***
Под конец учебного дня на крыльце всегда становится людно. До омерзительного, до тошного людно. Студенты высыпают на улицу, как горох из последнего вагона. Некоторые еще и имеют наглость толкаться! Пару раз было такое, что кто-то в потоке падал, а потом за ним, как доминошки, по цепочке сыпались остальные. И как Академия вообще столько вмещает…? Скар в такие моменты не любит оказываться в толпе один. Каждый раз, когда это происходит, он непременно отхватывает от кого-то локтем в бок, или кто-то с особым усердием топчет его ноги. В общем, мало в этом приятного. Никакого предвкушения от скорейшего попадания домой. Скар не любит идти в толпе один. Поэтому в конце дня он предпочитает не терять из виду Чайлда, мать его, Тарталью. Да, он опускается ниже плинтуса. Да, он падает ниц, ломая все кости об уступы. Да, он переступает через себя, наступает сам себе на горло. Но это всяко лучше, чем наступивший тебе на ногу незнакомый студент. Поэтому каждый раз он еле заметно, ненавязчиво, тенью цепляется за рюкзак Тартальи со спины, пока тот, как ледокол, пробирается к выходу без каких-либо преград. Ебаные метр восемьдесят шесть. Но, как только они оказываются на улице, как только свежий воздух больно ударяет в легкие, когда солнце наконец начинает выжигать роговицу, Скар отскакивает от этого монстра, как от огня. Держится на расстоянии не меньше метра. Соблюдает социальную дистанцию, соблюдает правила выживания при встрече с дикими животными. И, когда Чайлд медленно, не спеша потягивается, разминая затекшую спину, словно и не собирается спускаться с крыльца, Скар замирает на месте, как вкопанный. В толпе навязчиво, маяком мелькает красная прядка в копне пепельных волос. И в груди сразу становится как-то тесно, жарко, слишком жарко для щадящего инадзумского солнца. Фигуры студентов смазываются, растворяются белым шумом, превращаются в блеклые пятна. И все это вмиг замолкает, когда Каэдехара, будь он неладен, Кадзуха оборачивается. И в глазах его, рубиновые омуты, тут же мелькает ясность, расползается по вишневой радужке нефтяным пятном. Улыбка расцветает, затмевает солнце, всю Солнечную систему, и ноги начинают предательски подкашиваться, когда Кадзуха, изящно виляя сквозь оживленную толпу, подходит к нему. — Привет, — он поправляет шоппер на плече, и голос его улыбается сам по себе, светит, светится флуоресцентно, превращает Скара в кучку пепла. — А… да, привет, — выпаливает словно и невозмутимо, словно он не возмущен. Словно он не смущен. — Поразительно, как Академия вмещает в себя столько людей, — Кадзуха усмехается, смотря по сторонам. — Да-а-а-а, — тянет Скар, потирая шею. Мельком видит Тарталью, который, слава архонтам, потерял его в толпе. — Зато погода прекрасная, — Каэдехара поднимает голову наверх, щурится солнцу, хотя солнце должно щуриться само, должно уже наконец уступить свое место тому, кто явно ярче. Тому, от кого жар намного больше. — Д-да, спасибо, — говорит Скар. А потом хочет провалиться под землю. — Ну, в смысле… ты тоже! — и свариться в блядском котле. — То есть, нет! Нет, ты тоже… Но… В смысле, я хотел сказать, что… В итоге он сдается, глубоко выдохнув. Возможно, в аду будет настолько же жарко, насколько сейчас раскалились кончики его ушей. Кадзуха смотрит на него, хитро щурится и усмехается, но делает это настолько незаметно, тенью, со стороны это почти невозможно увидеть. Но Скар видит, потому что не замечает никого, кроме Каэдехары. Кадзуха неловко посмеивается, пока Скарамучча пытается вспомнить, зачем нужен кислород и как его, блять, перекрыть. — Ой, а это, — Каэдехара показывает