***
Академик Сеченов никогда не праздновал свои дни рождения по-настоящему, так, чтобы до заветной даты хотелось минуты считать, а в животе бабочки порхали от предвкушения. В детстве семья утомляла его чинными застольями, а он сам становился живой достопримечательностью, которой полагалось носить неудобную рубашку с рюшами, вежливо улыбаться, нарочито искренне благодарить за подарки, которые скорее впору было назвать хламом, и уделять внимание посторонним людям, потому что в кругах его семьи так было принято. Во время войны и Революции стало совсем не до праздников (семья Сеченовых пошла по благоразумному пути смирения и содействия новому порядку) и маленький Дмитрий в какой-то мере ощутил облегчение, ведь теперь ему не приходилось улыбаться несколько часов кряду и делать вид, что он совсем-совсем не хочет поиграть с другими детьми или хотя бы взять дополнительный кусочек праздничного торта. Торта, справедливо говоря, теперь не было совсем (с выпечкой мать будущего академика так и не подружилась) — лишь скупые поздравления от членов семьи: новая книжка от отца, поцелуй в лохматую макушку от матери и бережно смастерённый из тетрадного листа самолётик от брата. И всё же чего-то не хватало. Но после не осталось и этого. В университете Дмитрия тоже безусловно поздравляли: поклонницы дарили подарки, улыбались заискивающе в надежде добиться его расположения, и он улыбался в ответ, благодарил, был дружелюбным. Но и это было не то, ведь праздник кажется совсем не праздничным, если приходится весь день ходить с натянутой улыбкой, пусть даже улыбаться приходилось своим товарищам. А вечером Сеченов просто валился в постель и смотрел в потолок пустым взглядом, не чувствуя ничего, кроме усталости. С переводом в НИИ, снова стало не до того, и Дмитрий выдохнул с облегчением, ведь чужое равнодушие было ему куда приятнее, чем излишне навязчивое внимание от заигрывающих девушек и пестрящие неприкрытыми намёками записки на подарках. Он даже со временем и сам забыл, когда у него день рождения, лишь иногда вспоминая, когда на «Грушу» приходило коллективное поздравление от научного цеха Предприятия.***
В тот день Нечаев явился без вызова: постучал в дверь, опасливо заглядывая в кабинет и роняя следом негромкое: — ДмитрСергеич, можно? — Проходи, Сергей, — Сеченов кивнул ему на автомате, не отрываясь от чертежа, над которым работал. — Что-то хотел? Лейтенант Нечаев совсем недавно перевёлся в основной состав «Аргентума» и, несмотря на то что по официальным данным адаптация в новом коллективе проходила весьма успешно, рано или поздно академик ожидал его визита. В конце концов, отчёты, что подавали гендиректору на стол, содержали в себе далеко не все детали, а учитывая тот факт, что Нечаев попал в отряд по личной инициативе самого Сеченова и являлся его протеже, внутренний конфликт в отряде был неизбежен даже с учётом компанейского характера Нечаева. Дописав предложение, академик отложил ручку в сторону и повернулся к Сергею. — ДмитрСергеич, мы тут это… — Нечаев замялся на несколько секунд, скомкивая слова, но не позволил открывшему рот академику перебить себя, — подумали с ребятами… в общем, с днём рождения вас! Последнюю фразу Сергей буквально выпалил, шустро поставив Сеченову на стол бумажный пакет с бутылкой крепкого коньяка внутри и небольшой красиво упакованный торт. «Киевский» — машинально отметил Дмитрий, тупо глядя на упаковку. Такого поворота событий он точно не ожидал. С одной стороны, отчёты о возросшей сплоченности в «Аргентуме» оказались более, чем правдивы, и его смелое решение на счёт Нечаева оправдало себя (ведь это поздравление наверняка было идеей Сергея), но с другой — академик совершенно растерялся от неожиданно оказанного ему внимания. — Вы это, если что, не серчайте… мы от души! — снова выпалил Сергей, очевидно истолковав молчание шефа как недовольство, и поспешил ретироваться, так и не услышав запоздалое «спасибо». Как бы прохладно Сеченов ни относился к сладкому, подаренный торт оказался на удивление вкусным.***
Следующий день рождения академик Сеченов неожиданно встретил дома, а не на работе. За окном вторые сутки лило как из ведра — даже Шмели не вылетали во избежание потенциальных аварий, что уж говорить о людях. В такую погоду совести не хватит и собаку на улицу выгнать, а благодаря нейросети Предприятия, роботы отлично справлялись и без непосредственного присутствия сотрудников. Да и воскресенье как-никак, выходной. Когда в дверь позвонили, Дмитрий насторожился — гостей он не ждал, а явиться без предупреждения (ещё и в такую погоду) к нему могли лишь по делу крайней важности. Он открывал дверь с тяжёлым сердцем, собранный и заранее готовый ко всему — ко всему, кроме того, что увидел. На пороге стоял Сергей: в промокших насквозь ботинках и едва не до колен заляпанных водой штанах, зато с красиво упакованным тортиком в руках. «Киевским» — снова непроизвольно отметил потерявший дар речи Сеченов. — Сергей, ты почему без предупреждения? — поборов первичный шок спросил академик. — Так я это… — немного смущённо улыбнувшись, Сергей неловко переступил с ноги на ногу, отчего в ботинке противно чавкнуло, и протянул Дмитрию торт, — с днём рождения, ДмитрСергеич! Сеченов застыл на несколько мгновений, разглядывая подарок. Помнится, в прошлый раз Сергей невзначай уточнял, понравился ли академику торт, и теперь, спустя год, принес точно такой же, будто все это время хранил в памяти тот день и короткое «понравился, Серёж», что Сеченов бросил практически на автомате. Будто Нечаеву действительно было не всё равно. — Спасибо, — освободившись от наваждения, нашёлся Дмитрий, и тут же посторонился, пропуская Нечаева в дом, — проходи, Серёж, не стесняйся. Сергей, как и другие ребята из отряда, до того бывал уже у дома академика в качестве сопровождающего, но в квартиру к себе Сеченов ещё никого не приглашал. Оно и понятно: где Нечаев с ребятами, а где академик Сеченов! Сергей и сегодня рассчитывал просто отдать подарок и уйти, а Дмитрий Сергеевич взял и вот так вот запросто пригласил его к себе. Принимать приглашение отчего-то было неловко, но отказывать было бы вовсе некрасиво. — Снимай ботинки и проходи на кухню, — не замечая смятение Нечаева, бросил Дмитрий, — будем чай пить. Сергей послушался по привычке, снял хлюпающую обувь, а следом, помявшись, и