Рядом.

Брэндон всегда тонул во тьме. Воспоминания о собственной человечности заменила липкая чернота, хватающая его за руки, ноги, обволакивая корону и глаза, она пела колыбельную о глупом царе, поддавшегося на зов хаоса, осквернившего себя на тысячелетия, о неспокойных душах, что когда-то любили и были любимы, что шли за царём, а сейчас — могут лишь хватать его за руки, голову, шептать проклятья и насылать кошмары. Брэндон давно к этому привык. Он смотрит на эти души с сожалением, ведь каждая — персональное напоминание, что он не смог, был глуп, самонадеян и чертовски эгоистичен. Души отвечают ему липкими путами, что тянут его вниз, не к земле, что отвернулась от него лишив самой простой, но теперь уже роскоши — ходьбы, а в бездну, в холод, мрак, где ещё больнее и темнее. Бесконечный поток человеческих лет в бездне давит на черепную коробку, вытесняя всё хорошее: сначала простые воспоминания о слугах собственного поместья, потом о простых людях, что видели в нём своего государя и наконец о самом себе. Курш давно уже забыл, что был человеком, что когда-то смотрел на солнце и ходил по земле, что когда-то на него не смотрели, как на монстра и он спал без кошмаров. Он давно уже смирился, что его удел — всепоглощающая чернота. Так и должно быть, ведь иначе просто никак. Так казалось долго, почти вечность, но за свой век на него успело бросить взор само солнце. — Ты в порядке? Дай мне руку, — у солнца этого голос мелодичный, как весенний ручей, спрашивает с неподдельным беспокойством и нежностью, руки мягкие, как шёлка, что он когда-то носил, даже мягче, берут его костлявую кисть, а после перебирают грубые чёрные пряди, в любой другой момент такую наглость Брэндон бы не позволил, но не сейчас, когда кошмары впервые за последние века отступили, когда глаза предательски закрывались под мягкое журчание голоса незнакомого юноши. Как выяснилось потом у солнца этого глаза — ярчайшие из изумрудов и волосы струятся самым тёплым пламенем по плечам и солнце это, простой рондонский духомант с самой ослепляющей улыбкой и красивейшей душой из всех, что ему на своём веку доводилось видеть. — Мне кажется, имя тебе это не подходит, — Ралигон в руках вертит травы, подкидывает мешочки с порошками и болтает ногами, что не достают до пола всего парой сантиметров. Он не нервничает, собеседник подметил это ещё в первый день, не хотя, по старой королевской привычке оценивать людей — стоит мальчишке начать волноваться, он теребит не мешочки, а собственные волосы, расплетает случайно косу и кончики пальцев у него едва-едва заметно дрожат, сейчас же, он, скорее, задумался, слишком глубоко упал в собственные мысли. — Точно! Как на счёт "Брэндон"? Тебе нравится? — Пф-ф, мне без разницы. Пусть будет, — Брэндон прикрывает глаза и корчит лицо в уверенную королевскую гримасу, едва-едва подняв уголки губ — один из редчайших случаев, когда ему хочется улыбнуться. — Ты улыбаешься, Брэндон! Тебе определённо нравится это имя, — духомант смеётся, искренне, чисто и мягко, над тем, как проклятый король, в чьих руках покоятся сотни душ, неуклюже отворачивается и по-королевски фыркает громче обычного. — у тебя красивая улыбка. В ответ — молчание. Король прикрывает лицо рукой — прячась то-ли от стыда, то-ли от взгляда, а то и вовсе пытаясь прогнать собственное смущение. Этот день останется высечен на граните его памяти в самом центре и ни одно стирающее заклятье Прежних не отнимет эти воспоминания. Ещё один такой — когда они собирали травы. — Разве безопасно залезать на скалы? — Брэндон подпирает щеку рукой и склоняет голову — проклятый глаз сверкает фиолетовыми нитями проклятия, а пальцы постукивают по коже скулы беспокойный ритм. — Не бойся, мне часто приходиться ползать по скалам, к тому же эти травы только здесь растут, а без них я не смогу сделать лекарство и тогда...ох, — Ралигон глаза-изумруды опускает вниз, на дорогу, усеянную мелкими камнями, где шаг влево и нога соскользнет вниз, с горы к самой земле. Король в ответ молчит — это вовсе не утолило его беспокойства, от того жмётся ближе, не отводит глаз и протягивает руку, стоит мальчишке чуть оступиться. Мальчишка этот смеётся чисто и искренне, мол, не стоит так беспокоиться, он уже не ребёнок, да и почва здесь вроде как должна быть крепкой. —Ралигон! — Ой! — Эстерия неловко потирает шею, чувствуя, как ноги больше не касаются земли, а чужие руки держат его талию крепко-крепко. Брэндон смотрит сквозь него — в пустоту, в холод, в бездну, но хватку не разжимает, ещё крепче сжимая дрожащие пальцы. Дышит тяжелее и думает, что ещё один такой раз и его давно остановившиеся сердце сделает это повторно, раз десять, мысли о возможности потерять свет хватают его ещё сильнее обычного, перекрывают лёгкие, глаза, мигренью отдаются в голове. — Брэндон, я рядом и со мной всё хорошо, и это благодаря тебе, — Ралигон касается его волос — только тогда осознание в каком неловком положении они находяться приходят к едва вернувшему сознание и способность здраво мыслить королю — они всё ещё стоят, нет, парят над склоном горы, вцепившись в друг друга, как любовники после долгой разлуки. — Прошу, будь аккуратнее. Вы, люди, хрупкие и раз ты хочешь спасти других, то позаботься о себе. — Я обещаю. Обещание Ралигона — ценнее любых официальных пергаментов, на которых красуются чёрными лилиями подписи в углу и сургуч заливает конвенты. Оно по-детски искренне и по-взрослому решительное, такое, как и сам Эстерия. Брэндон верит. А потом ему пришлось потерять. Брэндон с самого начала не считал это спонтанное путешествие с двумя чужаками, чьи души совершенно не очевидно вопят, что с ними что-то не так и преемницей древних драконов, с какой-то до ужаса не правдивой целью помочь, когда прошлое твердит об обратном. А когда их маленьких отряд из пяти дураков, решивших бросить вызов неисправимому, пополнился ещё семью такими же — тем более, но людям свойственно цепляться за надежду и Ралигон этот шанс упускать не хотел. Прежние — не деревенские старики, кличущие юношу бедой и не дети, кидающие камни и кричащие обидные слова, их чары ломают саму людскую суть, отравляя сердца и стирая память. Брэндон знал их жестокость не по наслышке — за свои века в бездне доводилось подумать о прошлых проблемах и последнее, чего бы он желал — чтобы такую же боль испытал Ралигон. Ещё в Люмистейде, по счастливой случайности встретив именно её — глашатую смерти, валькирию, что отравила сердце короля, Херью, будь она не ладна, он был готов лично выдрать её сердце или то, что у этой чёрствый твари хаоса от него осталось. Обрывки памяти застелили взор самыми извращенными картинами — даже без чужих чар, на этот раз он справился сам. — Брэндон, успокойся, мы все рядом и не отвернемся от тебя. А потом гнев сменило страхом. Одна валькирия точно мертва и ещё несколько им пришлось погубить ещё раньше — а ведь это только начало. Ему, бессмертному, с сотней душ и кошмаров в импровизированном хранилище-троне — ему, между прочим, выбора не давали, пришлось потратить кучу сил, а Ралигон — человек, даже не воин. Курш потирает глаза и крутит пряди — случайно подцепоенная привычка, погружается в мысли и не замечает ни лёгкого касания Зифриды, ни кричащего Ондала, со своими до жути " оригинальными " оскорблениями. — С тобой все хорошо? — Ты точно хочешь идти дальше? — юноша рядом в непонимании склоняет голову — пряди, что всегда казались королю ярче пламени, щекотали ему щеки. — это только начало, Ралигон, эти твари способны на что-то похуже смерти, но они — только начало. Ты уверен? — Я бы не пошёл, если бы не был, — Ралигон расплывается в своё привычную улыбку и садиться ближе, смотрит прямо в глаза. — Я, может и самый обычный человек, но от меня тоже есть польза и пока я могу делать людей счастливыми — я не боюсь. — Что ты мне обещал? — Что я буду заботиться о себе! Я не забыл и не отказался от обещания. — Тогда я спокоен. Брэндон опускает веки — беспокойства его это не утолило, но усталость накатывает волнами пульсаций в голове и мягкими касаниями к его волосам. Пусть на этот раз посторожит Ондал, раз ему хватает сил на глупые шутки.

