, как целует вас в щёчку перед сном, — Кощей запускает руку Вани в разрез, из которого торчат кишки. Они склизкие, по ощущению ни на что не похожи и по ложному чувству кончиков пальцев всё ещё пульсируют. Пахнет смертью и дерьмом. — Мне, хотя это обязанность судмеда, приходится разгребать всё, из-за чего тебе хорошо живётся, писать липовые заключения о смерти и… Врач, держа руку парня в своей, обхватывает труп за шею и спрашивает у самого уха: «Как ты думаешь, он умер?» И Ваня блюёт под стол от прикосновения к холодной дряблой коже. Все это уже и напоминает дерьмовый сюрреалистичный сон, фильм ужасов, который, судя по отзывам, средненький, но по факту выливается во что-то жуткое уже с самого начала. Ваня видит, слышит, трогает, чувствует запах и вкус реальной смерти, с которой ему уже приходилось сталкиваться, но далеко не в таком неприглядном виде. Стремный патологоанатом, судя по его выражению лица и недовольному вздоху из-за пола в рвоте, теряет терпение. Он зажимает в кулаке позеленевшего сына того самого депутата скальпель и со всей дури протыкает лежащее на подносе сердце. Ещё раз. И ещё раз. Отводит душу. Если она, у него, конечно есть. В такт оглушающему сердцебиению Вани, который кричит и бьется ногами. Он весь в мелких крапинках крови, даже лицо — что, если у умершего гепатит? Ваня умоляет остановиться, но все бесполезно. Кощей подхватывает его за бок, когда ноги теряют силу, а после дёргает за воротник, чтобы держался. В зеркальной поверхности ножа отражается его злое с заостринами лицо, запачканное в крови гораздо больше, и мужчина со страхом кидает инструмент прочь. Вазир лениво потягивается, спрашивая: — Опять почудилось? Кощей с дрожью в руках стягивает перчатки, топчется в рвоте и паникует, глотая ртом воздух как псих. Вазир привлекает его внимание каким-то вопросом по работе, но тот задушенно показывает рукой, что не может ответить. — Уходи, — говорит он парню, в страхе сжавшемуся около двери. — Никаких заявлений взамен на то, что ноги твоей больше здесь не будет! И Ваня, только и ждавший этой команды, спотыкается и вылетает из операционной.***
— Слава богу, он тебя не стал мучить, урод, — Мила болтает ногами, пьёт кофе без кофеина и двигается на своей кровати, приглашая брата присесть. — Мне тебе такое нужно рассказать! «И мне. Но я не буду», — отвечает про себя Ваня. Он решает соврать, что просто помыл полы, а Кощей за усердие его отпустил — признаваться в том, что он наблевал от всего того, что ему удалось увидеть, понюхать и потрогать, было позорным для мужчины. Первое, что он сделал, как приехал на такси домой — судорожно, до скрипа кожи смыл с себя все запахи прошедшего вечера. Мила что-то ищет в своём телефоне, а затем продолжает: — Короче, этот Кощей — тот ещё придурок. Ему двадцать семь лет, он три раза переболел туберкулезом, — Ваня тут же вспомнил его болезненные впалые щеки и тонкие руки, — ребята говорят, что, скорее всего, у него гепатит или вич, я так и не поняла, он неудачно кого-то порезал в прошлом году. Но это не самое интересное. Смотри, что нашёл друг Серёжи! Она протягивает ему смартфон с открытой фотографией, где множество детей окружают их молодого отца. Похожая фотография висела у них в гостиной. — Ага, это детский дом, который наш папа спонсирует. А вот этот, — она указывает на подростка по правую руку от отца, щуплого, яркого и высокого на фоне других детей, — наш Кощей. Парень чувствует, как холодок пробегает по его спине. И вряд ли это от кондиционера. — Мы могли просто сказать ему, кто наш папа, и он бы нас отпустил! — Мила берет его за руку и печально водит по ней, поглаживая. — Мне жаль, что я побоялась, а тебе пришлось заниматься какой-то ерундой. — Нет, хорошо, что ты ему не сказала, — он мотает головой, прогоняя ужасные воспоминания. — Он назвал его убийцей. Поэтому он и отпустил меня, Мила, он как с ума сошёл, как вспомнил тебя! Девушка молчит. Она взвешивает все «за» и «против», а потом словно просыпается: — Он что, угрожал тебе?! — Нет, но он что-то знает про те два инцидента. — Нужно сказать папе! — Мила, нет! Он прав. Боже, он действительно прав… наш отец убийца. А этот, может быть, всё это видел. Может быть, он также, как и я тогда… Кто знает, что произошло между ними? Я видел это, Мила, я не вру! Те два инцидента… В их семье это была запрещённая тема. — Я вижу, что ты не в порядке, — Мила, которая вкусно пахнет кофе и сахарным печеньем, притягивает его к себе и прижимает к груди, совсем как когда-то в детстве. Ваня держится, но слёзы все равно просятся наружу, и сестра укрывает его одеялом. — Я не знаю, что там произошло, но мы с Серёжей очень за тебя переживали. — Мила, наш отец… он… — Да плевать! Ты другой человек, Ваня, никто не умеет права вас сравнивать. У всех свои причины совершать что-то плохое, ты согласен? Ваня, конечно же, соглашается, а мыслями все ещё блуждает по операционной, ловит запахи смерти и увязает в формалине. Этот патологоанатом, конечно, тот ещё псих, но он прав в одном — руки Мстислава по локоть в крови, и скорее всего, убийства — не единственное, чем он промышлял, когда взбирался к власти. А Ваня тогда побоялся обратиться в полицию. Всё видел, но ничего не сделал. Ничего! Он смотрит в лицо Кощея, которое почти не запомнил из-за страха, и представляет на нём усталость человека, борющегося с системой и не имеющего возможности ничего сделать. Он видит своё отражение в блике кафеля и стыдится его. Могли бы они сделать что-то вместе? Если бы вместе обратились в суд. С одной стороны, это было бы правильно, а с другой стороны это означало сделать сложный моральный выбор не в свой счёт. Сестра трясёт его за плечи: — Постарайся отпустить это. Если нужно поговорить, я всегда рядом. Я и сейчас рядом. Но это закончилось. Ты больше никогда не вернёшься в этот чёртов морг. Но с того дня Ваня мысленно возвращается туда каждую ночь, когда не может уснуть. Кощей, трижды не умерший от туберкулеза, небрежно относящийся к защите в виде масок и медицинской одежды, кошмарит его каждую ночь своим вопросом: «Как ты думаешь, он умер?» Почему, блять, именно этот вопрос? «Да, он умер. Теперь это просто тело», — отвечает Ваня, пьёт снотворное и возвращается опять в разделочную, слышит звук пилящихся костей, его руками управляют, чтобы зашить глубокую рану в грудине, откуда было вырвано подаренное в шутку сердце.