мокрые насквозь носки, чтобы не наследить на чистом полу. Квартира у Сеченова была красивая, как и все прочее (Сергей давно заметил, что Дмитрий Сергеевич окружает себя исключительно красивыми вещами), но вместе с тем совершенно не обжитая, пустая (выданная Нечаеву служебная коммуналка и то была уютнее), и Сергею даже трогать что-то было страшно — авось испортит ненароком. Он и без того стыдился, что босые ноги слишком звучно шлепали по паркету. — Извини, — Сеченов виновато улыбнулся, отвлекаясь от чайника и замечая босого Нечаева, — вторых тапочек нет. У меня гостей не бывает. Могу дать свои. — Не-не, — поспешил отмахнуться Сергей, — мне нормально и так. Вы это… — он снова стушевался, не зная, как лучше подобрать слова чтобы не показаться наглым, и поскрёб затылок в нервном жесте. — Мне бы руки помыть. Сеченов спохватился, понимая, что смущает нежданного гостя. — Ванная вторая слева, — академик приподнял уголки губ, скрывая неловкость за улыбкой. — Иди, а я пока стол накрою. Когда, вымыв руки, Сергей вернулся, стол действительно был уже накрыт: в его центре, на причудливом расписанном блюде красовался распакованный и разрезанный уже торт, по бокам стояла пара тарелок и чашек на блюдечках, а вскипевший чайник исторгал клубящийся густой пар. За окном всё так же хлестал дождь и в груди у Нечаева сладко заныло от неожиданного нахлынувшего ощущения уюта — будто домой вернулся. Глупости какие. Сергей одёрнул себя и сел за стол, сосредотачивая взгляд на узорчатой каёмке блюда. Эта холодная квартира вовсе не похожа на его дом: нет ни печки, ни ковров на стенах, ни старенького приёмника с перемотанной изолентой антенной. Его просто одолело мимолётное впечатление. Это всё дождь и промокшие ботинки виноваты — попрыгаешь вот так по лужам и любое место, где сухо и есть горячий чай, покажется домом. — Что будешь? — голос Сеченова вырвал Сергея из размышлений, привлекая внимание. Академик стоял у открытого кухонного шкафчика и внимательно рассматривал его содержимое. Обычно он не особенно интересовался тем, что у него есть дома, оставляя все заботы на домашних роботов, и сейчас это обернулось против него. — Чай, — откликнулся Нечаев. Дмитрий озадачено хмыкнул, и Сергей поспешил добавить, — любой. Сеченов хмыкнул ещё раз и закрыл шкафчик, так и не отыскав там ничего, что хотя бы отдалённо напоминало чай. Всё-таки бытовые вопросы всегда были его слабым местом. Хорошо хоть, что ВОВа каждое утро заваривал хозяину свежий чай, а то без конфуза не обошлось бы. Налив заварки и разбавив её кипятком, Сеченов сел за стол напротив Сергея. — Угощайся, — он широко улыбнулся, пододвигая торт к Нечаеву. — Так это… — Сергей замялся в нерешительности, — это ж вам подарок. Неудобно как-то. — Неудобно спать на потолке, — отшутился Сеченов, — а торт и правда вкусный, попробуй. Нечаев просиял, довольный тем, что угодил с подарком. Чтобы не смущать гостя ещё сильнее Дмитрий положил вначале кусочек на свою тарелку, а следом уже на тарелку Сергея. Несмотря на то, что поначалу Нечаев от угощения отказывался, свой кусочек он слопал с нескрываемым удовольствием, а следом и второй, увлечённый дружелюбной, но вместе с тем ни к чему не обязывающей беседой с шефом. — А вы чего один сегодня? Я думал у вас гостей навалом. То, что он ляпнул что-то не то, Сергей понял запоздало, когда улыбка академика померкла, а брови хмуро сошлись на переносице. — Не люблю я эту всю суету, — отмахнулся Сеченов, возвращаясь в реальность, — да и дни рождения не праздную. — Простите, что навязался, — Сергей виновато опустил взгляд. Собирался ведь немножко совсем посидеть и убраться поскорее, а сам не понял, как увлёкся, — я это… пойду наверное, чтобы не отвлекать. Засиделся и так, — Нечаев в два глотка допил оставшийся чай и отодвинулся от стола. — Я не это имел в виду, — поспешно возразил Сеченов, удерживаясь от того, чтобы инстинктивно схватить Нечаева за руку. С Сергеем ему было удивительно хорошо и спокойно. Он пленил его своей заразительной веселостью едва ни с первого взгляда и с каждой новой встречей становился лишь интереснее — неугомонный мальчишка с душой нараспашку. И всё же академик Сеченов даже вообразить не мог, что сможет заболтаться с ним вот так вот, сидя за обеденным столом. Ему казалось, что несмотря на свой пытливый разум, в бытовом общении Сергей покажется ему скучным и всё очарование спадёт, но Дмитрий сам не заметил, как пролетело время с ним наедине, — но, если тебе пора, не буду задерживать. Сергей кивнул и поднялся, Дмитрий поднялся следом. За прошедшее время ботинки немного просохли, но непогода, казалось, разыгралась только сильнее, отчего лицо Нечаева стало совсем кислым. — Спасибо, что заглянул, — Сеченов тепло улыбнулся, — и возьми мою служебную машину на вахте, я распоряжусь. — Спасибо, шеф! — Сергей заметно просиял, приободренный перспективой не прыгать по лужам до автобуса. — И Сергей, — Дмитрий окликнул Нечаева уже на лестничной клетке, — буду рад видеть тебя снова. Сергей неловко улыбнулся в ответ и поспешил скрыться, а академик Сеченов сделал вывод, что праздновать дни рождения не так уж и худо.***
За год много чего изменилось. Сергей всё-таки принял приглашение и пришёл снова: первый раз, когда Сеченов попросил его заменить захворавшего водителя, потом, когда надо было срочно доставить документы уже самому академику, а после просто потому что Дмитрий Сергеевич позвал. Несмотря на тесный график, академик всё же находил несколько часов, чтобы провести их со своим протеже, и со временем посиделки за чаем стали для обоих чем-то самим собой разумеющимся. С Сергеем Сеченов отдыхал душой и оттого душа его к Сергею тянулась, да и Сергей к нему относился с теплом, открывал ему своё сердце и делился тем, чем не делился ни с кем прежде, будто академик был ему роднее всех на свете, а Дмитрий слушал и влюблялся в него всё больше и больше. Он признал очевидное уже давно — принял свою любовь вместе с осознанием того, что она никогда не станет взаимна. Впрочем, ему было достаточно и этого: просто быть рядом и отдавать, не требуя ничего взамен. В этом году отпраздновать день рождения в срок не получилось — «Аргентум» задержался на задании, да и сам Сеченов был занят работой, отчего посиделки за чаем пришлось отложить до выходных. Однако праздник так и не стал ожидаемой