пальцем Скару за спину. — Это же твой друг, да? — и оборачиваться теперь совсем не хочется. — Нет, — говорит Скар. — Эй, Ска-а-а-а-ар! — говорит Тарталья, стискивая Скарамуччу за плечи. — Я уже думал, что ты меня бросил. — Я уже думал, ты это давно понял, — шипит в ответ себе под нос, потому что заинтересованный взгляд рубиновых глаз сжигает его заживо. — Ладно, — Кадзуха отводит взгляд в сторону. — Я, наверное, вам помешал. — Нет! — вскрикивает громче, чем надо. Громче, чем хотел. Громче, чем, вероятно, ожидал Каэдехара. Потому что его брови медленно ползут вверх, а по губам ползет улыбка. — Ладно, — тянет он, щурясь, и Скар чувствует, что солнце никогда не жгло так сильно, как жжется взгляд Каэдехары Кадзухы. — Ну я… — Мы, наверное, пойдем, — Чайлд стискивает его плечи, игнорируя чужое шипение. Подхватывает Скара в общий поток и начинает удаляться. — Покеда, Кадзуха! — Пока, — Каэдехара кидает ему дежурную улыбку и какую-то странную, неясную кидает Скару. Такой нет ни на одном языке, даже на мертвом. — До встречи! Скарамучча смотрит прямо в рубиновые глаза и понимает: еще чуть-чуть, и его внутренние органы перестанут быть внутренними. — И тебя, — говорит. — То есть, и тебе! — осекается. — Я имел в виду, — шипит. — Ты и… Пока! — выпаливает и отворачивается, пытаясь наконец остудить свои горящие пожаром кончики ушей. Ощущает себя тающим ледником: он сам в себе захлебывается. Слышит, как за спиной мягко дробится смех Кадзухи, и как под боком взрывается хохотом диафрагма Чайлда. От этого комбо хочется завыть, но он не успевает. Не успевает и вздохнуть, когда спотыкается о ступени на крыльце, чуть не встретившись с ними носом. Люди вокруг замирают на мгновение, и Скар готов поклясться, что видел, как некоторые прячут в ладонях улыбки. Встрепенувшись, он фыркает и, подхватив задыхающегося в смехе Тарталью, как можно быстрее уносит со злосчастного крыльца ноги.***
— Я тебя ненавижу. Чудовище перед ним, словно вылезло прямиком из воспоминания, съезжает едва ли не под стол, заходясь в немой истерике. — Но это ведь было смешно! — Тебе что ни покажи, все смешно, — Скарамучча утыкается лбом в стол в надежде скрыться от своего позора. — Я все жду, когда ты от своего смеха сдохнешь. — Архонты, ну ты и грубиян, — хтонический монстр показывается из-под стола, как Кракен из пучин бездонных вод. Лицо красное до жути, словно вылез прямиком из ада. Видимо, вернули досрочно. Ни один черт не может выдержать общества Чайлда Тартальи. Скар устало фыркает, не находя в себе силы отбиваться. Потому что это бесполезно. — Но я тебе все прощу, потому что я очень переживаю за ваши отношения, — Чайлд важно вскидывает палец вверх, прикрыв глаза, и Скар бы даже ему поверил, если бы это был не Чайлд. — Что ты несешь? Какие отношения? — голос опускается до дробного полушепота. До одной второй, до одной третьей, до одной четвертой. Жар с кончиков ушей опускается до желудка. — Еще несостоявшиеся, — Тарталья лезет в карман, вытаскивая оттуда телефон. — Короче, я знаю, где он живет. У Скара внутри все становится предательски легким. Он надеется, этого хватит, чтобы он смог улететь с этой планеты нахуй. — Что? — Я просто шел по противоположной стороне улицы, — это чудище вскидывает ладони вверх, прикрыв глаза. Под испытующим аметистовым взглядом он цокает. — Когда следил за ним, — Скар складывает руки на груди, Тарталья вжимает голову в плечи. — Трижды. — Архонты, — Скарамучча откидывается на спинку дивана, потирая переносицу. — Ты еще и ебаный сталкер… — Да нет же! — Чайлд хлопает ладонями по столу, наклонившись вперед. Иной раз