***

А судьба никогда не спрашивала чего он все-таки желал. Великие Прежние всегда целятся в того, в ком больше боли. Брэндон — прекрасный актёр, чье искусство скрывать свою боль за вуалью резкости и хладнокровия поистине поражает людей, но не тех, кто выше и целяться они точно в цель. У него, казалось, больше нечего и отбирать — в прошлый раз Херья отлично постаралась, но попали ещё глубже. Ралигон погиб слишком быстро. В том сражении жертв было много, больше, чем можно было предсказать. Тогда потеряли многие. Хельга — частицу души, подругу, что связала с ней себя, ей, наверное было тяжело. Но Ралигон умер не в пылу битвы — тогда бы Брэндон принял удар на себя, ему терять нечего, да и не позволит земля её коснуться даже костями, Эстерия шагнул сам. Без страха, с решимостью, свойственной самым великим героем и таковым он останется в сердцах и памяти других, его полоть, кровь и часть души стали печатью, если бы не он — другим бы пришлось не сладко. А Курша другие не интересовали. Когда-то король потерял свет — и до мерзости эгоистичное желание не возвращаться во тьму движело им. Он писал письма — любовные, скорбные, писал о том, что не смог сказать лично, лил над ними слезы, что никогда бы не позволил себе и ночами чувствовал мягкие руки на своих волосах. Одно обещание ведьмы — единственная причина. Возможно, эгоистичная, ведь это он потерял, не Ралигон, нет, он был горд, что спас людей, сам Брэндон считал, что его судьба слишком жестока. Судьба лишила его выбора уже второй раз. — Мы обязательно встретимся вновь, ты ведь обещал. И измученным разумом он слышит один ответ среди сотен других: — Я буду рядом.