отдушиной после непростой недели. Нечаев был непривычно растерян: всё молчал и сверлил взглядом чашку, будто хотел пробурить в ней дыру, а когда Сеченов затевал разговор, Сергей то и дело отвлекался на свои мысли, через раз извиняясь за то, что прослушал очередной вопрос. — Серёж, ты почему такой смурной сегодня? — обнимая чашку пальцами, Дмитрий попытался загнуть Нечаеву в глаза, рассмотреть в них причину этой несвойственной ему растерянности. — Да нормальный я, — отмахнулся Сергей, натягивая улыбку, и отхлебнул большой глоток чая, тут же морщась от того, что тот совсем остыл, — вам показалось. — Серёж, — Сеченов совсем по-отечески покачал головой, — я всегда вижу, когда ты врёшь. Не отнекивайся. Это из-за задания? Я понимаю, что не всё прошло гладко, но… — Нет, — перебил его Сергей. — А из-за чего тогда? — не унимался Дмитрий. — Ты же знаешь, я заставлять говорить не буду, но, если скажешь, подсоблю по мере возможностей. Сергей знал, но не решался, хмурым взглядом изучая глубины остывающего чая. Торт на его тарелке так и лежал непочатый. — Мне кажется, я должен жениться на ней, — наконец выдал он, тяжело роняя слова один за другим, и нахмурился ещё сильнее. — На ком? — Сеченов знал ответ, но не хотел произносить это сам, хотел услышать от Сергея. — На Кате, — так же тяжело уронил Нечаев, не отрывая взгляд от чашки, — Муравьёвой. Сердце Дмитрия оборвалось. То, что это было неизбежно, Сеченов понял ещё давно — Екатерина положила взгляд на молодого лейтенанта едва ни с первых дней его вступления в «Аргентум», и было лишь вопросом времени, когда Нечаев сдастся под напором её бронебойного очарования. Дмитрий замечал, что они всё больше проводят времени вместе, что всё теснее смыкаются тиски неопровержимой симпатии на шее Сергея, но всё же не ждал, что это случится так скоро. Недозволенная ревность впилась иголкой в сердце — такого подарка академик Сеченов уж точно не хотел. Одёрнув себя и напомнив самому себе, что Сергей не несёт ответственности за его собственные неправильные чувства, Дмитрий растянул губы в кривой улыбке. — Ну если любишь, то женись, — наигранно весело произнёс он. — Люблю, — буркнул Нечаев, впиваясь пальцами в стенки чашки, и с промедлением прибавил совсем тихое, — наверное. Сеченов сделал вид, что не расслышал, заставил себя проигнорировать очередную соломинку, за которую так сильно хотелось зацепиться. Порой в чувствах разобраться очень сложно (ему ли не знать): его самого уже не спасти, а ломать Сергею жизнь своими извращёнными притязаниями он просто не имел права — не поступают так с теми, кого любят. — А она тебя? — вопрос слетел с губ прежде, чем Дмитрий успел его обдумать, и академик тут же пожалел, что вовремя не прикусил язык. Он не хотел слышать ответ, не хотел травить себе душу ещё больше. — И она меня, — так же хмуро буркнул Сергей. — Ну раз так, — Сеченов сжал пальцы и спрятал руку под стол, чтобы не смущать Сергея нервным жестом. Его сердце разрывалось и плакало, но он заставлял свой голос звучать легко и непринуждённо, — наверное, и правда надо жениться. Не повторяй моих ошибок, мой мальчик, а то так и останешься дряхлым холостяком как я. — Вы не дряхлый! — тут же возмутился Нечаев и сразу же пристыженно затих, смутившись своего резкого порыва. — Ну то есть, вам всего сорок семь, к вам вон девки в очередь строятся. — Ну раз ты так говоришь… — Сеченов мягко улыбнулся, польщённый тем, что в глазах Сергея он выглядел по-своему неплохо, — а теперь ешь, а то чай остынет совсем. — Да он уже, — Нечаев наконец выпустил чашку из рук и отодвинул её в сторону, — но я потом, не хочу сейчас, — он поднял взгляд, непривычно мрачный и печальный, будто собрался не жениться, а на войну идти. Впрочем, на войну он шёл с куда большим энтузиазмом. — Давайте я лучше сыграю вам что-то, а то совсем тоскливо как-то. Разве ж это праздник? — Давай, — согласился Сеченов. Песни, впрочем, тоже получились совсем не весёлые: как бы Нечаев ни старался, его тихий хриплый голос сочился густой всепоглощающей грустью даже тогда, когда он запел задорное детское «Пусть бегут неуклюже». Но Дмитрий его совсем не слышал — он смотрел на Сергея и насмотреться не мог, будто заранее прощался с этими задушевными посиделками и привязанностью, которой было так легко обмануться. Сергей ушёл далеко за полночь, а торт в этот раз так и остался на тарелках нетронутый. Нечаев женился через три месяца.***
На следующий день рождения Дмитрий пригласил уже молодую семью Нечаевых, ведь неудобно было звать Сергея одного. Нечаевы явились точно на парад: Екатерина в нарядном платье с завитыми кудрями, а Сергей в костюме с галстуком-бабочкой (Дмитрий и упомнить не мог, чтобы видел его таким где-то кроме свадьбы). При виде неуместно торжественных Нечаевых академику, встретившему гостей в домашней рубашке с закатанными рукавами и простых брюках, отчего-то стало неуютно в собственном доме, а десны свело оскоминой пышных праздников, что приелись ему в детстве. — С днем рождения, Дмитрий Сергеевич! — с порога объявила Екатерина и, сияя, вручила Сеченову небольшую завернутую в красную бумагу коробочку. — Это вам от нашей семьи! — Спасибо, — Сеченов принял подарок и натянуто улыбнулся, ощущая себя так, будто вернулся в прошлое, в котором от таких вот сияющих девичьих улыбок в желудке скручивалась тошнота. Он отступил, впуская гостей в дом, — проходите. Екатерина снова сверкнула улыбкой и без обиняков прошла в глубь дома, громко цокая каблуками о паркет. Сеченов нахмурился — пусть уборкой в его квартире и занимались роботы, это было попросту неприлично, да ещё и с душком западного бахвальства. Сергей стушевался, пристыженный таким беспардонным поведением жены. — Хоромы тут у вас, Дмитрий Сергеевич! — протянула Екатерина, оглядывая комнаты и совершенно не обращая внимания на недовольный взгляд академика. — Кать, туфли, — шикнул Нечаев, взглядом намекая на тумбочку для обуви. — Так они же новые, Серёж, — парировала девушка, — я их всего два раза надевала. Да и красивые какие! — Екатерина звучно притопнула каблуком, будто дополнительно утверждая, что туфли были хороши собой. — Дмитрий Сергеевич только рад на такую красоту полюбоваться! Права я? — она снова сверкнула тошнотворно-слащавой улыбкой, напоминая Сеченову всех назойливых однокурсниц сразу. Перечить таким было