Скар бы по инерции отпрянул куда подальше, потому что держать Тарталью близко опасно для здоровья. Но сейчас он просто слишком разбит горем. Его одногруппник — непроходимый идиот. Непроходимый, потому что даже джунгли Сумеру можно пройти. Потому что дебри под названием Чайлд Тарталья непроходимы, их не перелезть и не переплыть вброд. Миллионы путников пропали без вести, и никто не пошел их искать. Потому что оттуда никто не выходит живым. Потому что оттуда никто не выходит. — Я просто хочу вам помочь! — Чем, своим сталкингом? — Ты помнишь, что он сказал тебе недавно? — Когда… стой, только не говори, что ты… — Я просто проходил мимо, и ты меня не заметил. — Тарталья. Иди наху-***
Жизнь очевидно играет с ним злую шутку. Жизнь очевидно не умеет шутить. Потому что, когда Скар имеет неосторожность столкнуться с Каэдехарой в коридоре, тот ведет себя как ни в чем не бывало. Словно пятнадцатого сентября ничего не произошло. Но и это не апогей его ступора. — Слушай, может, как-нибудь встретимся, погуляем? — Кадзуха облокачивается о стену плечом, отчего улыбка его скашивается набок, хитрая такая, ассиметричная и до дрожи, до драже вместо мыслей. Они сахарятся, его мысли, карамелизируются в голове, ошметками сладкой ваты оседают внутри черепной коробки. Приди Скар на сеанс к психологу, психолога пришлось увозить на скорой с острой формой диабета. — М-может быть, — интонация истерично скачет вверх, как шарик от пинг-понга, поднимается по стенам коридора, как ебучий человек-паук. Его укусил радиоактивный паук, а Скара, видимо, сдувающийся шарик. — А когда? — Зависит от того, когда ты свободен, — и Скарамучча чертовски свободен. В его груди надувается дирижабль, и он все растет и растет. Пока водород не взорвался. Каэдехара прикрывает глаза, вероятно, чтобы они не выпали из глазниц при одном только взгляде на Скарамуччу, у которого из головы все слова высыпались, как песок из дырявого ведра. — Окей, — он снова смотрит напрямую, прямо в глаза, и пожароопасный газ внутри Скара медленно сочится наружу. — Скажи, как надумаешь, — и он отталкивается от стены, и это тревога, это код красный, это красные глаза отдаляются, удаляются из поля зрения Скарамуччи, удаляют Скарамуччу из своего поля зрения. — А, — он делает неловкий, неуместный, неместный шаг вперед, словно действительно что-то забыл. Кадзуха оборачивается на него терпеливо и открыто, улыбка расползается по его лицу заревом рассвета. — А куда мы можем пойти? Вместо ответа Каэдехара сначала усмехается и разворачивается. И только потом взмахивает рукой в воздухе. — Удиви меня. И, мягко посмеиваясь, исчезает в толпе студентов.***
— Ты ебанутый. — Я участливый. — Только не говори, что ты так зацепился за эту фразу. — О, дорогой, ты просто недооцениваешь мою смекалку, — он растягивает слова, как жвачку, тянет ее прелюдией, они растекаются в воздухе, пока этот монстр растекается по дивану. — Я не просто зацепился, я стер все ботинки-кошки, пока добирался на вершину по отвесным скалам, — и он скалится, его лицо покрывается каменистым рельефом его перекошенной улыбки. Рашмурские лица были слеплены по его образу и подобию, только с более человеческими чертами. Скар смотрит в его бесстыжие глаза, в которых обманчиво спокойная синева. Но так не бывает. Потому что на самой глубине всегда полно гадов, которым не нужен свет. И Скар смотрит, пытаясь разгадать. Понять, что за темные пятна мутью проплывают в толще воды. «Короче, я знаю, где он живет» «Удиви меня» И у него перехватывает дыхание от ужаса. От резкой смены давления в несколько атмосфер. — Нет, — срывается с его