Его самое дорогое

— Что ты сделаешь, если я тебе изменю? — пустой вопрос, шутка, не более. — Убью тебя, — он смеётся. Это тоже всего лишь шутка, верно? — Не верю, — ухмылка в ответ. Сколько литров алкоголя надо залить в себя, чтобы принять такой исход? Наполеон точно знал — ему и смертельной дозы будет недостаточно. Пустые стаканы утопали в океане мыслей, там разбивались друг об друга, хрустели, но всё не кончались. Часы мерзко тикали, пока молодой человек сидел на кухне, глядя куда-то сквозь все предметы. Он пил машинально, не думая. Коньяк ли в его руках, а может яд, которым травят крыс? Без разницы. Все равно это его не уничтожит. Он замирает на секунду, теряет равновесие, бьётся затылком об стену. Это немного приводит в чувство, возвращает к настоящему моменту. Становится ещё больнее. Наполеон касается рукой своей щеки — влажная. Точно, он и не заметил, что рыдает третий час подряд. Рука тоже мокрая. И липко-красная. Потому что порезался о разбитый стакан. Ему не до этого — у него в голове совсем другое мучение. Война, которую он проиграл. Вокруг спокойно, почти идеальная тишина. Вот только внутри что-то постоянно лопается, взрывается, кричит, бьёт, кусает, режет и рвёт на мелкие клочки. А он смотрит стеклянным взглядом на такую же стеклянную бутылку. Пустая. Неужели и правда всё выпил? Ох, уже раннее утро. Он замечает первые лучи солнца в окне. Любовь, моя любовь. Моё солнышко и моё счастье. Весь мой мир. Наполеон уже крутит пальцем по столу, вырисовывая сердечки и глупо улябаясь. А потом с размаху бьёт по нему кулаком, не меняясь в лице. Какая же несправедливая и жестокая бывает любовь. Всхлип, после него смех. Он не помнил, как взял складной нож и вышел из подъезда. Даже продезинфизировал. Слишком любил. Уголки губ поползли вверх при мысли об этом. С каждым шагом злость и ненависть куда-то испарялись. Оставалась пустота. И нерушимая уверенность в собственных действиях. Он знал, что поступает правильно. Потому что правда любит. Не любил бы — погрустил, забил и забыл. Только настоящая любовь может вызывать такие чувства в груди. Тянучую, ноющую, неумолкающую, но даже немного приятную боль. Настолько болезненно тяжёлую, что даже возбуждающую. Будто сердце в груди изрезали и разорвали, оставив кровавые лохмотья. Вот только у Наполеона оно продолжает биться. Чётко и спокойно. Потому что он намного сильнее всего ужаса, который происходит внутри него. И именно поэтому он не сдастся. Было темно, несмотря на успевшие появиться утренние лучи. Неожиданно тёплый для начала весны ветер дует в лицо. Неспешные шаги — торопиться некуда. Он отлично знает эту дорогу и конечную точку. Вспоминает совместные прогулки за руки, свои шутки и по-милому недовольное лицо напротив. Какая прелесть. Прикусывает губу до крови, потому что не может противиться этому импульсу. Снег под ногами хрустит. Идёт дальше, снова растворяясь в своих мыслях. А там раз за разом крутиться одного и то же. Любит, очень любит. Поэтому и поступает так. Потому что самое дорогое должно принадлежать только ему. Только он имеет полное право прикасаться, хватать и владеть. Только он готов бороться, отдавать себя целиком. Время, деньги, чувства, он пожертвует всем, чем понадобится. Только чтобы быть самым-самым лучшим и желанным, единственным и неповторимым. Ему и сердце не жалко. Всё или ничего — никаких серых тонов, он либо победитель, либо никто. Дверь на лестничный проем открыта. Неудивительно, судьба была расписана ещё в тот момент, как он принял решение. То ли нервно, то ли в предвкушении поглаживает большим пальцем нож в кармане. Поднимается на нужный этаж. Скоро всё закончится. Он нажимает на дверной звонок. Эта дверь ему всегда открывается и этот раз не исключение. Но он и вечность прождал бы, будь это необходимо. Тик-так. Это уже где-то в голове, потому что никаких часов в подъезде нет. Он замирает, услышав открывающийся замок и движение двери. Два взгляда, направленных друг на друга. Любимые глазки не сразу понимают, что происходит. Понимают, когда видят нож. Скорости реакции не хватило, Наполеон с решимостью бьет вперёд, не моргая. Крик, правда, какой-то сдавленный. Совсем не как в кино и совсем не артистично. Он, впрочем, полностью доволен. Это не какой-то спектакль или фильм, где он главный герой. Это реальная жизнь с невнятными булькающими звуками из шеи в паре десятков сантиметров перед ним. Ни противно, ни гадко. Очень по-натуральному неприятно, но более чем терпимо. Второй удар, тело напротив уже не может стоять на ногах — падает. В этот раз попал получше. Он моментально хватает. Естественно, нельзя позволить умереть своему счастью так жалко, лицом об грязный пол. Алая кровь потоком течет из шеи, брызгает. На губах, на щеках, и вниз по груди. Присаживается, продолжая держать в своих руках. Тихо шепчет, что боль скоро пройдёт, и гладит по голове, мягко сжимает чужую руку в своей. Целует. И так проходит не одна минута. Вот только тело в его чувственных объятиях давно уже не дышит. Не замечает, совсем ничего не замечает, прижимает ближе. — Никому не отдам