себе дороже. — Пусь уж жена твоя покрасуется, сынок, — нехотя согласился Дмитрий, не желая затевать ссору и портить праздник всем. Нечаеву решение шефа явно пришлось не по душе, хоть он и промолчал. Неловко помявшись, он бросил взгляд на жену, разгуливающую в туфлях по чужой квартире точно по проспекту, затем посмотрел на домашние тапочки, которые академик приобрёл для своего единственного гостя, и наконец принял решение. — Это тоже вам, — неловко буркнул Сергей, вручая Дмитрию перевязанный лентами торт, и присел чтобы переобуться. — А почему не «Киевский»? — удивился академик, разглядывая пёструю этикетку. Сергей снова стушевался. — Не знаю… я… — Да что цепляться за одно? — вмешалась Екатерина. — Надо всякое в жизни попробовать, особенно в ваши-то годы, Дмитрий Сергеевич! Права я, Серёж? — она стрельнула мужу глазами, но Сергей, смущённый очередным беспардонным заявлением, не смог выдавить и слова. — И то верно, — согласился Сеченов, натягивая дежурную улыбку, — я не молодею, а жизни так и не попробовал, — он снова обратился к стеснённому Сергею в попытке сгладить неловкость и приободрить того. — Как думаешь, сынок, вкусный торт? — Наверное, — честно ответил Сергей и немного виновато улыбнулся, — Катя выбирала. — Тогда к столу, а то чайник стынет, — нарочито весело объявил Дмитрий, желая поскорее покончить с этой неловкой сценой. За столом Екатерина немедленно выбрала место в центре, встревая меж Дмитрием и Сергеем и то и дело вмешиваясь в и так не клеящийся разговор. Подаренный торт, несмотря на яркую упаковку и искусный декор, оказался на редкость невкусным, а академик Сеченов снова вспомнил, отчего он так не любил дни рождения в прошлом. Врученная Екатериной коробочка так и осталась неоткрытой.***
Следующий день рождения Дмитрий провёл в командировке в Москве и, по большому счёту, не жалел об этом. По крайней мере, ему не пришлось лицемерно улыбаться в ответ на откровенно беспардонные замечания Муравьёвой-младшей (ведь несмотря на то, что прошло почти два года, Нечаевой в глазах Дмитрия она так по-настоящему и не стала) и запихивать в себя совершенно невкусный торт. Но вот без поздравления Сергея было как-то пусто. Сеченов ждал, что по его возвращению, Нечаев всё же заглянет, принесёт по традиции «Киевский» торт и, широко улыбнувшись, протараторит разливающееся в душе теплотой «с днём рождения, ДмитрСергеич». Но Сергей не пришёл, не принёс торт и не сказал заветных слов, которыми так просто было обмануться, понадеявшись, что сам Сеченов хоть кому-то по-настоящему нужен. Сергей не забыл о нём, не отдалился так, как такого боялся Дмитрий, и продолжал видеть в нём отца, что поддержит в трудную минуту. Он всегда заходил на чай, когда академик его приглашал: ровно как и прежде уплетал баранки, попутно весело болтая или слушая болтовню шефа. Даже за гитару брался, если случай подворачивался, но всё же та глубокая доверительность, что связывала их прежде, истончилась под гнётом семейных тайн четы Нечаевых. В трудные минуты Сергея по-прежнему тянуло к Сеченову и иногда после домашних ссор он приходил мрачнее тучи, садился на ступеньках и ждал академика, а после просто молчал, терзаемый своими тяжёлыми размышлениями. Сеченов не знал, как помочь, хоть и пытался не раз: задавал вопросы, предлагал выговориться, заводил разговоры о том, что всё обязательно образуется, но все эти попытки были обречены на провал. Сергей не хотел ни обсуждать супружеские неурядицы, ни принимать чужую жалость, потому со временем академик оставил эти попытки — он просто непринуждённо болтал о том да о сём, надеясь хоть немного растормошить Нечаева. Иногда выходило, и тогда Сергей отвлекался от обременяющих мыслей и вливался в диалог, проникаясь рассказом Волшебника, и тучи печалей рассеивались под светом безвозмездной любви: майор снова улыбался, а сердце Дмитрия переставало болезненно сжиматься в груди. Но иногда даже Волшебник был бессилен. Тогда они просто молчали наедине друг с другом, и Сергей странным образом находил в этом молчании покой и умиротворение, будто одно присутствие Сеченова рядом лечило его душу.***
В пятидесятый день рождения Сеченов тоже никого не ждал — как обычно сидел в кабинете и трудился над проектом. Когда в дверь постучали, а в дверном проёме появился Нечаев, негромко спросив «можно?», Дмитрий в некоторой степени испытал дежавю и тут же одёрнул себя, стараясь как можно быстрее избавиться от этого чувства. «Аргентум» только вчера вернулся с задания и Нечаев наверняка просто пришёл отчитаться в неофициальном порядке. — Конечно, Серёж, — академик закрыл папку и отодвинул её, поднимаясь из-за стола, — проходи. Когда Сергей заглядывал к нему на работе, они беседовали не у рабочего стола (Дмитрий чувствовал себя неуютно, когда наедине с ним Сергей стоял навытяжку, точно на плацу), но Нечаев решил изменить обыкновению, игнорируя диванчики для гостей. — Я ненадолго, — предупредил он. Стоять друг напротив друга в этом огромном пустом пространстве тоже было неуютно, но Сеченов упорно игнорировал это чувство: он по привычке сложил руки на груди и сосредоточенно нахмурился, решив, что дело, похоже, важное и безотлагательное, раз Сергей выглядел точно в воду опущенный. — Я слушаю. — Я… — решимость Нечаева на секунду дала сбой, но он мгновенно взял себя в руки, — я хотел отдать вам это, — он вынул из-за пазухи книжку в потрёпанном переплёте и протянул Сеченову, — можете считать это моим подарком вам. Книжка оказалась тяжелее, чем на первый взгляд. Сеченов скептически окинул взглядом обложку — проходной бульварный роман, к тому же не первой свежести. Дмитрий усмехнулся: — Спасибо за заботу, сынок, но не обещаю, что прочту, — колкость сорвалась с языка прежде, чем он успел его прикусить: — Екатерина выбирала? — Нет, — Нечаев явно не был настроен на остроты, — откройте. — Серёж, я ценю твою заботу, но… — начал было академик, но его настойчиво перебили. — Откройте, — с нажимом повторил Нечаев. Сеченова начал раздражать этот разговор, но грубить Сергею он не хотел. Он открыл книгу лишь для того, чтобы этот нелепый разговор, наконец, закончился и он смог вернуться к работе, но, стоило ему опустить взгляд, посторонние мысли вылетели из головы, а глаза распахнулись в немом шоке. На поверку книжка оказалась и не книжкой вовсе, а замаскированной шкатулкой, в