губ неверием. Он почти готов сознаться в ереси, с распростертыми объятиями принять ласковый костер инквизиции. Но он не хочет знать, на какую вершину этот монстр забрался. Не хочет знать, сколько замороженных трупов Тарталья встретил на пути. Не хочет знать, какой из них направил его на верный. Потому что живым такие идеи не приходят. Только мертвым и Чайлду Тарталье. — Поверь, тебе понравится. — Нет. Нет. Нет. Не может адекватному человеку понравиться то, что слетело с уст Чайлда Тартальи. Его слова нужно сразу помещать в вакуум, чтобы они там рассеялись в вязкой пустоте, навсегда потеряли звук. Расщепились на атомы. — Я не буду в этом участвовать. — Да ты только послушай. — Нет. Скар говорит «Нет», и это его не спасает.***
— Если я сломаю себе позвоночник, я ни за что на свете не доверю тебе свою инвалидную коляску. Это определенно была отвратительная идея. — Я буду цеплять тебя к своему велику, чтобы мы вместе колесили по миру. Это определенно была хуевая идея. — Держи крепче, ты проебываешь силе гравитации. — Главное не победа, а участие. Лезь давай. Это не идея. Это сюжет для ебучего фильма ужасов. Потому что это аморально, это ненормально, это что-то без корня «норм». Потому что ни один нормальный человек не полезет в чужой дом через забор. И Скару, возможно, нужно было протестовать активнее. Нужно было позвонить в 911. «Алло? Да, тут из глубин вылезло хтоническое чудище. Затолкайте его, пожалуйста, обратно на дно». Да только оно умеет использовать запрещенный прием, имя которому Каэдехара Кадзуха. Поэтому, когда они подходят к воротам дома Каэдехары, Скар уже успел все похоронить: свою репутацию, свою гордость, свои шансы еще раз пообщаться с Кадзухой. Потому что после этого ему определенно придется сваливать из Инадзумы. Менять имя и внешность, вечно быть в бегах и ни дня не сидеть на месте. Потому что Чайлд Тарталья сказал: «Да ты прикинь, как он удивится, когда ты окажешься на пороге его дома!» Чудеса, блять, да и только. И Скар подумал, что худшей истории смерти еще не было. Забор оказался внушительно высоким, высотой около двух с половиной метров, если не трех, у Скарамуччи плохой глазомер. И доблоеметр у него тоже плохой. Потому что, будь он исправен, при одном наведении на Чайлда тот бы разлетелся на куски. Скар неуверенно закидывает ногу на вершину забора, с сомнением смотря вниз. Вторая нога шатко стоит на плече по-удавски, по-ублюдски спокойного Чайлда. — Я ведь ебнусь. — Да ладно тебе, тут нечего бояться. — Тут три гребанных метра. — Но я ведь тебя сюда поднял. — Но мне ведь с другой стороны спускаться. Чувство равновесия перестает быть статичным, и медленно растекается у него перед глазами. — Ну что ты, не можешь сам справиться? Все-то тебе помогать надо. — Если бы ты меня сюда не повел, не было бы этой проблемы. — Ну раз так, значит сам и- Тарталья замолкает. А когда Тарталья замолкает, это не предвещает ничего хорошего. Это как отливающая от берегов вода перед цунами, как пугающе спокойный штиль перед бурей, как птицы, перестающие щебетать, предвещая что-то жуткое, страшное, что-то лавкрафтовское. Тарталья замолкает, и Скар не хочет спрашивать, почему. Поэтому он не спрашивает. Он просто поворачивает голову туда же, куда и Чайлд. И лучше бы это было цунами. Каэдехара Кадзуха собственной, мать его, персоной, стоит на другой стороне дороги, удивленно склонив голову набок. — Салют, Кадзуха! — неуверенно тянет Тарталья. Он неловко усмехается, и его голос вибрацией проходится по телу Скара, лишая и без того хлипкого равновесия. А потом Чайлд машет рукой, и Скарамучча думает, что он