которой лежал пистолет. — Сергей, это… — наверное впервые в жизни академику было так трудно собрать слова в кучу. Сражённый шоком, он тупо уставился на гладкий поблёскивающий ствол и увесистую рукоятку, одновременно чётко осознавая, что видит, и не имея возможности облечь понимание в слова, — это… — Да, — подтвердил Сергей, избавляя Дмитрия от необходимости называть вещь вслух. — Я не могу принять это, — наконец нашёлся Сеченов, захлопывая шкатулку и протягивая её Сергею, — это опасно. И настоятельно рекомендую вернуть это туда, где ты это взял. Могут быть проблемы. Неучтённое оружие действительно могло доставить неприятности, но Сеченова волновало отнюдь не это. Ему была противна сама мысль держать при себе что-то подобное. Он не был идеалистом, как не был и абсолютным пацифистом, понимая необходимость умеренного насилия во имя достижения благой цели, но всё же обращался к насильственным методам как к последней инстанции и презирал оружие как таковое, ведь никто не мог дать гарантии, что оно будет использовано исключительно во благо. — Я знаю, что вам это не нравится, — Сергей взял шкатулку поверх ладоней Сеченова и отвёл её назад, едва не вжимая академику в грудь, — но я хочу, чтобы он всегда был с вами. Проблем не будет, я позаботился. — Сергей, — голос Дмитрия звучал холодно и строго, — ты знаешь моё отношение к подобного рода вещам и… — Дмитрий Сергеевич, — Нечаев снова его перебил, хоть знал, что этого академик тоже не любил. Дмитрий нахмурился сильнее, но голос майора звучал так надломлено, что Сеченов не стал его одёргивать, — пожалуйста… пожалуйста, примите его и храните у себя. Пожалуйста… я… — Сергей виновато опустил голову, а его хватка поверх ладоней академика стала такой сильной, что уголки фальшивой обложки до боли впились Сеченову в кожу, — я не хочу, чтобы с вами снова что-то случилось, пока меня нет рядом. Теперь всё стало на свои места. Дмитрий смягчился: — Так вот в чём дело, — он аккуратно высвободил руку из-под руки Сергея и положил её Нечаеву на затылок, — тебе уже донесли, — пальцы слабо, на пробу погладили короткие жёсткие волосы. Сергей дёрнулся на последнем слове, поднимая взгляд. В его глазах полыхал огонь ярости. — Донесли?! — он сам не отдавал себе отчёта в том, что повысил голос. — То есть вы хотели это скрыть от меня?! Да я не простил бы себя, случись с вами что! Сеченов поморщился: — Во-первых, не кричи на меня, — пальцы скользнули с затылка на шею, поглаживая угол напряжённой челюсти Нечаева, — во-вторых, не произошло ничего страшного. — Ничего страшного?! — Сергей снова повысил голос, но тут же одёрнул себя. — На вас напали. — Я бы не называл произошедший инцидент таким громким словом, — попытался выкрутиться Сеченов. Нападение действительно имело место быть, даже вооружённое. Мать одного из погибших добровольцев не смогла смириться с известием о том, что её единственный любимый ребёнок, положил свою жизнь на благо прогресса и, схватив кухонный нож, решила выместить свою злобу на Сеченове, под именем которого шёл набор в добровольцы. Справедливо говоря, Сеченов не считал себя виновным в смерти этого парня, ведь такова суть науки: один приносит себя в жертву чтобы спасти тысячи. Но и женщину эту он не винил. Он не мог разделить её боль, не мог вполне понять её чувства, ведь никогда не имел детей, которых мог бы потерять, но в то же время он отдавал себе отчёт, что на этот поступок её толкнуло глубокое горе, и не мог поручиться, что сам не повредился бы рассудком на её месте. — Прошу вас, — в голосе Нечаева сквозило отчаянье, — возьмите, и пообещайте воспользоваться им, если вам будет угрожать опасность, — голос Сергея совсем надломился, переходя на сбивчивый шёпот, — пообещайте мне… — Ладно, — согласился Сеченов, неспособный больше сопротивляться всепоглощающему отчаянью, что обуяло Сергея. Ему всё ещё была противна мысль хранить оружие и, более того, применять его, но, с другой стороны, он был практически уверен, что никогда им не воспользуется, уровняв нулю вероятность того, что именно этот пистолет будет использован во зло. Это было каплей в океане, но Сеченову было проще воспринимать свой поступок как шаг к недопущению бессмысленного насилия, чем как шаг к его приумножению, — ладно. Пальцы снова погладили угол челюсти Сергея, вместе с тем чуть приподнимая его подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза: — Я приму твой... подарок, Сергей, но, запомни, — голос Сеченова снова стал по-отцовски строгим, — чтобы впредь никаких подобных выходок, иначе я лично подам приказ о твоём отчислении из «Аргентума» с последующем недопущении в органы. — Спасибо! — Нечаев выдохнул с таким облегчением, будто от решения академика зависела его собственная жизнь. — Спасибо вам, Дмитрий Сергеевич! Он порывисто дёрнулся вперёд, будто хотел обнять Сеченова, но вовремя опомнился, отступая на шаг назад и опуская руки по швам. Дмитрий улыбнулся и, отставив шкатулку на стол, раскинул руки в стороны в приглашающем жесте. Он уже чувствовал, что совершил непоправимую ошибку, и если следом совершить ещё одну, хуже точно не станет: — Иди сюда, сынок. Сергей обнял его порывисто и крепко, стискивая в своих медвежьих лапах и приподнимая над землёй. Дмитрий пробыл в воздухе всего несколько секунд, но даже их было достаточно, чтобы закружилась голова, а за спиной будто раскрылись крылья. — Ну-ну, — Сеченов не мог не улыбаться, хоть и старался быть серьёзным, — задушишь старика. — Сколько раз вам говорить! — возмутился заметно повеселевший Сергей, тем не менее отпуская шефа из объятий. — Никакой вы не старик! — Будь по-твоему, — Дмитрий снова широко улыбнулся, взъерошивая волосы Нечаева. На долю секунды ему показалось, что у них всё могло сложиться по-другому, что в бесконечном разнообразии многолосого будущего существовал и голос, который обещал им счастье рядом друг с другом — не так как сейчас, не в этой ипостаси обретённых отца и сына, а по-другому — более интимно и доверительно, разделив друг с другом сердца и ложе. Дмитрию показалось, что в одном из возможных вариантов будущего Сергей не отвергнет его извращённую любовь, а ответит на поцелуй, которого так жаждали его губы… но мгновение прошло и Сеченов сам отстранился, отвёл взгляд в сторону и оправил подскочившую жилетку. — Иди, Серёж, тебя, наверное, Екатерина обыскалась уже. Упоминание жены заставило Нечаева спуститься с небес на землю. Он коротко попрощался и ушёл, оставив Сеченова наедине со своим мыслями. Вернувшись за стол, Дмитрий первым делом сунул шкатулку с пистолетом в ящик стола и закрыл его ключом в надежде, что никогда больше не коснётся этого ключа, и лишь после позволил себе шумно выдохнуть, зарываясь в волосы пальцами, и ссутулиться под весом ошибок, которые он так неосмотрительно позволил себе допустить сегодня.***
Несмотря на все свои старания, Сеченов всё-таки потерял Сергея. Он понял это ровно тогда, когда в его день рождения никто не постучал в дверь, хоть он всё время был на месте, сидел допоздна, будто ждал, что вот сейчас дверь отворится и он услышит несмелое «можно?». Но никто так и не пришёл. Сергей постепенно восстанавливался: быстро привыкал к протезам, учился использовать новые возможности своего тела, да и в целом возвращался в привычную форму. «Восход» тоже справлялся отлично — когда Сергей открыл глаза после очередной операции, Дмитрий стал для него совсем чужим человеком. Сеченов понимал, что это была необходимая жертва, чтобы подарить майору второй шанс, дать надежду на жизнь, но, лишив Сергея боли утраты, что его разрушала, Дмитрий забрал эту боль себе. Внутри него разверзалась пустота и каждый раз, встречаясь с холодными глазами Нечаева, он ощущал как пустота захватывала его ещё больше. Однако несмотря на снедающее его изнутри горе, он не мог отпустить Сергея. Он трижды возвращался к операционному столу, трижды собирал его заново, не отпуская в мир иной, куда звала Нечаева погибшая Екатерина. Он ненавидел себя, но не отпускал: был рядом, направлял, учил заново узнавать мир и по крупицам возводил то, что они оба утратили — доверие друг к другу. П-3 не был похож на Плутония: хмурый и замкнутый, он никого не пускал в свою истерзанную душу, закрывался в себе и сторонился, когда Дмитрий пытался подступиться ближе, отказывался, когда Дмитрий приглашал его попить чай с баранками, и почти всегда молчал, когда Дмитрий о чём-то говорил с ним, хоть в глазах его и теплились искорки былого пытливого интереса. И всё же это был его Серёжа: местами вспыльчивый и грубый, но добрый и искренний в своих порывах. Серёжа, которого несмотря ни на что Дмитрий всё же любил, влюбляясь и в его новое мрачное и хмурое «я». Им так и не посчастливилось отпраздновать вместе ещё один день рождения академика ни когда Сеченову исполнилось пятьдесят один, ни когда ему исполнилось пятьдесят два. Когда Сеченову исполнилось пятьдесят три, Сергей хотел быть рядом, хотел так сильно как никогда прежде, но вместо этого сидел в запертом боксе на Челомее и проклинал самого себя. Его отпустили лишь спустя несколько дней, убедившись, что Захаров не повредил и не перепрограммировал «Восход», а следовательно П-3 больше не представляет угрозы для окружающих. С академиком Сеченовым ему, впрочем, сразу увидеться не позволили и заветное разрешение пришлось ждать ещё несколько недель — несколько невыносимо длинных недель терзаний и ненависти к себе. В этот раз Дмитрий тоже не услышал поздравлений, только тихое и хриплое: — Простите, Дмитрий Сергеевич, я подвёл вас. — Всё хорошо, мой мальчик, — Сеченов слабо улыбнулся, но по его измождённому лицу было совершенно не понять, искренен он в своих словах или нет, — я не виню тебя. Сергей отчаянно помотал головой и, игнорируя стул, уселся прямо на пол рядом с койкой, утыкаясь лбом в её угол, но не осмеливаясь коснуться самого академика. — Я не должен был слушать этого… этого… — приличные слова никак не шли на ум, пока наконец Сергей не выдавил из себя злобное, — ХРАЗ-а! Вы ведь… я ведь… — Ты не мог этому сопротивляться, Сергей, — Дмитрий положил руку на голову Нечаева и ласково зарылся пальцами в его волосы. В последний раз, когда он позволил себе такую вольность, Сергей тоже был разбит. Тогда Нечаев принёс ему пистолет на случай, если его не окажется рядом, и по иронии судьбы Дмитрию пришлось вспомнить о нём именно тогда, когда Сергей рядом был. — То, что Харитон воспользовался тобой, целиком и полностью моя вина. Нечаев вскинул голову слишком резко — приборы запищали, фиксируя подскочивший пульс и всплеск адреналина в крови академика. На долю секунды Дмитрий испугался, что позволил себе слишком много. — Не говорите так! — яростно возразил Сергей. — Вы спасли мне жизнь, — его тон стал спокойнее и уравновешеннее. От сердца академика отлегло: майор был совершенно не против его руки в своих волосах, — я много думал об этом… пока ждал. Ждал вас, — Нечаев потупил взгляд, точно смущаясь своих слов, точно признался в чём-то неприличным и постыдном. — Вы поступили так, как считали нужным, но… — он снова на мгновение замолчал, собираясь с силами для следующей фразы, — лучше бы вы дали мне умереть. Сердце Дмитрия оборвалось, а приборы вновь противно запищали. Он ждал обвинений, ждал осуждения, ждал чего угодно, но не этого хмурого тяжелого заявления. — Что ты такое го-…? — ему не дали договорить. — Если бы вы не спасли меня тогда, я не причинил бы вам боль теперь, — не в силах смотреть Дмитрию в глаза, Нечаев снова уткнулся лбом в постель, совсем по-детски прячась от стыда и злобы на самого себя, что захлёстывали его изнутри. — Мальчик мой… — в голосе Сеченова сквозила боль, а его ладонь вновь легла на волосы майора, поглаживая, — не говори так. Моей ошибкой было довериться Харитону, слышишь? Я был слеп и самонадеян, не заметил, что он изменился… — пальцы Дмитрия чуть дрогнули. Он тоже много думал о произошедшем, но так и не смог найти ответы на свои вопросы, не смог понять, чем заслужил предательство человека, которого столько лет называл лучшим другом. Академик усилием воли заставил свой голос звучать ровнее. — Но это в прошлом. — Я снова причиню вам боль, — посипел Сергей, сжимая кулаки в отчаянье. — Не говори глупостей, — Сеченов снова улыбнулся, пытаясь скрыть тревогу, что скручивала нутро в тугой узел напряжения. Он не надеялся, что этот разговор дастся легко, но совсем не ожидал такого яростного самобичевания от майора, — Сергей, ты ведь мне как сын… — Нет, — голос Нечаева прозвучал так же глухо, как прежде, но вместе тем невыразимо чётко, разом обрывая тонкие нити надежд, что ещё связывали их друг с другом. На этот раз он поднял голову куда спокойнее, но