идиот. В следующую секунду он уже не думает. В следующую секунду он с громким «Блять» оказывается на другой стороне забора. И ладно бы, он просто упал. Но его нога живописно зацепилась за резной узор, потом он ударился о нее спиной, а потом, когда земля приняла его с распростертыми объятиями, он бонусом сделал нихуевый такой кувырок. Молодец, десять баллов. И все это за пару секунд. Комедия, блять, в двух актах. Но в голову ударяет не боль, а адреналин, потому что Скар понимает, что Каэдехара стоит и смотрит. Поэтому он вскакивает на ноги поразительно бодро, словно только что не упал с высоты двух метров. — Я в порядке! — срывается с его губ почти истерично. Но когда Скарамучча окончательно приходит в себя, он понимает, что Тартальи уже рядом нет. И, если бы его неуклюжий силуэт спешно не перебегал пешеходный переход, воровато оглядываясь, Скар бы успел обрадоваться, что не было никакого Чайлда Тартальи. Что это была просто его галлюцинация. Долгая, жуткая галлюцинация. Может, в суде бы его оправдали. Отправили бы его в психушку, вылечили, и он бы забыл о Чайлде Тарталье, как о страшном сне. Но этот придурок на другом конце улицы показывает ему большие пальцы и одними губами шепчет «Удачи». И Скарамучча не успевает вспомнить ни одного проклятия, ни одного ритуала изгнания, потому что Кадзуха переходит дорогу и подходит к нему. А еще к Скару подходит сердечный приступ, но эту деталь можно опустить так же, как и его с забора. — Когда я говорил «Удиви меня», — Каэдехара неловко посмеивается, и его смех забивается Скарамучче в голову, резонирует там каноном, вытесняет собой все слова, которыми можно было бы оправдаться. — Я не имел в виду все настолько буквально, — рубиновые, вишневые, совершенно невозможные глаза осматривают Скара с ног до головы, и от этого хочется, чтобы падение ранее отправило его в отключку. — Я… Мы, — слова в голове никак не вяжутся, там сбой системы, там перегрев, особенно в области кончиков ушей. Особенно везде. — Мы не воровать, если что, — единственное, что получается сказать в свое оправдание. «Я не виноват, ваша честь.» «Ваша честь, мы правда не воровали. Совсем наоборот, обокрали меня. Сердце, у меня украли сердце, оно вон там, в руках того очаровательного парня с пепельными волосами.» «А ебучий Чайлд Тарталья украл у меня мозг, поэтому я не смог отбиться от его очевидно незаконной идеи.» Кадзуха усмехается коротко, скромно и совершенно нечестно. Прикрывает рот ладонью, так эгоистично пряча от мира свою улыбку. — Не сомневаюсь, — говорит он, и в глазах его огонек, вспышка, как фейерверк. И Скар чувствует, как горит заживо. — Кхм, ладно, — он водит носком по зеленой траве чужого двора. — Думаю, мне надо уйти, — и бредет подбитой псиной в сторону калитки. Хоть уйти надо, как нормальный человек. — Да подожди, — но Каэдехара опережает его, подбежав к выходу быстрее. — Уже уходишь? И Скар оторопело округляет глаза. — Ам… я без спроса полез к тебе домой. — Да. — И упал с забора, как придурок. — Ну почему сразу придурок…? Скар тупо моргает, уставившись на чужую чистейшую улыбку. — Думаю, ничего страшного не произойдет, если мы прогуляемся, — Кадзуха улыбается заговорщически, и, отперев калитку, пригласительно указывает на выход. — Составишь мне компанию? Сердце внутри со свистом срывается вниз, с высоты двух метров, с высоты забора. И Скар понимает, что, даже если он скажет «Нет», его это не спасет. Поэтому он идет вслед за Кадзухой. Поэтому он скрепя сердце и скрипя зубами принимает, что Чайлд, мать его, Тарталья, возможно, вполне вероятно, наверное, все-таки был немного прав.