от выражения его лица, у Сеченова побежали по спине мурашки. — Я больше не могу и не хочу врать ни вам, ни себе. Я пытался принять это, пытался относиться к вам как к отцу всё это время, но не смог. Это было нечестно. Мир, который Дмитрий так бережно лелеял всё это время, рушился у него на глазах, а он совершенно ничего не мог с этим сделать. Он отказался от себя и от своих неправильных чувств, похоронив их глубоко в сердце, смирился с тем, что всё же из множества голосов далёкого будущего ни один не предрекал ему счастья, и приучил себя довольствоваться малым — радоваться тому, что Сергей просто был рядом и позволял Дмитрию быть рядом с ним. Пусть в роли отцовской фигуры, но всё же. А теперь у него отнимали и это. — Сынок… — Сеченов сжал руку непроизвольно, инстинктивно желая уцепиться за Сергея и не отпускать от себя в страхе потерять снова. — Не надо, — Нечаев мягко отнял кисть академика от себя, но не выпустил из рук, обнимая его узкую ладонь своими и едва ощутимо поглаживая её большими пальцами, — не надо, Дмитрий Сергеевич. Вы мне не отец, и никогда им не станете, а я не стану вам сыном, — пальцы Сеченова снова слабо дрогнули, а губы разомкнулись, будто от хотел возразить, но подходящие слова так и не пришли на ум. Сергей же будто и вовсе не заметил этой бесплодной попытки, устремившись в себя и сосредоточившись на том, что ему предстояло сказать. — Я не очень ловок в словах, вы уж меня простите, но то, что я чувствую к вам… это… — Нечаев снова замялся, — люблю я вас, Дмитрий Сергеевич, — слова слетели с языка куда легче, чем он ожидал, будто в них совсем не было того веса, что всё это время тяготил его сердце. Лицо Сеченова практически не изменилось, лишь чуть приподнялись брови, точно он и не понял вовсе, что ему было сказано. Нечаев поторопился уточнить, — но не как отца. Как мужчину. Дмитрию показалось, что он ослышался. Сергей… его Серёжа просто не мог сказать нечто подобное. Его Серёжа не мог… сердце пропустило удар. — Серёж… — Не говорите ничего, — Нечаев не дал ему договорить, не позволил облечь несмелое предположение в слова, играя на опережение в страхе быть отвернутым, — я знаю всё, что вы скажете. Знаю, что урод… что больной… что позор для любого советского гражданина… для вас… — он не говорил даже, а выплёвывал слова одно за другим, вкладывая в каждое новое вдвое больше ненависти и отвращения, чем в предыдущее, пока его голос не надломился, переходя на хриплый полушёпот, — но поделать с этим ничего не могу. Устал бегать от себя, да и от вас тоже. Думал, что справлюсь, уцепился за то, что женат когда-то был. Думал, что вспомню её и отпустит меня… да только мне кажется, что не любил я её никогда, Дмитрий Сергеевич, любил лишь вас одного всю свою жизнь. Обе жизни. — кривая усмешка исказила лицо гримасой. — Я как понял, что не смогу больше, даже застрелиться хотел, но не стал… нет у меня права распоряжаться жизнью, что не мне принадлежит. Майор на Сеченова и не смотрел уже вовсе, вновь уперев взгляд в больничную койку, не осмеливался поднять глаза на того, кого фактически предал своими грязными помыслами. Покалеченный телом и душой, он сопротивлялся этому как мог, отрицал, пытался убедить себя, что любит не Сеченова вовсе, а забытую Екатерину, но всё равно проиграл — не смог вырвать неправильные чувства из сердца, и они разрослись и покрылись буйным цветом, плодясь и засевая всё порочным семенем, как сорняк на грядке, что и не выкосить уже и не выкорчевать — только выжечь намертво. И Нечаев правда хотел выжечь, пустить пулю в дурную башку и не мучить ни себя, ни Сеченова, но не смог — рука не поднялась убить то, что Дмитрий Сергеевич часами напролёт собирал по кусочкам. Дмитрий Сергеевич ему эту жизнь дал не за тем, чтобы Сергей её так бездарно просрал. — Я решил уже всё, — он снова поднял глаза, полные решимости и отчаянья, — уеду я, подальше отсюда, да и вообще от людей. В Сибирь на вахту, или на Камчатку — там рукастых всегда не хватает, а до башки моей нездоровой дела никому не будет, — Сергей непроизвольно сжал ладонь Сеченова крепче, почти до боли, не желая признавать, но понимая, что больше её не коснётся. — Я не позволю, — голос Сеченова прозвучал тихо, едва различимо в тишине. — Что? — Нечаеву показалось, что он ослышался. — Я не позволю, — чётче и громче, разделяя слова паузами, повторил академик, приподнимаясь на кровати, и, игнорируя тянущую боль в животе, склонился к Сергею, обнимая его за шею свободной рукой и притягивая к себе. Голос дрогнул и снова спустился до надломленного шёпота, — не позволю, слышишь? — Дмитрий Сергеевич… — Молчи, — высвободив руку из ладоней Сергея, Дмитрий прижал к губам того большой палец. Карие глаза подёрнула пелена подступающих слёз не то радости, не то боли, не то всего вперемешку, и, отняв палец, он порывисто прижался к губам Нечаева своими, оставляя на них короткий отчаянный поцелуй. — Не говори больше ни слова, слышишь? Губы снова коснулись губ. На этот раз поцелуй получился чуть длиннее, с солёным привкусом слёз, что, непрошенные, всё же потекли по щекам. Однако Дмитрий этого и вовсе не заметил, обнимая лицо Сергея ладонями и целуя-целуя-целуя, перемежая короткие поцелуи такими же короткими словами: «не отпущу», «не проси», «молчи», «останься», «прошу». — Люблю, — загнанно выдохнул он наконец, отчаянно цепляясь за широкие плечи майора, и прижимаясь к нему близко до боли. Это было похоже на сон, на сладкую иллюзию, навеянную болеутоляющими, которая рано или поздно оборвётся, и он, открыв глаза, снова окажется в палате один. Какая-то часть его утомлённого разума всё ещё понимала, что нельзя так — в омут с головой, не рассудив, что правда, а что обман, но измученному годами лишений сердцу было уже всё равно, — люблю, — снова повторил Дмитрий, отрываясь от зацелованных губ Сергея, и чуть отстранился, глядя на его озадаченное лицо. Губы Сеченова тронула робкая улыбка, хоть ресницы его ещё не высохли от слёз, — мой. Сергей неосознанно отзеркалил улыбку академика — так, как делал раньше, и растёр влажную дорожку на его скуле большим пальцем, соглашаясь наконец: — Ваш.***
Когда Сеченову исполнилось пятьдесят четыре, он впервые на совей памяти настолько хотел поскорее вернуться домой. Будь его воля, он бы и вовсе не ходил в этот день на работу, взял был отгул — по закону ему ведь тоже положено. Вот только большим начальникам законы писаны слегка иначе, и вовсе не в положительную сторону, как многим могло показаться. Когда на твоих плечах ответственность не только за Предприятие, но и за всю промышленность СССР, никакой положенный законом отгул не спасёт от внеплановой планёрки. Наскоро разобравшись с делами, что требовали его личного участия, Дмитрий ещё раз убедился, что в этот день его больше не потревожат, и направился домой. Справедливости ради, поводов торопиться у него было не больше обычного, ведь они с Сергеем никак не оговаривали особенность этого самого дня. Сеченов, как обычно, встал на несколько часов раньше (и весьма кстати, ведь его присутствие в комплексе всё же понадобилось) и уехал ещё до того, как Сергей проснулся. Нечаев же с самого утра даже не позвонил, хоть Дмитрий и был уверен, что майор ничем не занят, и в некоторой степени ожидал звонок или хотя бы сообщение на личную «Грушу» с коротким поздравлением. С другой стороны, Сергей ведь мог и не узнать даже, что у академика сегодня день рождения. Спонтанное осознание того, что за дверью квартиры его не ждало ничего необычного, заставило буквально взлетевшего вверх по ступенькам Дмитрия притормозить, сжав ключи в руке. Он, в сущности, не изменил своих привычек и отношения к подобного рода вещам: для него день рождения по-прежнему оставался лишь рядовым днём в календаре, но вместе с тем от невольно ждал от Сергея чего-то особенного, что останется лишь между ними двумя. Игнорируя лёгкую тень тревоги, Дмитрий пожурил себя: будто мало ему было того, что Сергей принял его чувства и, более того, ответил на них взаимностью! Он решительно вставил ключ в замочную скважину и провернул дважды, отпирая дверь. — Серёж, я дома, — по привычке окликнул академик, разуваясь и убирая туфли в шкафчик для обуви. Сергей по обыкновению нашёлся на кухне. С запуском Коллектива 2.0 и переводом на новую должность, работы у него стало на порядок меньше, да и та заключалась в основном в том, чтобы обеспечивать академику Сеченову безопасность и комфорт — вон он и обеспечивал всеми доступными способами, вовсю ударяясь в домашние хлопоты всякий раз, когда академик в нём не нуждался, как в сопровождающем. — Ты сегодня рано, — отметил Нечаев, отвлекаясь от плиты и делая несколько шагов навстречу Дмитрию, — я ждал тебя не раньше шести. — Мне вернуться на работу? — Сеченов игриво приподнял брови, обвивая шею Сергея руками и чувствуя, как крепкие руки сомкнулись вокруг его стана. — Думаешь, я тебя отпущу? — вопрос ответа не подразумевал, но, зная находчивость Дмитрия, майор поспешил заткнуть того поцелуем, предотвращая дальнейший пустой трёп. Дмитрий тут же подался навстречу, размыкая губы, проводя языком по нижней губе Нечаева и позволяя его языку скользнуть в свой рот, целуя мягко, но вместе с тем напористо. — Но мясо с картошкой я только поставил, — предупредил Сергей, отрываясь от губ академика. — По-французски? — невинно поинтересовался Сеченов, запуская пальцы в волосы майора и игриво поглаживая его загривок. — Мы что-то празднуем? — А то ты не знаешь! — фыркнул Сергей, подхватывая Дмитрия под бёдра, и под шутливые требования академика поставить себя на пол сделал несколько оборотов с ним на руках, чтобы не прикидывался, что совсем ничего не понимает. — Я и торт купил. — Торт? — всё ещё улыбаясь, Дмитрий приподнялся на носочках и заглянул на стол через плечо Нечаева. И правда торт — в упаковке, перевязанной лентами. «Киевский». Сердце гулко стукнулось о рёбра и замерло, пропуская следующий удар. Неужели вспомнил? И торт, и подарок свой последний, и Екатерину. Улыбка сползла с губ, и лицо академика омрачилось. Заметив перемену в настроении Дмитрия, Сергей чуть отстранился, заглядывая тому в глаза: — Не нравится? Хочешь, схожу за другим? — Нет, я… — Сеченов запнулся на долю секунды, следом пытаясь скрыть волнение за улыбкой, — просто интересно почему ты выбрал именно «Киевский». — Не знаю, — Нечаев растерянно пожал плечами. Дмитрий вёл себя крайне странно, расспрашивал, а мог ведь просто сказать, что торт не понравился, — просто посмотрел на него и подумал, что тебе понравится. Да и тётка в булочной сказала, что вкусный… Точно не надо другой? От сердца отлегло, Сеченов улыбнулся чуть ярче, склоняясь ближе, к самым губам Сергея: — Точно. Губы снова коснулись губ в очередном сладком поцелуе, но едва ли майор был бы собой, если бы позволил так легко увести себя от темы разговора. — Дим, уверен, что всё в порядке? — Нечаев чуть нахмурился и меж бровей залегло две короткие морщинки, выдавая волнение. — Я просто удивлён, — слукавил Сеченов, не желая омрачать момент своими неоправдавшимися тревогами, — это ведь мой любимый торт. Сергей просиял: — Правда? — Правда, — Сеченов мягко улыбнулся. Формально он не врал — просто утаил, что любимым торт стал именно благодаря Сергею. — Мне налить чай? — не прекращая сиять улыбкой, спросил Сергей. Дмитрий снова приподнял брови, спрашивая с напускной строгостью: — Перед основным блюдом? — Ему томиться ещё часа полтора, — буркнул Сергей, утыкаясь носом за ухо академику и понижая голос до интимного шёпота, — но чтобы не перебивать аппетит можем перейти к другому подарку. — Другому? — Дмитрий вздохнул, запрокидывая голову назад и подставляя шею под незатейливые ласки. — В спальне, — невинно уточнил Нечаев, сжимая тонкую талию Сеченова ладонями и заставляя академика уронить ещё один тихий стон. — Развратничаете, товарищ майор, — Дмитрий лукаво улыбнулся, притягивая Сергея для нового поцелуя. — Как можно так со светилом советской науки?! — наигранно возмутился Нечаев, в противовес собственным словам забираясь под жилетку академика пальцами и поглаживая низ его живота через тонкую ткань рубашки. — Всё исключительно в рамках приличия! — Ну раз исключительно в рамках приличия… — Сеченов снова лукаво улыбнулся. — Значит, пойдём смотреть твой подарок. — Есть смотреть подарок! — шутливо отрапортовал Нечаев и, подхватив академика на руки, понёс его в спальню. Обнимая Сергея за шею и вдыхая запах солнца и пряностей, что впитались в его одежду за время готовки, Дмитрий всё ещё не мог поверить, что на то, чтобы по-настоящему полюбить свои дни рождения ему понадобилось целых пятьдесят четыре года и всего один совершенно неугомонный мальчишка.